— Н-нет, — с запинкой сказала я.
— Может, вы проведёте несколько дней у моей родственницы? — предложил Ларс. — Она глухая, почти слепая и очень нелюбопытная.
— О, большое спасибо, Ларс, но я лучше останусь здесь, — поблагодарила я. — Уверена, что мне ничего не грозит.
Разумеется, я кривила душой. Мне очень захотелось куда-нибудь уехать. Однако жить у какой-то незнакомой датчанки, которая не только не владеет русским, но к тому же глухая и почти слепая, было бы ещё неприятнее, чем оставаться здесь.
— Как хотите, Жанна, — сказал Ларс. — Я тоже уверен, что вам не грозит опасность, но, знаете ли, мало ли что…
— Спасибо, Ларс, вы очень добры.
На лице писателя лежала печать заботы, он вздыхал и силился что-то произнести, но не решался.
— Жанна, я хотел спросить вас о Леониде, — пробормотал он в невероятном смущении. — Вы приглашали его сегодня?
— Нет.
Я была удивлена.
— А он знал, что Ирины нет дома?
— Откуда же он мог об этом узнать?
Ларс нахмурился.
— Почему вы об этом спрашиваете? — насторожилась я.
Ларс вздрогнул.
— Только не подумайте ничего плохого, Жанна. У меня и в мыслях не было вас пугать. — Вдруг у него прорвался неуклюже-игривый тон. — А вам не кажется, Жанна, что наш общий знакомый готов бросить все свои дела, чтобы поговорить с вами?
— Ему, наверное, хотелось послушать про Россию, а мы говорили о книгах, — высказала я свои соображения.
— О каких книгах вы говорили?
— О "Горе от ума", "Записках кавалерист-девицы" и прочих в том же духе. Иногда разговор заходит о самых неожиданных вещах.
— Вы лучше расскажите ему о том, как живёт сейчас ваш народ, — посоветовал Ларс. — Леонид всегда очень занят. Раз уж от бросил свою работу и посетил вас, надо, чтобы у него не осталось чувства потерянного времени. Послушайтесь моего совета и говорите о том, ради чего он приехал и что ему интересно, а то он станет поддерживать разговор из вежливости, а сам будет думать чёрт знает о чём. Больше говорите сами, потому что, в отличие от большинства людей, он любит слушать в надежде узнать что-то новое, а не говорить о том, что ему досконально известно. А теперь я пошёл. Леонид! — закричал он. — До свидания!
Дружинин пробормотал что-то неразборчивое.
Я не могла избавиться от смущения. К сожалению, я слишком мнительна и часто предполагаю то, чего нет на самом деле. Вместо того, чтобы спокойно вернуться на своё место и поддержать разговор, который заведёт мой гость, я создавала несуществующие сложности и сомневалась, не заставила ли горбуна вести слишком легковесную и пустую беседу, забывая, что он говорил без всякого поощрения с моей стороны.
Я вернулась к своему шезлонгу и постаралась опуститься в него плавно и изящно.
— У вас неприятности, Жанна?
Горбун обладал каким-то удивительным умением угадывать чужое настроение.
— Нет, отчего же.
Наша оживлённая беседа, прерванная так внезапно, не возобновилась, что укрепило моё подозрение, что она скучна, а Дружинин молча и неподвижно сидел на ступеньке, хмурясь и твёрдо сжав губы.
Времена вновь смешались для меня. Я приехала из бедствующей России, оторвавшись от нервной и вместе с тем серой и будничной жизни, а рядом сидел хорошо, даже изысканно одетый горбун из благополучной страны, и беседовали мы только что не о ценах и политике, а о литературе, причём не так судорожно, словно торопясь высказать главное, пока не прервали, как говорят у нас те, кто не разучился читать, но спокойно и неспешно, как описывается в старых книгах.
— О чём вы сейчас думаете? — поинтересовался Дружинин.
— О том, что русские разучились беседовать, — откровенно призналась я.
Горбун пригнул голову и глядел на свои колени.
— Вам было скучно? — спросил он с кривой усмешкой.
Я не предполагала, что мои слова могут быть поняты так ошибочно.
— Совсем наоборот. Именно благодаря вам я и подумала, что у нас в редких домах можно спокойно поговорить о книгах.
— О чём же у вас говорят?
— Сейчас говорят главным образом о ценах, недостатке продуктов и денег, дружно ругают правительство и яростно спорят друг с другом, защищая какого-нибудь члена правительства, чтобы на следующий день желать его гибели.
— А вы? — спросил горбун.
— А чем я хуже? — возмутилась я.
— Я не заметил, чтобы вы говорили о ценах и магазинах. Вы заходили в магазины с тех пор, как приехали?
— Что же в вас за сила такая, если вы не заметили, как дотащили вчера мои сумки?
Горбун рассмеялся.
— Ваши магазины действуют мне на нервы, — пожаловалась я. — У нас лучше: вошёл и взял что есть, если это тебе нужно. А в ваши магазины зайдёшь и не знаешь, что тебе нужно и нужно ли что-нибудь вообще.
— Извините за нескромный вопрос: в материальном отношении вы живёте как все или лучше, чем основная часть населения?
А ещё говорили, что за рубежом не принято интересоваться чужой зарплатой!
— Как все. Лучше, чем одинокие пенсионеры, инвалиды, матери-одиночки и малообеспеченные семьи с детьми, но хуже, чем начальство, Ветераны, кооператоры и спекулянты. В общем, жить можно.
Упорные расспросы стали мне надоедать. Одно дело — обнаруживать перед иностранцем русского происхождения пробелы в образовании, что всё-таки личная моя вина, а совсем другое — выворачивать свой пустой карман и показывать, до какой нищеты доведён народ.
Горбун не спускал с меня глаз.
— Не сердитесь, Жанна, — начал он. — Мне…
Он не договорил и замер, пристально вглядываясь в конец дорожки.