— Из вас получился бы прекрасный художник, — бесстрастно сказал он и отошёл.
От его ровного голоса веяло холодом, и я потеряла уверенность в своём шедевре. То, что мне показалось хорошо, другим может быть расценено как мазня. А каково больше часа просидеть неподвижно и получить вместо портрета детские каракули!
Мой рисунок уже пошёл по рукам, причём почти на всех лицах появлялось смущение.
— Н-да, — протянула Ира, передавая листок Нонне.
— Портрет тебе не удался, — мягко сказала та. — Ты, наверное, устала, рисуя Ханса.
Ларс ухмыльнулся не без злорадства.
— Теперь я убедился, что лучше не давать себя рисовать. Разве я не прав, Леонид?
Горбун промолчал. Я растерянно оглянулась на него, но он был совершенно спокоен, на меня не смотрел и что-то говорил Марте, причём девочка весело смеялась в ответ.
Ханс молча передал портрет брату. Петер сначала поднял брови, потом присмотрелся внимательнее, долго рассматривал изображение, сравнивая с оригиналом, покачал головой и что-то сказал.
— Что он говорит? — шёпотом спросила я у Иры.
— Что он удивлён, — ответила она тоже шёпотом.
Было от чего придти в отчаяние. Я ещё раз взглянула на рисунок, но не обнаружила в нём ничего особенного. Горбун был на нём как живой, не хуже и, как я теперь поняла, не лучше, чем в действительности.
— Ничего не могу разобрать, — призналась я. — Завтра увижу недостатки, а сейчас не вижу.
Я села на диван, всё ещё держа рисунок в руке, а Марта перебралась ко мне, завладела портретом, рассмотрела его во всех подробностях и что-то сказала, от чего горбун сделал вид, что смотрит в окно, а Ханс шикнул на девочку.
— Давайте выпьем чай, — предложила Нонна. — Я его давно включила, боюсь, что уже остыл.
Она быстро внесла чайник и стала разливать чай.
— Был бы рад остаться, но должен идти, — сказал горбун. — Мне ещё нужно заехать к редактору. До свидания. Спасибо за рисунок, Жанна, он мне очень понравился.
Этому я не поверила, тем более, что он не выразил желания взять его с собой.
— До свидания, Леонид, — попрощалась я, причём так старалась скрыть неуверенность, что мой голос прозвучал на удивление спокойно и даже весело. — Заходите почаще.
— Как-нибудь зайду, — сдержанно ответил горбун, не глядя на меня.
Когда его машина отъехала, все обернулись ко мне.
— С ума сошла? — осведомилась Нонна. — Зачем ты его нарисовала таким… Это же оскорбительно!
— Да, он еле сдержался, чтобы не уйти сразу же, — подтвердил Ларс. — Вы специально решили его поддеть?
Ира пожала плечами.
— Ну и хорошо, что так получилось, — сказала она. — Пусть помнит о своей внешности.
Я была так огорчена, что не нашла в себе сил даже оправдываться.
Петер о чём-то заговорил, и Ларс с Ирой вновь занялись исследованием моего рисунка.
— Что там опять? — устало спросила я.
— Петер говорит, что у Леонида очень добрые глаза, а внимание он на это обратил, только увидев портрет.
— Вы ему польстили, Жанна, а он этого не оценил, — соболезнующим тоном сказал Ларс.
Нонна заинтересовалась рисунком.
— Да, действительно. — согласилась она. — Но зачем ты нарисовала эти рубцы?
— Куда я их дену? — огрызнулась я. — Кстати, откуда они у него?
— С детства, — ответил Ларс. — Он попал в аварию чуть ли не в младенчестве, и только чудом выжил. Родители погибли, а его, совершенно изувеченного, извлекли из-под обломков. Его вылечили, но он остался уродом.
— А кто его вырастил? — заинтересовалась я.
— Дядя по материнской линии. Англичанин.
— Значит, у него мать англичанка? — спросила я.
— Англичанка.
— А отец точно русский? — недоверчиво поинтересовалась я.
— Русский.
Я соображала.
— Если его вырастил англичанин, то откуда же он знает русский язык? — не понимала я.
— А откуда я знаю русский язык? — спросил Ларс. — Выучил, вот и знает.
Я, конечно, не стала указывать Ларсу на то, что его акцент сразу выдаёт иностранца, а Леонид говорит, как настоящий россиянин, и ему ведомы все тонкости нашего сложного языка.
Мне предоставили достаточно пищи для размышлений, и эту ночь я спала плохо, вновь и вновь переживая и общее впечатление от моего рисунка и последующие разговоры. Утром я первым делом бросилась к портрету. Теперь, когда забылся сам процесс творчества и восприятию изображения не мешали раздумья о живом лице, я уже могла попытаться понять, в чём моя ошибка. Лучше было бы подождать несколько дней, но у меня не хватало терпения. Я с опаской поглядела на рисунок и должна была признать, что прежде всего он бил по нервам слишком выразительным изображением неправильных черт лица и лишь потом читались чувства, спрятанные за этими чертами. Мне, создателю портрета, легче было проследить изгиб бровей, форму рта, взгляд, а от стороннего зрителя требовались прежде всего выдержка и терпение.
— Любуешься? — усмехнулась Ира, неслышно войдя в комнату. — Вот не ожидала, что ты его так крепко съездишь по морде! Я еле удержалась, чтобы тут же при нём не пожать тебе руку. Это было великолепно!
Я не решилась даже оправдываться. Грубая прямота Иры яснее, чем укоры Нонны, показали мне, до какой степени я обидела и без того несчастного человека.
— Хансен не звонил? — уныло спросила я, чтобы переменить тему.
Ира оживилась.