Дружинин рассмеялся, но в этом он был не одинок. Чтобы рассмешить людей, требуется очень немногое, и это видно на моём примере. То ли они были в таком напряжении, что ухватились за первую же возможность разрядиться, то ли отныне я должна себя считать перлом остроумия, но все, знающие русский язык, расхохотались, а когда горбун перевёл мои слова недоумевающим датчанам, то и Петер с Хансом присоединились к общему веселью. Ладно, горбун рад любой возможности надо мной посмеяться, Ханс ещё очень молод, но Петеру можно быть поумнее, а уж все мысли Нонны должны быть направлена на своего несчастного мужа, так что не только смех, но даже мимолётная улыбка не вправе появляться на её губах.
— Что я такого сказала? — спросила я, поневоле заражаясь воцарившимся здесь настроением. — Что за легкомыслие в такой трагический момент? Любезный господин Хансен заставил меня рассказать час за часом обо всём, что я делала все эти дни.
Дружинин сейчас же забормотал по-датски, и Петер получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.
Я предчувствовала, что горбуну захочется поговорить, причём он о своей собственной беседе с полицейским не расскажет или отделается поверхностным пересказом, а меня будет допрашивать долго, с пристрастием, и, может быть, найдёт какой-нибудь повод надо мной посмеяться.
— Вы не волнуетесь о своём родственнике? — спросила я.
Горбун сразу поскучнел, а Нонна благожелательно улыбнулась, показывая этим и своё сочувствие, и своё расположение. Удивительное всё-таки создание эта Нонка. К горбуну, душа которого уродливее, чем его тело, она будет питать самые тёплые чувства, а на Иру таить злость, хотя во всём надо винить Ларса. Если женатый человек чист и честен, то ни одной женщине не удастся его завлечь, а если пришла настоящая любовь (я допускаю и эту возможность), то он не будет обманывать жену и лгать на каждом шагу.
Горбун ответил так просто, что даже немного расположил меня к себе:
— Очень волнуюсь.
— Наверное, Хансен вас отпустит, — предположила я. — Он ведь уже переговорил с вами.
— Теперь уже поздно, — покачал головой Дружинин. — Мой дядя не будет ждать и пяти минут сверх назначенного срока.
— Как же теперь быть? — поневоле забеспокоилась я, почему-то решив, что этому поборнику точности, если он хочет следовать своим принципам даже в чужой стране, ничего не остаётся делать, как только отправляться обратно в Англию.
— Теперь мне предстоит встретиться с ним дома и выдержать тихую бурю, — Дружинин улыбнулся. — Как классический англичанин, он очень сдержан, даже во гневе, но легче мне от этого не будет.
Я не могла представить, как кто-то выговаривает горбуну за какой-нибудь проступок, а тот покорно внимает, оправдывается, да ещё, может быть, просит прощения. Мне он представлялся настолько уверенным и самостоятельным, что никакие родственные связи, а тем более — родственные узы, не могли над ним тяготеть. Но, узнав, что есть человек, который наделён властью командовать горбуном, я пожалела, что он «классический» англичанин и в своём арсенале имеет лишь суровый тон, а не мощные кулаки. Наверное, этому подлому горбуну полезно было бы надавать несколько крепких оплеух.
— У вас уважительная причина, Леонид, — напомнила Нонна. — По-моему, вам не надо волноваться.
— Я особенно и не волнуюсь, — признался горбун. — Дядя знает, где ключ.
К моему глубокому сожалению, действительно, не было похоже, чтобы он волновался, а ещё больше я досадовала на то, что причина, из-за которой Дружинин не встретил своего дядю, была, вне всякого сомнения, уважительной.
После Иры вызвали Нонну, потом тётю Клару и, наконец, Ханса. На этом полицейский закончил опрос свидетелей, рекомендовал соблюдать осторожность, разрешил Нонне поехать в больницу, чтобы убедиться, что её мужу не угрожает опасность, и покинул нас, взяв на экспертизу всё, что нашёл нужным.
— Я поеду с тобой, — хмуро и решительно объявила Ира засобиравшейся подруге.
Нонна не ответила ни «да», ни «нет», решив, по-видимому, уступить и оставить выяснение отношений до более подходящего момента, но на её лице появилась маска сдержанного раздражения.
Тётя Клара была настолько потрясена развёртывающимися событиями, что способна была только выразить надежду, что этому ужасному случаю найдётся естественное объяснение и не нужно будет подозревать каждого из близких друзей в совершении столь страшных преступлений.
Петер тоже не стал задерживаться и увёл своё семейство, заверив, что он не оставит нас в этот тяжёлый период, хотя было неясно, что он может предпринять.
Горбун ушёл со всеми вместе. Он очень мило попрощался со старушкой, ещё более усилив расположение, которое она к нему испытывала, и уже в прихожей обратился ко мне.
— Теперь вам не будет страшно, Жанна, — почти весело заметил он. — Даже если Иры не будет здесь ночью, тётя Клара останется вашим сторожем.
Меня так и подмывало сказать ему, что, если Иры не будет ночью, и он об этом будет знать, мне не надо будет тревожиться и без тёти Клары. Но вместо этого я ответила:
— Конечно, это очень надёжная защита.
Наверное, горбун и сам почувствовал, что возложил на хрупкую старушку слишком большие надежды, потому что тихо рассмеялся.
— Как бы там ни было, но я уверен, что пока вам незачем тревожиться.
Он уже открыл дверь, но вернулся.
— Жанна, привезти вам одно из произведений господина Якобсена?
— Конечно, — обрадовалась я, но, подумав, спохватилась. — Если оно не на датском.
— Я его перевёл, — отозвался Дружинин. — Почти.
Будь я одна, я бы запрыгала от восторга, но при горбуне я и виду не подала, что рада.
— Привезите, — милостиво согласилась я.
— А вы? — сейчас же осведомился Дружинин.
— Что я?
— Вы дадите мне что-нибудь взамен?
Опять он взялся за своё. Как же ему хотелось надо мной поиздеваться. Я представила, как он будет насмехаться над моим сочинением, если когда-нибудь добудет его, а потом, возможно, прочтёт его друзьям как образец глупости и неумения облечь свои мысли в слова. Нет, такого я выдержать была не в силах.
— Я вам не могу предложить книгу из своей библиотеки, — как можно спокойнее ответила я, — но, если вы хотите, выберите что-нибудь из Ириной.
Дружинин не только не попытался скрыть, но даже подчеркнул свою досаду.
— Зачем мне чужие книги? Мне хочется посмотреть, как вы продолжили вашу повесть. Или это роман?
— Или это ничто, — закончила я.
По-видимому, горбун привык добиваться своих целей, потому что моё упорство его раздражило.
— Девушку, конечно, украшает скромность, — сердито сказал он, — но никогда не следует забывать про чувство меры. Не думайте, что мне так уж необходимо читать вашу повесть. Вы так упорно скрываете эту тетрадь, что мне уже расхотелось в неё заглядывать. Счастливо оставаться.
В этой тираде и поспешном уходе было что-то по-детски трогательное. Я поглядела вслед удаляющейся по дорожке сада сгорбленной фигуре и крикнула:
— "На взгляд-то он хорош, да зелен — ягодки нет спелой: тотчас оскомину набьёшь".
Ответом мне был весёлый смех, поэтому наше своеобразное прощание не оставило после себя неприятного осадка.
Реакция на бурные события бывает самой неожиданной. Оставшись наедине с тётей Кларой, я почувствовала, что засыпаю. Глаза у меня прямо-таки слипались, и я с ужасом думала, какое нечеловеческое усилие я должна над собой совершить, чтобы высидеть весь вечер с датчанкой, не имея возможности даже перекинуться с ней парой слов. Я вернулась в гостиную и села на диван, ощущая засыпающим сознанием, что губы мои сложились в привычную вежливую улыбку. Потом каким-то не совсем отключенным от реальности краешком мозга я поняла, что старушка убирает со стола, так что улыбаться, праздно сидя на диване, попросту неприлично. С огромным трудом я заставила себя встать, но умница-тётя Клара мгновенно избавила меня от всех моих мучений, что-то проговорив по-датски, озарив меня ласковой улыбкой и понятным во всех странах мира жестом предложив мне отправляться спать. Последний, о ком я подумала, засыпая, был не отравленный убийцей Ларс, не горбун, не тётя Клара, а Джеймс Хэрриот, английский ветеринар, написавший интереснейшие книги о своей жизни, работе и пациентах. В частности, он говорил о целительном действии искусственного сна, побеждавшего иногда верную смерть. Свой сон я не могла назвать естественным, так что какую-то пользу он был обязан принести, хотя бы избавив меня от немого общения с датчанкой. Кстати, наш Максим Зверев тоже упоминал о благотворном влиянии долгого сна на организм животного. А чем я хуже животного? Мне тоже необходим долгий, очень долгий, невероятно долгий сон.
Прогноз горбуна не оправдался, и старушке не пришлось быть моей единственной защитницей в ночные часы, которые, кстати сказать, промелькнули для меня мгновенно и незаметно. Утром выяснилось, что Ира вернулась из больницы довольно рано, очень удивилась, узнав, что я уже легла, посмеялась по этому поводу и до глубокого вечера просидела с тётей Кларой за кофе. Ларс чувствовал себя намного лучше, потому что благодаря вовремя принятым мерам, яд не успел всосаться, и сегодня его должны были выписать, так что после завтрака Ира собиралась подъехать к больнице. Туда же должна была прибыть и Нонна. Едва ли можно позавидовать несчастному писателю, вчера чуть не отправившемуся на тот свет, а сегодня, когда он ещё не оправился от потрясения и болезни, окружённому ревнующими друг к другу женщинами. Я бы на его месте предпочла добираться домой одна, даже если на это уйдут последние силы.
Вскоре после того, как Ира уехала, нас с тётей Кларой посетил горбун. Сегодня, выспавшись и приободрившись, я уже не была абсолютно убеждена, что преступник именно он, но на всякий случай решила не сообщать ему о выходе Ларса из больницы. Если Дружинин не замышляет дурного, то на его планы выздоровление писателя не повлияет, а если он вынашивает чёрные замыслы, то внезапное появление датчанина должно оказаться препятствием для их осуществления. Помимо этих не лишённых смысла соображений мною двигало желание хоть чем-то досадить человеку, считающему меня дурой, в чём, может быть, и была доля истины, но осознание этого не умаляло обиды.