— Если скажешь это при Нонке, не говори, что имеешь в виду её мужа, — попросила она. — Иначе лишишь её всякого удовольствия.
— Ну разумеется! — Я даже обиделась от такого недоверия.
— Принеси портрет Дромадёра, — попросила Ира. — Хочу на него полюбоваться. Пусть в одиночестве, но мы над ним посмеёмся. Верно?
— У меня нет портрета, — объяснила я.
— Куда же он делся?
— Дромадёр попросил, пришлось отдать.
Прав был горбун, когда говорил, что умный человек не тратит даром такой удобной вещи, как ложь. Не мешало бы мне проявить ум и, в целях собственной безопасности, придумать какое-нибудь другое объяснение исчезновения портрета.
— Нет, всё-таки правильнее было первоначальное изречение. Вот уж, действительно, "курица — не птица, женщина — не человек". Ты понимаешь, что себе же делаешь хуже? Он совсем взбесится, если ещё раз увидит своё изображение!
Гнев Иры долго держался на очень высоком уровне, но, наконец, пошёл на убыль.
— Будь теперь настороже, — посоветовала она.
Ночью меня мучили кошмары, в которых горбун то убивал Иру, кидался с ножом на меня, гонялся за Нонной и Ларсом, а то начинал глумиться над моими повестями, которых не читал и никогда не прочтёт, и издеваться надо мной. Он говорил едко и жёстко, разбирая по косточкам каждое моё высказывание, и так унижал меня, что даже во сне я чувствовала, как колотится у меня сердце и слёзы катятся по щекам. Когда я вспоминаю это время, мне становится жалко слёз, пролитых зря, и нервов, затраченных впустую. Хотелось бы мне знать, на сколько лет удлинилась бы моя жизнь, если бы не было этих безумных переживаний.
На следующее утро головная боль и общая вялость послужили мне возмездием за мою неспособность совладать с эмоциями, к тому же встать пришлось рано, чтобы проводить тётю Клару, с которой мы на прощание расцеловались, а тут ещё Ире вздумалось пилить меня за то, что я отдала горбуну его портрет.
— Ир, хватит, мне и без того плохо, — взмолилась я.
— А что с тобой? — подозрительно осведомилась она.
— Голова раскалывается. Интересно, какие таблетки принимал Дромадёр?
— Ты кормила его моими таблетками?! — возмутилась Ира. — А теперь они, конечно, отравлены!
— Нет, не отравлены. Ларс за этим проследил лично.
Ира сжалилась и дала мне таблетку, но моё состояние оставалось подавленным.
— Сегодня мне надо проведать своего старичка, — заявила Ира. — А что собираешься делать ты?
Лучше всего мне было бы лечь спать, но я заглушила голос инстинкта, так как разум убеждал меня, что спать можно и в Москве, а второй раз попасть в Копенгаген можно будет разве лишь в мечтах.
— Пойду, прогуляюсь, — сказала я.
— Сегодня погуляй, а завтра посади, пожалуйста, салат, лук и редиску. Я от тебя уже не требую вскопать обещанную грядку, но ткнуть в землю семена ты, по-моему, способна.
Упоминать лишний раз про горбуна не хотелось, а то я могла бы ей сказать, что он отработал за меня и своего дядю. Однако помочь Ире надо было, и я согласилась посвятить завтрашнее утро земледелию.
— На всякий случай, ходи осторожно, — посоветовала Ира. — Мало ли что ему может взбрести в голову?
— Ты тоже, — ответила я. — А если вернёшься раньше меня, никому не открывай дверь. Окно тоже держи закрытым.
— Не учи учёного, — самодовольно сказала моя подруга. — И не лезь вперёд батьки в пекло. Кстати, твой Дромадёр вчера оставил для тебя газету. Лежит около телефона.
Я промолчала. Узнать российские новости было неплохо, но, к сожалению, со всеми приятными и неприятными для меня явлениями было связано имя горбуна, даже с таким пустяком, как газета. А Ира выжидательно смотрела на меня с намерением встретить насмешкой любое моё слово. Я не отрицаю, что до сих пор вела себя очень глупо, но и страдала от этого прежде всего я.
— Ну, оставил и оставил, — сказала я. — Удивительно, что он не забыл её принести.
— Дверь не забудь запереть, — сказала Ира напоследок.
Не успела она скрыться, как зазвонил телефон. Этот аппарат вообще всегда звонил невовремя. Оказалось, что Ларс очень интересуется, спокойно ли прошла ночь и где сейчас Ира.
— Она только что ушла, — ответила я.
— Куда? — с неприятной прямотой спросил Ларс.
Вообразите себя на моём месте. Как бы вы объяснили ему, куда ушла его любимая?
— Куда-то по делам, — ответила я. — К вечеру вернётся.
Ларс долго сокрушался по поводу её безрассудства и, по-моему, готов был сейчас же бежать за ней, если бы знал хотя бы приблизительно, где может её встретить.
— Почему я не позвонил раньше?! Вот уж не ожидал, что она уйдёт!
Такая забота бала очень хороша, но не решала наших проблем.
— Я не понимаю, что мы будем делать дальше, — заявила я. — Вы не можете всю жизнь ходить за Ирой по пятам и оберегать её от опасности. Что вы намерены предпринять?
— Как раз над этим сейчас ломает голову полиция, — заметил Ларс. — Я разговаривал с Хансеном и рассказал обо всём, о чём мы раньше умалчивали.
— Ну и как?
— Он задумался и, по-моему, наконец-то стал кое-что понимать. Вода в графине, как мы все и предполагали, оказалась отравлена.
Улик против горбуна и без того было достаточно, и всё же новое подтверждение его вины меня просто убило. Чуткий Ларс, кажется, понял, что разговаривать мне совсем не хочется, и поспешил закончить беседу.
— Чем вы собираетесь заняться, Жанна? — спросил он напоследок. — Может, прислать к вам Нонну?
Меня возмутило, что он так свободно распоряжается временем и планами своей жены, которой, может быть, совсем не хотелось сюда тащиться.
— Спасибо, Ларс, не надо. Мне хочется пойти погулять.
— Жанна, вы тоже, пожалуйста, будьте поосторожнее, — попросил писатель. — Сами знаете, бережёного бог бережёт. Мало ли что бывает. А куда вы собрались?
— Ещё не знаю. Хотела съездить в Копенгаген, но, наверное, схожу в парк.
Почти сразу же позвонил Хансен, повторил, что вода в графине отравлена, что он привезёт графин сегодня к вечеру, похвалил мою сногсшибательную наблюдательность и спросил о моих планах на этот день. Я объяснила, что не буду удаляться от дома более чем на четыре километра и, скорее всего, пойду в парк.
— С кем вы сейчас разговаривали? — как бы между прочим поинтересовался Хансен.