160484.fb2 Горение - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Горение - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

- Где хозяин? - спросил Дзержинский холодно. - Извольте пригласить его для объяснения...

Приказчик как-то враз сник. Дзержинскому показалось даже, что волосы его стали еще более маслянистыми, словно бы с а л и л и с ь изнутри, от страха.

- А зачем? - осведомился парень совсем другим уже голосом

Дзержинский стукнул ладонью по прилавку, повысил голос:

- Я что, обратился к вам с невыполнимой просьбою?!

- Что там случилось? - послышался дребезжащий, усталый голос на втором этаже. По крутой лесенке спустился высокий старик в шотландском пледе, накинутом поверх длинного, старой моды, сюртука; воротник его был до того высоким что, казалось, держал шею, насильственно ее вытягивая.

- Добрый день, милостивый государь. - Дзержинский чуть поклонился старику. - Я хочу поставить вас в известность: как журналист, я обязан сделать все, чтобы вашу лавку обходили стороною мало-мальски пристойные люди. Я не злоупотребляю пером, согласитесь, это оружие страшнее пушки, но сейчас я был бы бесчестным человеком, не сделав этого...

- Заранее простите меня, - сказал старик, - хотя я не знаю, чем вызвал ваш гнев... Понятно, во всех случаях визитер прав, а хозяин нет, но объясните, что произошло?

- Пусть это сделает ваш служащий, - ответил Дзержинский и медленно пошел к двери.

Приказчик молча бухнулся на колени, а потом, тонко взвизгнув, начал хватать хозяина за руку, чтобы поцеловать ее:

- Да, господи, Иван Яковлевич, бес попутал! Оне просили карандаши заточить! А я ответил, чтоб сами это дома сделали...

- Милостивый государь, - остановил Дзержинского старик, - позвольте мне покорнейше отточить вам карандаши. Право, не оттого, что я боюсь бойкота моей лавки, я обязан это сделать. - Он брезгливо выдернул свою руку из толстых пальцев приказчика. - Однако, полагаю, вас огорчил не только безнравственный отказ этого человека... Я допускаю, что он, старик кивнул на по-прежнему стоявшего на коленях приказчика, - вполне мог сказать нечто, задевшее ваши национальные чувства, не правда ли?

- Верно, - согласился Дзержинский. - Тогда отчего же, зная это, вы держите такого служащего?

- Посоветуйте другого, на тот же оклад содержания, - буду премного благодарен...

- Иван Яковлевич, отец родимый, - взмолился приказчик, - простите за ради Христа темного сироту! Все ж про поляков так говорят, ну я и повторил, винюся, не лишайте места!

- А кто это <все>? - поинтересовался Дзержинский. - В <Союзе Русского народа>? Вы их сходки посещаете?

- Так ведь они за успокоение говорят, чтоб смута поскорей кончилась!

- Боже мой, боже мой, - вздохнул старик, начав затачивать карандаши, - какой это ужас, милостивый государь: темнота и доверчивая тупость... Неграмотные люди повторяют все, что им вдалбливают одержимые фанатики... Судить надо не его, а тех образованных, казалось бы, людей, которые учат их мерзости: во всех наших горестях, видите ли, виноват кто угодно, только не мы, русские... А ведь мы кругом виноваты, мы! <Страна рабов, страна господ>... Ах, было б поболее господ, а то ведь рабы, кругом рабы... Вот, извольте, я заточил карандаши. - Старик подвинул Дзержинскому семь <фарберов> и начал медленно подниматься по скрипучей лесенке. Остановился, стараясь унять одышку, и улыбнулся какой-то отрешенной улыбкой. - Между прочим, в этом доме у моего деда Ивана Ивановича Лилина обычно покупал перья ваш великий соотечественник пан Адам Мицкевич...

В час дня в здании окружного суда, что на Литейном, при огромном скоплении зевак на улице (в помещение не пустили жандармы) начался процесс над членами распущенной первой Думы...

В час двадцать приехал Герасимов, устроился в самом уголке тесного зала, скрыв глаза темным пенсне; борода припудрена, чтобы казалась седой. Дзержинский сидел рядом, записывал происходящее.

Герасимов мельком глянул на Дзержинского; понял, что нерусский, видимо, щелкопер с Запада, их здесь сегодня множество; пусть себе пишут, дело сделано; во всем и всегда главное - прихлопнуть, доведя до конца задуманное, потом пусть визжат, не страшно, лет через двадцать клубок начнет раскручиваться, но мне-то будет седьмой десяток, главное - сладко прожить те годы, когда ты силен, каждый день в радость, по утрам тело звенит, ласки просит; медленно, ищуще перевел взгляд на следующий ряд (неосознанно искал в лицах ассоциативное сходство; верил, что все люди есть единое существо, раздробленное на осколки)...

В третьем ряду Герасимов заприметил девушку, невыразимо похожую на несчастную Танечку Леонтьеву. Красавица, умница, дочь якутского вице-губернатора, вступила в отряд эсеровских бомбистов, а ведь была вхожа во Двор, в ближайшие дни ей предстояло сделаться фрейлиной Александры Федоровны, императрицы всея белыя и желтыя... Вот ужас-то, господи! Уж после ее гибели Герасимов узнал, что бомбисты одобрили план Леонтьевой: во время бала, где отвели роль уличной продавщицы цветов, Танечка должна была подойти к государю с букетиком незабудок, а подошла, так и засадила б в монарха обойму, - ответ на убийство во время кровавого воскресенья...

В Петропавловской крепости несчастная лишилась ума, польку-бабочку сама с собою в камере танцевала. Отец вымолил ей освобождение, отправил в Швейцарию, в Интерлакен, в лучшую санаторию, а Танечка как в себя пришла, так сразу к Борису Викторовичу, к дьяволу Савинкову: <Хочу вернуться в террор>. Тот порыв одобрил, но просил еще маленько подлечиться... Так ведь нет, пристрелила в своем санатории семидесятилетнего парижского коммерсанта Шарля Мюллера, решив, что он не кто иной, как Дурново. Тот (это бомбистам было известно) ездил за границу под этой именно фамилией, и француз был похож на отставного министра, да и говорил по-немецки с акцентом - все французы по-иностранному так говорят, шовинисты. Швейцарский суд приговорил Татьяну к десятилетнему тюремному заключению; конец жизни; Швейцария не Россия, добром не договоришься, в агенты не перевербуешь, и отступиться нельзя, за законом парламент смотрит, как что не так - сразу скандал...

Ровно в час дня (время как высшее выражение незыблемости формы соблюдалось у судейских особо тщательно) пристав объявил, чтобы собравшиеся встали. Вошли старший председатель судебной палаты Крашенинников и члены присутствия Лихачев, Зейферт и Олышев; обвинитель, товарищ прокурора Зиберт; расселись и защитники, цвет Петербурга, - члены третьей уже Думы Маклаков-второй и Пергамент; Елисеев, Базунов, Маргулиес, Мандельштам, Гиллерсон, Соколов, Муравьев, Андронников, Тесленко, Лисицин, Гольдштейн...

...Герасимов сунул в рот длинный янтарный мундштук; слава богу, что черная сотня вовремя убрала Иоллоса и Герценштейна; эти соловьи такое бы здесь насвиристели, ого-го-го!

Про то, что <Союз Русского народа> провел этот акт с подачи департамента полиции, думать не хотел. Зачем? Виновные будут наказаны, пусть мавры делают свое дело, на то они и мавры; нет слаще ощущения, чем то, которое острее всего понимает артист цирка, работающий с куклами, дерг пальчиком, и нет куколки, дерг другим, куколка возносится вверх, дерг третьим - и нет петербургского градоначальника фон дер Лауница! А не надо было покушаться на чужое! Захотел, кисонька, получить под свой контроль центральную охрану со всей агентурой и филерами! Дудки-с! Своего не отдадим! Кто ж тайное могущество добром отдает?!

Азеф назвал Герасимову дату предстоящего покушения на фон дер Лауница, но молил, чтобы информация была организована от другого лица; был издерган, говорил, что чует у себя на спине глаза врагов, лицо действительно сделалось желтым, отекшим, старческим.

Герасимов пустил наиболее доверенную агентуру по следам, которые обозначил Азеф; данные подтвердились: боевики Льва Зильберберга действительно готовили акт на третье января девятьсот седьмого года, во время торжественного открытия нового медицинского института во главе с принцем Петром Ольденбургским.

Петр Аркадьевич Столыпин был, понятно, как и фон дер Лауниц, приглашен на открытие.

Позвонив фон дер Лауницу, чтобы предупредить о ситуации, Герасимов был прямо-таки шокирован грубой бестактностью градоначальника: <Вы мне поскорей агентуру свою передавайте, а я уж наведу порядок!>

После этого Герасимов сразу же отправился к премьеру: когда состоялась их первая встреча, Столыпин, выслушав подробный двухчасовой доклад шефа охраны, позволил приезжать домой в любое время суток: <Мне приятен разговор с вами, полковник. Я давно не встречал человека такой компетентности и такта; вопрос террора - вопрос вопросов, некое политическое средоточение всей ситуации в империи. Эсеры провозгласили, что на время работы государственной Думы они террор прекращают. Вы верите в это?>

Герасимов тогда поднял глаза на Столыпина, долго молчал, а потом тихо ответил: <Вам террор поболее, чем им, нужен, Петр Аркадьевич, чего стоит хирург без скальпеля?>

Тот ничего не сказал, только глаза отвел, резко поднялся со стула, простился сухо, сдержанным кивком.

Герасимов вернулся к себе в охрану и только здесь, оставшись один, ощутил жуткий, холодящий душу ужас: <Кого решил себе в союзники брать?! На что замахнулся, вошь?! Пусть себе газеты пишут про свободу и гласность, а ты - таись! Шепотком! Иначе у нас нельзя! Нас сначала Византия раздавила, потом иго, в нас страх вдавлен, самости нету!>

Тем не менее назавтра от Столыпина позвонили в десять вечера и осведомились, нет ли каких новостей; <Петр Аркадьевич готов вас принять>.

Во время аудиенции Столыпин был весел, слушал, не перебивая, затем пригласил на чашку чая, представил жене, Ольге Борисовне. Герасимов ликовал; пронесло, взял н а ж и в у, иначе б дражайшей не отрекомендовал как <верного стража империи>; пойдет дело, теперь наладить пару подконтрольных террористических актов, получить законное право - как ответ на действо бомбистов - на террор правительства, вот тебе и пост товарища министра внутренних дел, внеочередной крест и генеральская звезда!

Когда Герасимов, узнав о предстоящем покушении, приехал в Зимний, Столыпин, выслушав полковника, вопросительно посмотрел на Ольгу Борисовну; теперь они довольно часто беседовали втроем - высшее проявление доверия к сослуживцу.

- Александр Васильевич прав, ты не должен ехать на церемонию, испуганно сказала Ольга Борисовна.

- Я полагаю, - возразил Столыпин, - что Александр Васильевич сможет поставить такую охрану, что бомбисты ничего не сделают.

Герасимов отрицательно покачал головой:

- Я на себя такую ответственность не возьму. Повторно заклинаю не ездить туда...

...На следующий день фон дер Лауниц, открыто заявлявший свою неприязнь к Герасимову, сухо поинтересовался:

- Ваши люди будут на церемонии в медицинском институте?

- Непременно, Владимир Федорович. Я отрядил практически всех моих филеров...

- Петр Аркадьевич пожалует?

- Конечно, - спокойно ответил Герасимов, зная совершенно точно, что премьер решил не ехать (Ольга Борисовна ликующе сообщила, что смогла отговорить мужа).

- А мне советуете не быть? - усмехнулся фон дер Лауниц. - Что, трусом норовите меня представить в сферах? Не выйдет, полковник! Как-никак, а я свиты его величества генерал-майор, мне ли страшиться бомбистов?!

- Я не смею ни на чем настаивать, мой долг состоит в том, чтобы загодя предупредить об опасности.

- Вы, кстати, приготовили для меня списки своей агентуры? Акт передачи проведем в моем кабинете на следующей неделе. Политическую охрану беру себе.

- Хорошо, - ответил Герасимов и поднялся, - я не премину отдать соответствующие указания...