160484.fb2 Горение - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8

Горение - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8

Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института в присутствии члена государственной Думы, социал-демократа Геруса состоялось собрание солдат, на котором по предложению нескольких военных и <пропагандиста> Шорниковой было решено послать в государственную Думу от имени военной организации наказ социал-демократической фракции, в котором будут изложены пожелания армии...

Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.

- Я бы хотел прочитать текст этого наказа, - сказал премьер, скажите на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!

Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к этой провокации?! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимая из себя по каплям раба, подумал Герасимов, прав был Чехов, все мы рабы, Петр Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою игру, играет тонко...

Назавтра, встретившись с <Казанской>, Герасимов получил текст наказа, в котором были и его фразы; сработано намертво, не отмоешься; наказ, записанный под диктовку тайной полиции, можно вполне трактовать как призыв к неповиновению властям, подстрекательство к бунту, - угрозу повторения девятьсот пятого.

Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:

- Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр Васильевич. Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но самодержавие мне важнее всего, им я призван к службе, ему я готов и жизнь отдать... Как полагаете поступить?

- Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, - ответил Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных, конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я проводить не стану, проведешь, а назавтра выгонят взашей, скажут, самовольничал, поступил без санкции сверху.

- Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, - сухо ответил Столыпин. - Самоуправство мы никому не позволим, но если вы получите неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к социал-демократическим депутатам, - заарестуйте... При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее... Иначе я отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется...

- Текст наказа, подготовленного моим агентом, - Герасимов кивнул на две странички, лежавшие перед Столыпиным, - можно считать уликовым материалом?

- Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, - вполне.

- Хорошо, - Герасимов поднялся, - я предприму необходимые шаги немедля.

...В охранке Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в доме девяносто два, второй этаж; наряды филеров дежурили круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск, дело сделано, конец второй Думы.

Пятого мая в семь тридцать вечера делегация солдат пришла к депутатам на Невский.

Филеры немедленно сообщили об этом в охранку. Герасимов, как на грех, отправился ужинать в <Кюба> с маклером Гвоздинским: играть начал на бирже по-крупному, информацией о ситуации во всех биржах, обществах кредита, крупнейших предприятиях владел безраздельно, ибо агентура освещала их ежедневно, - основанием для постановки негласного наблюдения за денежными тузами явилось дело миллионера Морозова, который давал деньги большевикам, и безумие капиталиста Шмита, возглавлявшего стачку рабочих на своей же фабрике в пятом году на Красной Пресне.

Сообщение о начале коронного дела получил полковник Владимир Иезекилович Еленский, ближайший друг полковника Кулакова, у которого Герасимов отобрал Шорникову.

Дудки тебе, а не коронная операция, подумал Еленский о Герасимове, опустив трубку телефона; перебьешься; ишь, к премьеру каждодневно ездит; пора б и честь знать; отправят голубчика куда-нибудь, в тмутаракань клопов кормить, а то и вовсе погоны отымут, в отставку.

Еленский достал из кармана большие золотые часы Павла Буре, положил их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские социал-демократы люди многоопытные, голову в петлю совать не намерены, солдат с наказом быстренько спровадят, - разве можно давать повод царским опричникам?! Они только этого и ждут, и так под топором живем...

Через пятнадцать минут личная агентура Еленского сообщила, что солдаты уже покинули думскую фракцию; он и объявил тревогу по охране.

Когда на Невский ворвались жандармы, в кабинетах фракции социал-демократов никого, кроме депутатов Думы, не было уже; руководивший налетом ротмистр Прибыло растерялся, ибо Герасимов сообщил ему загодя, что у депутатов будут солдаты; через час прибыли чиновники судебного ведомства, начался обыск, наказа, понятно, не обнаружили.

Обо всем случившемся Герасимов узнал около полуночи, когда в самом благодушном настроении после заключенной сделки вернулся домой; узнав обо всем, похолодел, - крах, провал, конец карьере.

Ринулся в охранку; отправил наряд в казармы, приказав арестовать всех солдат; каждый член делегации, посетивший фракцию, был известен ему от Шорниковой; введенный в операцию матрос Морского экипажа Архипов (впрямую агентом не был, но отдельные услуги оказывал и раньше) сразу же рассказал прокурорским то, что было ему предписано заранее.

Копию наказа, хранившуюся в сейфе шефа охранки, без которого все дело лопнуло бы, как мыльный пузырь, Герасимов передал прокурору; агент Архипов заученно подтвердил подлинность текста; несмотря на колебания кадетов, часть из которых склонялась к тому, чтобы выдать правосудию социал-демократических кандидатов, общее голосование решило отказать правительству: <Дело дурно пахнет, чувствуется провокация охраны, нужны более весомые доказательства>.

Что и требовалось доказать!

Третьего июня девятьсот седьмого года вторая Дума была распущена; социал-демократов засудили на каторгу; новый выборный закон гарантировал Столыпину вполне послушное большинство; Запад и левые издания в России прореагировали на процесс однозначно: <Террор самодержавия продолжается! Свободы, <дарованные> монархом, - миф и обман, несчастная Россия>.

Именно поэтому процесс над депутатами первой Думы Столыпин решил провести мягко, ибо судили не левых, а в основном кадетов, - с этими можно хоть как-то сговориться, хоть и болтуны, линии нет, каждый сам себе Цезарь. Минус на минус дает плюс; покричат и перестанут; у народа короткая память; пусть потешатся речами профессоров и приват-доцентов, важно, чтобы поскорее забыли о том, что говорили в военном суде социал-демократы второй Думы.

Именно поэтому Герасимов и не торопился на вечернее заседание суда, а обдумывал новую комбинацию, ту, которая должна будет вознести его. На меньшее, чем товарищ министра внутренних дел, то есть заместитель Столыпина, он теперь не согласен...

Обедал Герасимов у себя на конспиративной квартире, в маленьком кабинетике для отдыха. Подали стакан бульона из куриных потрохов, рекомендовали лечить почки и печень старым народным способом: вареной печенью и почками цыплят, но обязательно запивать наваристым бульоном. Поскольку птицы и животные созданы по образу и подобию человеческому, то, само собою разумеется, говорили эскулапы, их органы содержат те же вещества, что и человеческие, - дополнительное питание для пораженных регионов организма; Герасимов страдал почечными коликами и увеличением печени; потроха помогали, стал чувствовать себя легче после визита к доктору Абрамсону...

На второе Герасимову была приготовлена вареная телятина, овощи на пару и немного белой рыбы; готовил здесь же Кузнецов, в прошлом агент охраны; большой кулинар, мастер на выдумки; пописывал стихи, кстати.

Заключив обед чашкой кофе (несмотря на запрет Абрамсона, не мог отказать себе в этой маленькой радости), поднялся и снова четко вспомнил лицо мужчины с блокнотиками, сидевшего рядом в зале судебного заседания...

Господи, чуть не ахнул он, да уж не Доманский ли это?

Срочно запросил формуляр; принесли вскорости; хоть внешность и изменена, но ведь это он, Дзержинский, кто ж еще?!

Вызвал наряд филеров, сказал, что будут брать одного из наиболее опасных преступников империи; поляк; гордыня; что русский снесет, то лях не простит, так что оружие держите наготове, может отстреливаться; нужен живым, но если поймете, что уходит, бейте наповал.

(Последние слова свои Герасимову особенно понравились - школа Столыпина; ничего впрямую, все шепотком, с намеком; самый надежный путь постепенного развития демократии: пусть думают, шевелят мозгами, а то все им приказ, да приказ, будто собственной головы нет.)

На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной еще, на Литейном, заметил восемь филеров, топтавших здание суда; ничего, приговор можно будет получить у корреспондента <Тайма> Мити Сивкина, тем более что ждать открытой схватки в зале не приходится; кроме Рамишвили, никто не пойдет на драку, все будут прятать главное между строк, а России сейчас подайте открытое слово, а не парламентскую игру.

Дзержинский начал просматривать левые газеты, делать подчеркивания (поначалу было как-то стыдно черкать написанное другим; отчетливо представлял, что и его рукопись или статью могут эдак же царапать; хорошо б ко всеобщему благу, но ведь чаще выхватывают фразу, чтоб вцепиться в нее по-бульдожьи); особенно его интересовала позиция социалистов-революционеров в деле процесса над первой Думой; многие его друзья принадлежали к этой партии; люди, фанатично преданные идее; пусть ошибаются - ставка на крестьянскую общину во время взлета машинной техники наивна, обрекает Россию на стремительное отставание от Запада, - но в главном, в том, что самодержавие должно быть сброшено, они союзники; а если так, то с ними надобно работать, как это ни трудно.

Сидел Дзержинский, как обычно, возле окна; устроился за тем столиком, где стекло не было сплошь закрыто белым плюшем льда; навык конспиратора; впрочем, и в детстве, в усадьбе папеньки, всегда любил устраиваться так, чтобы можно было любоваться закатами; они там были какие-то совершенно особые, зловещие, растекавшиеся сине-красными пожарищами по кронам близкого соснового леса...

Работал Дзержинский стремительно. Всегда любовался Лениным; тот устремлялся в рукопись, писал летяще, правки делал, как заправская стенографистка; так же и говорил - быстро, атакующе; ничего общего с профессорской вальяжностью Плеханова; патриарх Русского марксизма весьма и весьма думал о том, какое впечатление оставит его появление на трибуне. Ленин не думал о форме, не страшился выглядеть задирой, дуэлянтом; дело, прежде всего дело, бог с ней, с формой, мы же не сановники, прилежные привычному протоколу, мы практики революции, нам пристало думать о сути, а не любоваться своей многозначительностью со стороны, пусть этим упиваются старцы из государственного совета...

Дзержинский, видимо, просто-напросто не мог не поднять голову от эсеровской <Земли и Воли> в тот именно момент, когда Герасимов вылезал из экипажа, а под руку его поддерживал филер, - в этом у Дзержинского глаз был абсолютен. Он моментально вспомнил вокзал, Азефа, садившегося в экипаж этого же человека, неумело снявшего черное пенсне, и почувствовал, как пальцы сделались ледяными и непослушными, словно у того мальчишки, что продавал на морозе газеты.

Спустя неделю Дзержинский отправит в Варшаву, в редакцию <Червоного Штандарта>, заметку без подписи:

<Фарс процесса над бывшими членами первой государственной Думы

закончился. О том, каков смысл этого фарса, я напишу позже. Сейчас

хочу лишь отметить, что в день оглашения приговора ни в кулуарах, ни

в канцеляриях не было видно ни одного адвоката из причастных к

процессу, публики тоже нет, одни корреспонденты.

На скамье подсудимых - единственный обвиняемый, арестованный

Окунев.

Секретарь торопливым однотонным голосом начинает чтение

обвинительного приговора.

Все обвиняемые присуждены на основании ст. 52 п. З ч. 1, ст. 129