— Где к вам подошел преследуемый?
— На улице…
— На какой?
— Я не помню сейчас…
— А вы вспомните. Надо вспомнить, Микульска, мы это сейчас в протокол опроса станем писать, это в военно-полевой суд пойдет так что вы уж постарайтесь все дотошно вспомнить, от этого ваша жизнь зависит, жизнь, вы поймите это, время-то особое, анархическое время, слабинку давать мы не вправе — дали уж, хватит! Ну, где?
— На Маршалковской…
— После встречи с Бахом?
— Нет, до.
— В каком месте?
— Возле дома два.
— Зачем глупо врете?
— Я бы на вашем месте так не разговаривала с дамой!
— С кем?! С дамой? Они но улицам ходят, дамы-то! А здесь сидят государственные преступники, Микульска! Люди, преступившие черту закона! Итак, где к вам подошел преследуемый?
— В начале Маршалковской…
— Не врите мне! — Сушков ударил ладонью по столу. — Что он, к вам в пролетку вскочил?! Вы до Маршалковской на пролетке ехали! Мы извозчика опросили! У нас свидетель есть! И вахтер в вашем кабарете описал неизвестного, который у вас был! С чемоданом. Сначала Бах, а потом второй социалист, с бомбами! Что вам сказал Бах? От кого он к вам пришел? Какие дал указания? Ну! Живо,!
— Он… Он ничего не сказал…
— А зачем он к вам приходил? В покер играть? Или, может, он ваш любовник? Может, он коханый у вас?
— Он… Я не знаю… Он сказал, что моей жизни угрожает опасность…
— Какая опасность? От кого?! — Сушков усилил ритм, он вколачивал вопросы, словно гвозди, одним ударом — и по шляпку.
— Он сказал, что мне угрожают злоумышленники…
— Так бы сразу и говорили, черт возьми! Какие злоумышленники? Шантажисты? Грабители? Насильники?
— Грабители… Он сказал, что они повсюду меня преследуют…
— Он описал их?
— Я не помню…
— Вспомните!
— Нет… Не знаю… Я сейчас ничего не помню…
— Больше он вам ни о чем не говорил?
— Нет!
— Приказов от партии не передавал?
— Нет, нет! Какие приказы? От кого?!
— А почему он скрыл от вас свою профессию?
— Я… Почему скрыл?
— Разве признался, что работает сапожником! Неужели он сказал вам об этом?!
— Нет, нет, не говорил…
— А может, он даже обмерял вашу ногу?
— Нет. Я не помню…
— Не врать! Обмерял? Или не обмерял? Да или нет?
— Я не понимаю, какое это имеет касательство к делу?
— Главное! Извольте ответить: да или нет?
— Вы его спросите, я не помню, ну, право же, не помню!
— Он ответил уже, теперь я вас спрашиваю!
— Но я ему верю… Что он сказал — то и было…
— Да или нет? В последний раз спрашиваю!
— Нет!
Сушков взял папку, открыл ее и зачитал Микульской:
— Я, Бах Ян Вацлав, показываю, что обмерил ножку пани Микульской у нее в гримуборной и сторговал цену — девять рублей золотом. Никаких других разговоров, кроме как о баретках, я с нею не вел, на Маршалковской встретил ее случайно и, выполнив ее просьбу, донес чемоданчик фирмы «Брулей и сын» до вокзала.
Сушков читал липу, по чистому листу бумаги читал — был убежден, что женщина не попросит протокол допроса, ничего в этом деле не понимает; несчастный инструментарий хитроумной операции, задуманной полковником, — всего лишь.
— Ну? — спросил Сушков. — Что на это скажете? По-прежнему верите Баху или сомнение появилось?
— Чего вы хотите от меня? — Микульска не удержалась, заплакала. — Это какой-то ужас… В чем я виновна? Чего вы добиваетесь?