случайной встречи моей будущей матери - палестинки по рождению, и отца -
 польского контрреволюционера, сосланного в Сибирь. Они были вместе
 несколько дней. Потом Адель, так звали мою мать, взяла у Мечислава, моего
 отца, адрес его родных и каким-то чудом добралась до Польши, где и
 произвела меня на свет. Проведя в Польше целый год, она исправно кормила
 меня грудью, но в один день собрала вещи и, оставив меня, уехала. Позже
 мои польские родственники объяснили мне, что она уехала сражаться с
 евреями, которые в 1948 году с благословения Сталина создали свое
 суверенное государство на палестинскоймле. Больше я не видел своей
 матери. А отца помню только по фотографиям, которые показывала мне
 бабушка. Мы как раз в то время уезжали в Америку и бабушка пересматривала
 семейные фотоальбомы, решая, какие снимки брать, а какие выбрасывать. Она
 очень спешила уехать, предвидя, какие в скором будущем выстроятся очереди
 перед посольствами развитых стран. Правда, бабушка признавалась потом, что
 мы поспешили. Можно было пожить в Польше еще лет пять-шесть, но, как
 говорят на родине отцовской ссылки - "после драки кулаками не машут".
 В Америке я получил достаточное образование, чтобы иметь обо всем
 собственное суждение. С Америкой же связано мое первое и, слава богу,
 последнее великое заблуждение о сути патриотизма. Поддавшись на
 "патриотические" воззвания, я оказался в первом эшелоне ограниченного
 контингента американских войск во Вьетнаме. Плывя по океану, мы пели
 прекрасные, бравурные песни. Чувствовали себя героями-конкистадорами. Мы
 плыли защищать хороших вьетнамцев от плохих вьетнамцев. Но мы-то не знали,
 что внешне хорошие вьетнамцы ничем не отличаются от плохих, как не
 отличаются внешне и хорошие американцы от плохих американцев. Прозрение
 пришло ко мне, но прежде я убил несколько "плохих" вьетнамцев, укокошивших
 моего приятеля. С трудом я тогда избавился от поразившей меня первобытной
 бациллы мщения.
 Так я разлюбил Америку. Я ушел к "плохим" вьетнамцам. Я предложил им
 свою помощь. Хотел учить их английскому, польскому языкам. Но они просили
 меня научить их побеждать американцев. Так я разочаровался и в них.
 Оказавшись меж двух воюющих сторон, я представлял собой третью
 невоюющую и этим, должно быть, сильно раздражал обе стороны. Обе стороны
 объявили награду за мою голову, которая в данном случае никакой
 стратегической или иной ценности не имела, тем более, что никакие секреты
 известны мне не были. Ря бежал, скрываясь от всех вооруженных людей.
 Я бежал несколько лет. Бежал в сторону Ближнего Востока. По дороге
 мне шесть раз предлагали участие в военных действиях за "правое дело". В
 пяти случаях отказаться было невозможно, отказ был равнозначен
 самоубийству. Ря снова одевал какую-то военную форму, получал какое-то
 оружие и в очередной раз ожидал удобного момента, чтобы дезертировать из
 неизвестной мне армии. Однажды я забыл сбросить форму и несколько дней
 пробирался по руслу высохшей реки, пока не добрался до маленького селения.
 Я постучал в первую попавшуюся мне глинобитную хижину, хотел попросить
 воды. Открывшая дверь арабка так громко завизжала при виде меня, что в
 следующие две минуты за моей спиной собралась вся деревенька. Они так
 радостно галдели, показывая на меня пальцами к что-то рассказывая своим
 детям. Потом они начали меня одаривать лепешками и урюком. Дошло до того,
 что меня на руках отнесли в самую высокую хижину, где и оставили на ночь.