точки. Его стерильность начинала раздражать меня и я повернулся на бок.
 Надо было успокоиться, представить себе что-нибудь хорошее из
 недавней свободной жизни, но перед глазами - хоть закрывай их, хоть нет -
 за красным пластмассовым столиком спиной ко мне сидел мужчина в шортах и
 что-то писал.
 Я пытался думать о чем-нибудь другом, но внезапно понял, что я не
 думаю о нем, он просто застрял в моей зрительной памяти, как иногда на
 киноэкране застывают какие-нибудь кадры и их дергает то вверх, то вниз,
 пока не порвется пленка и хвостик ее не мелькнет, оставив экран белым. Я
 мог думать о чем угодно, но этот мужчина все равно сидел ко мне спиной и
 что-то писал. Хотя бы увидеть его лицо! Посмотреть, что он там пишет?!
 Опять со мною было что-то не в порядке. Зародившееся внутри
 возбуждение росло, будто я только что выпил пять чашек крепкого кофе. Я
 крутился с одного бока на другой, пытался лежать на животе - думал, что,
 уткнувшись в подушку, я смогу успокоиться, может быть даже задремать. Но
 тут же новая волна раздражения подкатывала к горлу и уже на кончике языка
 ощущал я реальную горечь, а вместе с ней охватывала меня и другая горечь,
 близкая к отчаянию, горечь от потери друзей, от того, что и сам я уже был,
 кажется, окончательно потерян, горечь от того, что и свобода моя, и
 любовь, а если даже и не любовь, то уж точно - искренняя влюбленность,
 оказались столь кратковременными и ненадежными. Все ушло, осталось за
 календарной чертой вчерашнего дня. Ртолько я, оставив все это в прошлом,
 чудом перекочевал в день сегодняшний, избежав пули. Банальная мысль тут же
 вопросила меня: а не лучше ли было геройски погибнуть, или даже не
 геройски, а просто "по-человечески"? Стать невинной жертвой и лежать на
 чьей-нибудь совести красным пятном до конца его дней?! Рстранно, что не
 возмутился я этой мысли, не вымолвил внутренне: "чушь"! А снова
 повернулся, лег на спину, покосил на окно в ожидании вечера. Но на улице
 было светло и солнечно.
 А он все сидел за этим красным столом и писал что-то. Я видел, как
 рука его плавно передвигалась от начала строчки до ее конца, а потом к
 началу новой строчки. Кто он такой? Писатель? Может быть... Сколько
 писателей творили под южным солнцем, наслаждаясь горами, морским бризом,
 загорелыми красавицами. Может и этот один из них? Новый Хемингуэй?
 Чехов?..
 Я уже чувствовал дрожь от накопившегося во мне раздражения. Сел на
 кровати, снова лег, снова уставился в потолок. А вечер никак не наступал.
 Я почему-то был твердо уверен, что низко опустившиеся звезды на
 ночном небе подействуют на меня успокаивающе. Наверно потому, что имел
 привычку легко засыпать в любой темноте, даже если это было в три часа дня
 и просто окна были хорошо зашторены.
 Но все еще было светло, и свет этот резал глаза.
 Я опять уткнул лицо в подушку.
 Я хотел спать, но мое тело было настолько наэлектризовано нервной
 энергией, что возьми я в руку обычную лампочку, она бы наверняка зажглась.
 Я уже жалел о своей поездке на авеню Цесаря и, конечно, о последующем
 карабкании вверх по тропинке. В своем нынешнем состоянии я был сам
 виноват.
 А он потянул со стопки бумаги еще один листок, отложив исписанную