Артур Нерсесович уже в курсе всего. Он сидит в кабинете на даче, сжав кулаки, окаменевший, пылающий яростью. Глубокая ночь, но ему сегодня больше уже не уснуть. После того как ему позвонил Калаян из какого-то отделения милиции, истерически крича что-то невнятное в трубку, Аджиев странным образом успокоился. Ведь с того момента, когда исчез Раздольский, он постоянно жил в ожидании чего-то подобного. Да, теперь он мог себе в этом признаться: ждал. Враг неявен, невидим, необозначен. Теперь он сделал шаг и этот шаг не удался. Конечно, будут и другие шаги, но не сразу. Или наоборот? Пока не просчитали его манеру и почерк, не сменили собственные повадки и привычки, словом, все то, что Ефрем Борисович, весьма осведомленный в делах Аджиева человек, выдал задумавшим потягаться с ним силой людям. Только Раздольский мог рассказать о том. куда ездит его, аджиевский, начальник "секьюрити", помимо дачи и дома, где взять Калаяна практически невозможно. И вот результат. Тихая красотка Марина убита, а заносчивый Калаян чудом уцелел и даже ухитрился подстрелить кого-то из преследователей.
Но если бы его тоже забрали, как и Раздольского? А именно это они и собирались сделать. Судьба Артура Нерсесовича была бы решена. Тогда только немедленный отъезд мог бы спасти его. Армен, конечно, не Зоя Космодемьянская. Спасая свою шкуру, он выложил бы всю подноготную и фирмы, и самого хозяина. Истинно преданных людей нет и не может быть. Всех их связывали только деньги, барыш; но кто, где и когда пошел на смерть за идеалы капитализма?..
Аджиев хмыкает и вновь возвращается мыслью к Армену. Этого разжиревшего кота давно следовало сменить, удивительно, что он еще попал в цель, не разучился на курок нажимать. Сейчас он приедет и вывалит на Артура Нерсесовича свой ужастик. И нужно будет сочувствовать ему, жалеть Марину, которую и видел-то всего раз, восхищаться, какой он ловкий...
Все это было не нужно, не интересно Аджиеву. "Это - ниже моей квалификации", - подумал он. Главное ведь - кто и что предпринять следует, чтобы не только наказать наглеца, но и уничтожить... А Калаян? Артур Нерсесович решает: он больше не нуждается в услугах Армена. "Днем раньше, днем позже..." размышляет он, и легкая улыбка скользит по его лицу. Армену ведь так тяжко со своей потеющей, толстой, вечно ноющей женой... "К Марине, к Марине", - мысленно повторяет он и только тогда расслабляется, тянется к нижнему ящику письменного стола, достает початую бутылку и рюмку.
- Так что ты думаешь об этом? - Аджиев без улыбки смотрит на Федора, а тот переводит взгляд на унылого Калаяна с перевязанной кистью, притулившегося в уголке дивана.
- Похоже, адвокат навел, - говорит Федор и замечает, как хмурится лицо хозяина.
Артюхов только приехал на дачу, проведя почти бессонную ночь в квартире на Смоленской. Ее, видно, недавно отремонтировали. Ремонт и сама двухкомнатная квартира были просто чудесными, да и обставлена она была неплохо, но еще вовсю пахло краской, а в комнату, где он спал, налетели на свет полчища комаров. Теперь Федор мучается, головной болью, и единственное желание, которое у него есть: окунуться в бассейн.
События с Калаяном застали его врасплох, он не подготовился к докладу Аджиеву и лихорадочно обдумывает, как преподнести вчерашнюю встречу в "Утесе" с Кротом. В том, что именно Крот совершил акцию против начальника "секьюрити", сомнений у Федора нет. Но результат, конечно, удручающий.
- А тот, кого Армен Гайкович уложил, он чей? - осторожно спрашивает Федор.
- Проверяли, в милиции на него ничего нет, новичок, - безнадежно говорит Калаян.
- Ты ведь знаешь что-то... - высокомерно замечает Аджиев.
Федору не нравится этот тон, он обещает конкретно "мочиловку". Стреляный уже достаточно изучил хозяина, и тогда он, глядя прямо ему в глаза, говорит:
- Да, знаю,
В тенистом саду, разбитом вокруг новоделки-дома, построенного в стиле барской усадьбы прошлого века, с колоннами и резвящимися амурами на фронтоне, сидят двое в шезлонгах. На них, несмотря на удушающую жару, строгие, хоть и светлые, костюмы. Гость и хозяин. И разговор ведется деловой, видно, что малоприятный для обоих. Их лица сосредоточенны и напряженны.
- Так что же делать будем, Павел? - обращается гость к худощавому мужчине с тонким живым лицом. - Ситуацию я тебе обрисовал. Вмешиваться нам теперь ни во что не стоит. Пусть все уляжется...
Тот, кого он назвал Павлом, думает, постукивая кончиками пальцев по колену.
- Знаешь, Мирон, - отвечает он наконец, - я бы положил на все это, если бы... Если бы знать, кто из "Руна" вынес наш разговор? Кто Крота навел? Выходит, нигде людям уже и посидеть нельзя, чтобы назавтра любой дурдизель в Москве об этом не знал?
- Выяснять западло... - откликается гость. - Я уже разогнал всех в "Руне". Зяма, ну, знаешь, Хохол, подыщет на замену ребят. Теперь сам каждого просвечу. А там видно будет, кто... Но ты зря о Кроте так. Он парень с понтами, со связями, не Лесной... "Бригада" сильная у него. Думаю, адвоката твоего он держит. Вот только где?
- Баба мне опять звонила, - хмурится Павел. - Отчаянная баба. Другая бы давно скурвилась от страха, а эта - нет. Достал ее, видно, муженек.
Павел усмехается и наливает гостю холодного чая из термоса, стоящего перед ними на легком пластмассовом столике.
- Жарко!
Они замолкают надолго, смакуя ароматный напиток, а потом гость говорит:
- Так бабе что, отлуп?
- Нет. - Павел улыбается. - Я ей ждать приказал. Сейчас Китаец искать начнет, кто на его гэбэшника посягнул, а мне Крот нужен, срочно нужен, Мирон. Как бы он Ефрема не пришил, вот тогда действительно - все.
...Елена видит красные, налитые гневом глаза мужа и никак не может сообразить, зачем он пришел к ней с утра, что хочет ей сказать?
"Неужели Ефрем погиб?" - пугается женщина, но тогда, наоборот, он пришел бы к ней с радостной мордой, он смеялся бы, праздновал победу.
А сейчас Артур Нерсесович в таком состоянии, будто он разорился, потерял все и теперь пришел сообщить ей об этом.
Она не выдерживает его взгляда и спрашивает, не случилось ли что, но он упорно молчит. От него несет коньяком и ненавистью. Каждой клеткой своей женщина ощущает это. И ей страшно от неизвестности, ей вдруг начинает казаться, что он явился убить ее.
- Не молчи, Артур, - молит она. - Я же вижу, что-то случилось...
- Твой Ефрем... или как там ты его зовешь, Ефремчик?
Елена хватает сигарету с ночного столика и садится на кровать, закуривает. Что ей сказал ласковый голос не видимого ею никогда Павла Сергеевича: "Держитесь, мадам, терпение и выдержка".
Она опускает веки и слушает свое сердце: тук-тук... Надо держаться. Только так.
А муж продолжает:
- Так вот, Ефремчик, попавший в руки моих, как я понимаю, "друзей", выложил им все, что знал. Ты слушаешь, что я говорю? Вчера они напали на Армена, он чудом спасся, убита его любовница... Как тебе это нравится?
- Они его пытали... - шепчет Елена, чувствуя, что комната плывет и кружится перед глазами.
- Пытали? - Аджиев смеется. Она давно не слышала его смеха, да еще такого заливистого. Артур Нерсесович смеется искренне, от души, прихлопывая ладонью правой руки по колену. Елена не понимает Причины этого смеха, и ее охватывает озноб.
- Ну, ты рассмешила меня. - Аджиев вытирает глаза. Лицо его прояснилось. Перед Еленой совсем другой человек, что-то добродушное мелькает в его глазах. - Я давно так не смеялся. Ты, Ленка, бесподобна! Всегда любил тебя за непроходимую наивность. Знай, дорогая, что твой любовничек из тех, кто дрожит за свою шкуру, его пытать не надо. Голос повысили, и он готов, на карачках приползет. Неужели ты, умная женщина, до сих пор этого не поняла? Он самовлюбленный эгоист, альфонс, в сущности. Тьфу.
Аджиев плюет в сердцах на дорогой ковер и растирает плевок ногой.
Елена, вся красная, потерянно молчит и курит, беспорядочно затягиваясь.
- Говори немедленно, с кем он был связан? Ты знаешь, ты должна знать... - внезапно кричит Артур Нерсесович, вставая, и нависает над сидящей Еленой: - Говори!
Он бьет ее по щекам раз, другой, сигарета падает и катится по покрывалу. Аджиев подхватывает ее. Теперь ее острый дымящийся кончик устремлен прямо в грудь женщины.
- Говори! - шепчет он.
Елена видит бездонные черные глаза, а там - ни тени сомнения, ни грамма жалости, только холодный яростный огонь.
- Оставь меня, - шепчет она. - Пощади, я беременна.
И теряет сознание.
Шклявый Мотя, изнеженный педераст, не пользовался бы таким почтением в преступной среде в прежние времена, но времена переменились. Теперь Мотя чувствовал себя абсолютно уверенно, ему не надо было скрывать свое пристрастие к лицам одного с ним пола, и тем более благодаря этому пристрастию он теперь приобрел такие высокие знакомства и таких влиятельных покровителей, что перешел из разряда заурядных квартирных воров в наводчика, истинного "теоретика" квартирной кражи. Около него, в глубокой тайне от мира открытого, сформировалась сплоченная и хорошо организованная группа тех, кто выполнял "черную" работу, руководимую и направляемую Мотей. Он бывал в самых разных московских домах, в мастерских художников, посещал дачи и элитные клубы сильных мира сего, подпольные бордели и мафиозные кабаки. И везде - примечал, запоминал, оценивал. И лишь потом строил планы, где учтена была каждая мелочь, любой микроскопический нюанс, чтобы те, кто приходили по его следам, могли действовать наверняка.
Проколов у Моти не бывало. Его необъятная память впитывала привычки хозяев и охраны, клички собак, имена любовниц, любовников, количество прислуги, расположение комнат и вещей в них, замки, сигнализацию, коды подъездов.
Он наслаждался своими познаниями. Сортировал и систематизировал факты и фактики, касающиеся интересующих его вещей. Его люди входили и брали сразу то и на тех местах, какие указывал он. И Мотя никогда не ошибался.
С ним имели дело лишь двое из его группы, а остальные и не подозревали о существовании такого лица.