- Нет, - говорит с улыбкой Генрих Карлович. - Останься. Этот разговор мы проведем вместе.
Яков уходит, и только тогда Шиманко садится в кресло, а Мирон Витебский пристраивается на мягкий стульчик в углу.
Когда Купцов появляется в кабинете, Генрих Карлович уже про себя решил его судьбу. Теперь главное избежать скандала, но при виде смертельно напуганного Купцова Шиманко понимает, что сломить его не составит труда.
- Да как же ты отличился так, Павел Сергеевич? - спрашивает он почти добродушно.
Глазки Купцова так и бегают, шарят по комнате, задерживаясь то на невозмутимо сидящем Мироне, то на почти по-отечески внимательном лице Генриха Карловича.
- По всем расчетам, прокола быть не должно было, - начинает он.
- Да ты садись. - Шиманко указывает на кресло перед собой. - По всем расчетам... - повторяет он, улыбаясь. - Где твое исконное воровское суеверие? Чутье потерял?
- Ребят подобрал... - шепчет Купцов, - профессионалов...
- Четыре трупа... - вскользь говорит Мирон. - А еще если пятого найдут.
- Нет, нет... - вскрикивает Павел Сергеевич. Он совершенно раздавлен.
- Ведь не твое это дело, Купец, - как учитель в школе к второгоднику, обращается к нему Шиманко. - Ладно. Сопли размазывать не будем. Завтра же собираешься и сматываешь отсюда удочки. Ясно? Поезжай, куда хочешь, но чтоб в столице духа твоего не было. Хочешь - на Канары, хочешь - в Мухосранск... Куда глаза глядят. Месяца на два, не меньше. А там - будем посмотреть...
- Но ведь никто не знает... - попытался было возразить Купцов, но Шиманко резко перебил его:
- Баба его знает, а бабы - дело ненадежное. Я все сказал, Павел. Хочешь жить - уезжай. Не заставляй меня меры принимать.
В голосе Генриха Карловича слышится столько нешуточной угрозы, что лицо Купцова, и так бледное, становится совершенно меловым. Он поднимается и медленно, не прощаясь покидает кабинет.
- Я думал, сопротивляться будет, - говорит Мирон, но Шиманко взглядывает на него с таким презрением, что тот умолкает и вскакивает со стула.
- Я пойду? - просительно произносит он. Шиманко хочется послать его куда подальше, но он сдерживает себя:
- Иди. И доложишь мне, когда и куда он уехал. Шиманко опять остается один. Он тянется к столу, достает крохотный органайзер и находит там нужную информацию: 15 августа Аджиев будет на загородном приеме у вице-премьера по экономике.
Туда надо обязательно попасть. Время есть, и Генрих Карлович размышляет теперь о том, как лучше организовать и обставить эту их первую встречу.
Глухарь уж который день ждет Федора, а тот все не едет. И старик впадает в непривычное для него состояние: он волнуется. Неужели этот безрассудный малый сунул башку в логово, не посоветовавшись с ним?
Он не понимает новые времена, да и не пытается разобраться в их хитросплетениях, но чутье старого зека подсказывает ему, что теперь никакая самостоятельность не пройдет. Мир жестко схвачен и поделен, а тот, кто полезет, не зная броду, тот обречен. В его-то лихие годы стольник был состоянием, а сегодняшние цифры с нулями, да еще поделенные на курс "зеленого" - это, елы-палы, была уже математика.
Он знал кое-кого из своих бывших дружков-стариков, с которыми мотался по этапам и кто ныне закончил свою жизнь на помойках и свалках, и радовался, что сумел зацепиться, не сгинул, не пропал, а вот имеет даже собственный домик с садом, рогатую животину, пяток куриц. И к нему приезжают еще за помощью и советом.
Федор свалился на голову, как ранний снег. Пришел со станции уже под вечер, но ночевать не собирался, сказал, что уедет последней электричкой.
Игнат был один, Мишка, прибившийся к нему окончательно после смерти Крота, уже пару дней Обретался в Москве, и это тоже беспокоило Глухаря.
Федор приволок целую сумку разной снеди, пытался сунуть Игнату денег, но тот не взял, хотя, видно было, растрогался.
Сели опять в саду несмотря на то, что перед заходом солнца заметно посвежело.
Игнат пить не стал, а Федор хлопнул стопку под ядреные огурцы, которые старик удивительно умело засаливал.
- Ну, вот что я тебе скажу, - начал Глухарь, сминая себе тюрю из картошки с парным молоком. - В "Руне" Купцов - никто. А вот главный там даже не Мирон этот трепаный, а совсем никому не известный человек. Бают, цыган из Молдавии. Немолодой. Сидел за мошенничество в особо крупных размерах, но быстро вывернулся, видно, рука была - там, говорят, на Бровастого выходы имелись. Деньги с евреев брал, которым помогал через своих людей на таможне в Чопе вывозить много чего... Но это нас сейчас не колышет, хотя как знать... Сегодня ведь та же урла правит, только другого разлива, значит, и связи у него остались прежние. Небось отстегивал прилично. На Москве он сейчас прибрал большую власть, подгреб крупных "авторитетов". Не все, конечно, пошли, недовольных много, но - сила за ним. Витебский Мирон у него - правая рука.
- А чего хотят? - озадаченно спросил Федор.
- Мне расщелкали, но ведь трудно судить... Тоже по слухам все... Старик помолчал. - Будто бы хотят с "новыми", с "шерстяными" этими, договориться. Наша, мол, "крыша" и участие, живите спокойно, но берите в долю...
- Неплохо придумано... - заметил Федор. - Надоело, значит, в подполье сидеть, когда деньги легально "отмыть" можно. Хоро-ошо...
Он засмеялся, представив, как Артур Нерсесович договаривается с "ворами в законе". Но и удивительного здесь ничего не было. Решение простое, как яйцо. Само напрашивается. То, что называли "дном", становится поверхностью и в полном праве теперь вершить любые дела, и никакой УК - не указ! Да какой УК? Это для нищих, бомжей да карманников на вокзале. Солидные люди сами законы пишут, и не для них они писаны.
- После Крота, ну, кумекаешь, когда он узнал про Китайца и хотел его гэбэшника в заложники взять, - продолжал Игнат, - в "Руне" большой шмон был - Мирон всех сменил, защиту какую-то, говорят, установили. От "прослушки". Теперь обслугой там Зяма Павлычко командует. Зяма - мужик скользкий. Продался с потрохами, но фасон перед остальной шатией-братией держит. Скажу так: доверять никак нельзя. А на тебя не зря глаз положили, у них там слизь одна. А ты боевой, молод еще, но опыт имеешь.
- А ты про Купца, конечно, ничего не слыхал? - усмехаясь, спросил Федор.
- Да откуда? У меня здесь телефона нет, и не приезжал никто давно. Вот Мишку жду. Что-то подзадержался он в Москве. - Игнат навострил уши: Случилось что с ним?
- Он на Китайца наехал, конкретно. Гранатомет, стрельба, но в "молоко"...
- Вот это да! - выдохнул изумленный Игнат. - Тихо сидел, никуда не лез...
- Видно, подперло, бабки понадобились...
- Сам? Без Мирона? - недоверчиво покачал головой старик.
- Вот уж не знаю... Судя по тому, что он рассказал, сам рискнул...
- Замочат! - уверенно проговорил Игнат. - Кранты Купцу. И не Китаец. Свои.
- Короче, дядька Игнат, завтра прямиком потопаю в "Руно", - сказал Федор, как отрезал. - Затянул я дело, пора мне в этой навозной куче пошуровать.
- Смотри, такое говно пристанет, не отмоешься, - предостерег Глухарь.
- Не, я там долго не задержусь. У меня свои планы... - Федор поднялся. - Пора мне...
- Ты постой... - Игнат как будто о чем-то раздумывал. Потом решился, встал и пошел в глубь сада, поманив рукой Федора. Тот двинулся за стариком.
Глухарь подошел к огромной поливочной бочке. Рядом с ней под кустом смородины на деревянных решетках стояли ведра и лейки. Старик поставил ведра на землю, поднял одну из решеток - под ней лежала присыпанная соломой сколоченная из досок плита. Федор недоумевающе смотрел на Глухаря.
- Давай-ка сдвинем, - попросил старик. Они взялись с обоих концов, нажали, и плита съехала в сторону, открывая лаз.
- Погреб у меня там, - пояснил Игнат. Вниз вела грубо сколоченная лесенка. Сначала по ней спустился Глухарь, а за ним следом и Федор. Он подумал, что там придется стоять пригнувшись, но внизу оказалось довольно большое помещение. Старик вытащил из кармана фонарь, посветил, и Федор увидел впереди узкий проход. Именно туда устремился Игнат.
Проход был тесный, Федор, идя боком, почувствовал, что стены его выложены камнем.
- Это что же такое? - спросил он. - Неужто ты вырыл такой схорон?