- Я вот как думаю, братва, - неожиданно встрял до сих пор молчавший один из новеньких, Колян. - Увозить надо жмурика отсюда. Пока темно, увозить. Оставите где-то в тихом местечке. Обслуга подвалит - не скроешь. Разговоры пойдут. Только еще ментов здесь не хватало. Босс вряд ли обрадуется. А так - замочили в городе - и все дела.
Охранники Витебского переглянулись: похоже, их смутно посещали подобные же мысли, только Колян выразил их со всей определенностью.
- Да ведь нехорошо как-то, - неуверенно начал самый старший, хозяин все же...
- Тогда домой везите или на дачу... - опять сказал Колян. - Здесь оставлять никак нельзя. Прикроют лавочку, всех нас затаскают...
Сошлись на том, что отвезут Мирона Львовича прямо к дому и там оставят. С милицией дела иметь никто не хотел.
Коляну и Сашке, сидевшим на входе, поручено было дозваниваться до Костика и дочиста убрать кабинет. Остальные пятеро, мрачные и злые, аккуратно завернув тело Мирона Львовича в большую клеенку, не включая света во дворе, погрузили его в джип и уехали.
- Жаль, хороший ковер был, - сказал Сашка, осматривая поле предстоящей уборки, - придется на куски резать...
- Федору бы рассказать обо всем, - усмехнулся Колян, - что-то давно он не объявлялся.
- Я только что узнал о Мироне, - сказал Костик, запинаясь. - Мне рассказали, что это случилось вечером... К нему привезли Шклявого... Он сам хотел разобраться... Остался с ним наедине... И вот...
Шиманко слушал молча, без всяких эмоций.
- Я знал, чувствовал - что-нибудь в этом роде должно случиться! Он был очень странным, Мирон, он не ценил предупреждений. А я ведь сказал ему, что Мотя непростой человек... Не какой-то там уголовник... Его и Зяма предупреждал. Он никого не слушал...
Из всего этого бреда Генрих Карлович вынес лишь одно рациональное зерно: Мирона убили, а все остальное - смесь страха, вины и безнадежности. Тупик. Команда "Золотого руна", с которой он начинал дело, роковым образом уничтожена. А Мирон ведь был в ней главным действующим лицом.
Шиманко не надо было даже расспрашивать, как все случилось. Глупость поведения его бывшего помощника являлась настолько же очевидной, насколько и мотивы, приведшие Мирона к подобному концу.
Любовь, ревность, желание мести, муки уязвленного самолюбия - все эти жалкие переживания биомассы, именуемой человеками, никогда не помогали, а только вредили делу. И поэтому Генрих Карлович спросил лишь о самом главном, что на данный момент беспокоило его:
- Где он?
- Кто? - не понял Костик. - Шклявый?
- Да нет, - терпеливо сказал Генрих Карлович. - Мирон...
Костик помедлил, а потом начал говорить еще неувереннее и растеряннее, чем прежде:
- Не знаю, правильно ли здесь поступили... Как-то уж слишком... Меня дома не было... Сами решили...
- Ну! - грубо поторопил его Шиманко.
- Отвезли к дому... Оставили во дворе... - произнес он почти шепотом.
Шиманко молчал, а Костик не знал, чем объяснить его молчание, терялся в догадках, мысли его путались.
- Наверное, правильно решили... - наконец несколько смущенно сказал Шиманко. - Вокруг "Руна" лишнего шума не надо бы. Ты поддержи людей пока, они должны знать, что Шклявого мы не упустили... А Мирона похороним по высшему разряду.
Чувствовалось, что на том конце Костик вздохнул с облегчением.
- На днях заеду, - закончил разговор Шиманко. - Пусть никто не думает, что дом без хозяина остался. Я еще наведу порядок. А пока командуй ты.
...Как бегун на длинной дистанции собирает перед последним рывком все силы, так и Федор мобилизовался накануне задуманной им операции. Кажется, он уже продумал все до мелочей, но мысли его возвращались и возвращались к предстоящей акции. И отделаться от назойливого кружения в голове разнообразных деталей и подробностей того, что должно было произойти, он никак не мог.
Даже сейчас, сидя с Семеном в "Утесе" за бокалом хорошего вина, он представлял, как войдет, что скажет... И понимал: от него может потребоваться как раз спонтанность действий, быстрая реакция, а не те нудные мизансцены, сродни театральным, которые он с маниакальным упорством выстраивал в своем мозгу.
Он только что рассказал Семену историю гибели Павлычко и Витебского, которую выложил ему Колян. С ним они несколько часов назад повидались накоротке в метро "Арбатская".
- Вот так Мотя! - хмыкал Звонарь. - Я давно подозревал, что он имеет поддержку в конторе. На них и пашет в основном... Уж больно независимый. Ни разу не сидел. Да такому в зоне - хана. Значит, застрелил, говоришь? Мирона этого?..
- Там еще паяльник валялся на столе, - усмехнулся Федор. - Видно, хотел прижать его Витебский.
- Но, скажи, нервы какие? - продолжал удивляться Семен. - Убил и ушел, как ни в чем не бывало. А ведь посмотришь: баба бабой!
- Внешность обманчива... - вздохнул Федор и потянулся за сигаретами. У него-то нервы явно пошаливали.
Семен как будто бы понял его состояние и осторожно принялся убеждать товарища, что лезть ему на рожон нет никакой необходимости.
- Что тебе это "Руно"? - спрашивал он. - Пусть небо коптят. Им все равно уже не подняться. Теперь Купец может из подполья вылезать, с ним связь наладишь, а тут риск все же...
Но Федор знал, что ни к какому Купцу дорожки ему уже нет.
Что-то новое узнал и почувствовал он за эти немногие месяцы. И это новое вошло в него и не даст скатиться опять до заурядного блатного.
- Нет, - сказал Федор. - Я уже пойду до конца. Жаль, Мирона убрали. Он ведь так любил костры... Когда машина Крота горела, глаз не сводил... Вот Костик остался еще... Тоже фрукт...
- Да ты террорист прям... - неодобрительно покачал головой Семен. - Неужели, блин, квалификацию сменишь?
- Что, я детский садик или роддом захватывать собираюсь? обиделся Федор. - Ты мне мозги не засерай чепухой. У меня своя путь-дорожка... Сначала женюсь, а там посмотрим.
- Свадьба-то не отменяется? - засмеялся Звонарь.
- Точно в срок, - жестко сказал Федор, вставая. - Мне пора, давай игрушки, которые Мишка передал. Он тут меня два дня инструктировал...
Семен вздохнул и поставил перед Федором маленький пакетик с ручками. На боках пакетика красовалась полуобнаженная красотка.
"Ну и сколько их там погибнет? - думал Федор, продолжая мысленно спор с Семеном и правя свои "Жигули" в сторону дома на Смоленской. - Днем ресторанной обслуги нету. Ну, влипнет кто-то из охраны. Так ведь тот же змеюшник... А если посчитать по сравнению с тем, сколько концы отдает по воле правительств или в катастрофах на транспорте... Нет, это слишком смешно, этим меня не собьешь..."
Он вспомнил статейку о тех, кто кончает самоубийством в этом огромном городе, об отчаявшихся, обнищавших, заброшенных, съедаемых тоской и одиночеством.
Нет, Москва, как жирная тифозная вошь, выживет, даже если вся остальная Россия подохнет. Сотни тысяч беженцев, чеченская война, голодовки для сытно отрыгивающей Москвы это всего лишь поднадоевшие телесюжеты; щелчок и все забыто, как будто и нет этого ничего, и внимание толстомясой физиономии переключено на привычные телесериалы.
Федор сам не догадывался, как ненавидит этот город. Он бы взорвал его, с его казино и борделями, банками и бутиками, с нахрапом его "шерстяных" и покорностью быдла.
"Я - вор в городе воров, значит, я не делаю ничего особенного", подумал он, и ему стало даже скучно.
Дома на автоответчике ему пробормотала какие-то нежные слова Светлана, а следующим был Артур Нерсесович, который спросил, не знает ли он, что случилось с Витебским.
- Ага, - засмеялся Федор, набирая номер девушки, - информация распространяется...