Нужный дом оказался стандартно-убогой «хрущевкой», с черными влажными «наплывами» на торцах и стыках. Закрытый, огороженный такими же панельными пятиэтажками двор напоминал крохотный деревенский мирок. Беззастенчиво полоскалось на веревке свежевыстиранное постельное белье, перемежающееся нижним, как мужским, так и женским. Молодые мамаши сплетничали, поглядывая вполглаза за детьми и собаками. Трое мужичков азартно забивали козла и запивали пивом дешевую водку. Как только машина въехала во двор, все дружно повернулись в ее сторону, насторожились. Взгляды у «аборигенов» стали внимательно-острыми. Приехала не просто машина. Приехал объект вечерней беседы, тема для разговоров.
Сергеев, выбравшийся из «Волги» следом за Беклемешевым, огляделся и хмыкнул весело:
— Почти Рембрандт. «Забивание «козла» на глазах у блудного сына». Класс.
— Пошли, знаток живописи.
Они поднялись на третий этаж, остановились у выкрашенной в неприятный густо-коричневый цвет двери. Беклемешев нажал кнопку звонка. Гу-гу-у-у-у-у, — лениво отозвался звонок. Тишина, наполненная шорохами, потрескиваниями. Особая, насыщенная тоскливым ожиданием неминуемой, уже случившейся беды. Беклемешев чувствовал ее физически. Он знал, что за дверью кто-то есть, ощущал осторожное дыхание человека. Казалось, стоит немного напрячься, сосредоточиться — и можно будет его увидеть. Сквозь дверь.
— Открывайте, — громко сказал майор, и снова пришло ощущение, что он видит, как человек крадучись отходит от двери.
Сергеев передернулся:
— Как бацилла под микроскопом.
— Думаешь, слушают? — спросил Беклемешев, снова нажимая кнопку звонка.
— А как же. Тут подобные развлечения в порядке вещей. Вместо театра. Культурный досуг называется. Соседи скандалят — они хвать стакан и бегом к стенке. Вникают. Из-за чего ссорятся да кто победит. Морды били или обошлось без артиллерии. Вот так. Все про всех все знают. А как ты думал? Старый «коммунальный» район. Это тебе не «спальник», не Алтуфьево-Митино-Новокосино. Здесь, Зиновий, люди на этом взрощены. У них во дворе вся жизнь проходит. — Никто не открыл. В новеньком «глазке» не мелькнула тень. Ни шороха, ни скрипа. — Может, никого дома нет?
— Есть, — ответил Беклемешев. Он не мог объяснить свои «предчувствия-предвидения» и поэтому сказал просто: — Я слышал шаги.
— Слесаря будем вызывать? — деловито потер руки Сергеев.
— Подождем пока. Пошли во двор. Побеседуем.
— С кем?
— Да вот с почтенными родителями, забивающими «козла» на глазах у блудного сына.
— А-а-а, — Сергеев засмеялся. — Ну пойдем.
На сей раз отреагировали на чужаков спокойнее. Мамы, правда, примолкли, подобрались, и взгляд у них стал тягостливо-ожидающим, но мужички проигнорировали приезжих. У них была своя шкала важности новостей, и появление двух незнакомцев занимало в ней далеко не первое место.
Беклемешев подошел к ним, остановился рядом. Пожилой одутловатый «козлист» в мятой кепке, коричневой болоньевой куртке, не отрываясь от игры, коротко поинтересовался:
— Ну?
— Светлана Ивановна Полесова, — просто ответил Беклемешев.
— Дома, — ответил одутловатый.
— Не откроет, зря ломитесь, — добавил второй, скуластый, простолицый, с соломенными жидкими волосами, крепкими, хоть и маленькими руками и мощным торсом.
— Почему?
— А так, — хохотнул третий — молодой, опухший, расхлябанный парень в грязноватом плаще, джинсах и свитере, из-под которого торчал воротник грязноватой же рубашки.
— С тех пор, как Петька вернулся, она никому не открывает, — пояснил первый. — Если хотите с ней поговорить, дождитесь Илью.
— Ага, — снова влез молодой. — Тетка Света в него как в бога верит.
— Боится, что Петьку снова увезут, — пояснил соломенноволосый.
— Петька — это Петр Ильич? — уточнил Беклемешев.
— Чего? — удивился одутловатый. Видимо, подобное обращение применительно к людям Петькиного возраста было здесь' не в ходу. — Какой Ильич? — И тут до него дошло. — А-а-а, точно. Ильич. И правда, Ильич. — Он звонко шлепнул «костью» о стол и победно возвестил: — Рыба!
Молодой полез под стол, достал бутылку водки, снял с лавочки дешевые рюмки, налил, и они выпили. Без тостов, молча.
— Будешь? — спросил, морщась, соломенноволосый у Беклемешева.
— Я на работе. А разве Петр не погиб? — «удивился» майор.
— А вы им кто? — Одутловатый закончил считать «очки», повернулся и уставился на Беклемешева. Снизу вверх, но тяжело.
— Коллега Мити, — соврал тот на ходу. — Он сегодня на работу не вышел, и меня послали узнать, в чем дело.
— Врет? — спросил соломенноволосый.
— Ясное дело, врет, — ответил молодой, пряча бутылку и рюмки. — Знает Митяя и не слышал про то, что Петька вернулся? Врет, как водой хлещет.
— И не краснеет, — добавил соломенноволосый.
— Он на работе не слишком откровенничает. — Беклемешев достал сигарету, закурил и, наткнувшись на ожидающие взгляды, предложил новым знакомцам. Те, не благодаря, приняв все как должное, согласились и закурили тоже.
— Митька-то сегодня с утра уходил, — одутловатый пригреб к себе новую порцию «костей». Выложил дубль. — Я как раз за газетами вышел. И он тут, к метро торопится. «Здорово, — говорю, — Митяй». — «Здорово, — говорит, — дядя Егор». — «На службу торопишься?» — спрашиваю. «На службу», — отвечает. И дальше побежал.
— А Петра вы давно не видели? — спросил Беклемешев.
— А тебе зачем? — спокойно, оценивая сложившуюся на столе позицию, ответил одутловатый. — Тебя ведь насчет Митяя послали разузнать?
— И все-таки?
Вчера вечером он ушел. Да поздно. Мне жена сказала, она видела.
— А давно он из армии вернулся?
— Да месяца три уже. А может, и больше. Толком-то не вспомнишь. Тетка Светлана его вообще прятала, как в войну. Илья поделился. Мы с ним под это дело «пятисотку» приняли, вот он и рассказал, что Петро жив. А потом уж и сам его видел. Он рано утром куда-то уходил и возвращался поздно ночью. Идет в пальто новом, Митяй ему справил, а из-под пальто солдатские башмаки торчат да брюки. Заросший. Бороденка у него такая жидкая была. Глаза погасшие, — одутловатый болтал легко, между делом, замолкая, чтобы выложить очередную костяшку. — Спрашиваю: «Чего не переоденешься? На шмотку заработать не можешь? Иди к нам, в гараж, машины делать. Всегда при деньгах. Оденешься быстро». А он мне показывает на форму эту свою и отвечает: «Она у меня вместо кожи теперь». Я так и не понял, к чему это он. А тут давеча курил у подъезда, смотрю — летит. Сияет аж. Увидел — не узнал. Побритый, постриженный, весь такой... такой... Как на крыльях, одним словом. Но в форме по-прежнему.
— Когда это точно было?
— Дня три уже. С тех пор и не видел. Слыхал только. Мы же над ними живем, на четвертом. Петро-то после войны, как опрокинет с Ильей «по граммульке», так все к Митяю драться лезет. Он в армии, говорят, здорово намастырился. Ну и Митяй тоже не лыком шит. Вот и начинаются у них скачки. Не заснешь.
Я уж ходил раз, предупреждал обоих по-хорошему.
«Не дело это, — говорю, — чтобы брат брату морду бил. Не срамитесь, мужики». И ребята вроде оба хорошие, спокойные. Что на них нашло?
— Война нашла, — вставил соломенноволосый.
— Может, — согласился тот. — Сходил, замирились вроде, угомонились. Да не надолго. Через неделю снова здорово. Как кошка с собакой. Ивановна плачет, Илья на обоих орет. А-а, — одутловатый махнул рукой, словно комара отгонял, и шлепнул «костяшку» на стол. — Считаем, мужики. И милиция к ним приезжала, и военные, и Митяй сам в военкомат ездил — все без толку, — закончил он.
— И все из-за брата? — спросил недоверчиво Беклемешев.
— А то из-за кого же? — ухмыльнулся молодой, перемешивая «кости». — Из-за Петрухи. — И запел фальшиво и неожиданно тонко: «Восток — дело тонкое, Петруха-а-а...'Восток — дело тонкое, Петруха- а...». Еще партеечку? Поехали. — Он набрал в ладонь костяшки и продолжил: — Петька вообще психованный оттуда вернулся. Чуть че за Чечню при нем скажешь — сразу кулаками махать и в крик. Меня вот надысь тоже зацепил.
— А что случилось?
— Да поддали мы с Дмитричем в гаражах. Я взял еще фуфырек и во двор. Думаю, посижу, дождусь кого-нибудь. Не в одиночку же. А тут Петруха вот за этим самым столиком. Я его спрашиваю: «Выпьешь?»
Он и говорит: «Наливай»... А мы шесть-шесть... От так от.
— И что дальше? — напомнил о себе майор.
— А дальше накатили мы с ним по полстакана, курнули, я и спрашиваю: «Чего ж это ты, герой, с войны да без медальки вернулся? Там вроде вам всем медальки давали. Или очередь не дошла?» Спросил-то я шутейно, для поддержания, так сказать, а он вскакивает, оглашенный, да в ухо мне. Ни с того ни с сего, прикинь? Потом «бабки» за фуфырь на столе оставил и шмыг в подъезд. Только я его и видел. Испугался небось, что встану — зашибу. Говорю же: психованный.
— Не психованный, конечно, но малость не в себе, это точно, — подвел черту одутловатый Дмитрич. Историю он выслушал со скучающим видом. Очевидно, рассказывалась она не впервые и обсудить ее успели не один раз. — А вот и Илья идет. За разговором время скоротали.
Илья Викторович оказался низкорослым жилистым мужчиной лет пятидесяти пяти. Фигура его наводила на мысль о постоянном физическом труде. Толстые плоские желтые ногти с темно-серым, несчищаемым налетом грязи под ними. Кожа грубая, красноватая, шершавая. На тыльной стороне ладони и запястьях татуировки. Но не зековские, а сделанные по молодой дури. Кривоватое «Ваня». Сердечко, тоже неровное, с пронзающей его изогнутой стрелой и титанической каплей синей крови, повисшей на острие. Шел Илья Викторович тяжело. С характерной тягучей медлительностью.
— Илья, — позвал одутловатый. — Тут к тебе товарищи приехали.
Илья Викторович остановился, тускло, по-змеиному, из-под полуопущенных век взглянул на Беклемешева, спросил низким хрипловатым голосом:
— Вы?
— Я, — ответил майор.
— И что нужно? — В тоне Ильи Викторовича сквозила откровенная враждебность.
— Одну минуточку, — Беклемешев повернулся к «козлистам».
— Спасибо за интересный разговор.
— Не на чем, — гыкнул молодой.
— А когда Митя в военкомат ездил, не вспомните?
— Да он раза три ездил, — рассеянно ответил одутловатый, начиная новую партию. — Месяца два назад, потом еще раз, с пару недель уж будет, и последний, дня четыре, наверное. Да, Семен? Ты ж его тогда видел?
Соломенноволосый кивнул:
— Точно. Четыре дня, как в копеечку. В тот день футбол еще показывали: «Спартак» — «Динамо». Чемпионат России. Ничья.
— Спасибо еще раз.
Беклемешев вышел на дорогу. Илья Викторович стоял не двигаясь, внимательно наблюдая за незваным гостем. Он, несомненно, оценил и черную «Волгу», и консервативно-строгие костюмы, понял, что эти двое приехали не чайку с ним попить, и по виду — типичные «менты».
— Здравствуйте, Илья Викторович, — поздоровался майор.
— Здрасьте, — ответил тот с вызовом.
— Я из Службы безопасности. Майор Беклемешев.
Он намеренно не сказал «ФСБ», понимая, что подобное «представление» только отпугнет собеседника. У них в семье, судя по рассказам соседей, и так не все в порядке.
— Да уж вижу, что не из библиотеки.
— Тут вот какое дело, Илья Викторович, — Беклемешев оглянулся на «козлистов», на мамаш и предложил: — У меня к вам очень важный разговор, может быть, мы поднимемся к вам? Неловко при народе.
— Неловко знаешь что? — оскалился желто-коричневыми зубами Илья Викторович. — Трахаться на потолке, вот что. Одеяло спадывает. Говори, что нужно, да я пойду. С работы, чай, не с гулянки.
— Дело касается вашего сына.
— Петьки? Он погиб.
Казалось, нервы Ильи Викторовича сейчас прорежут задубевшую кожу и вылезут наружу. Натянутые, звенящие, как гитарные струны.
— Тогда зачем вы спросили? — прищурился Беклемешев. — Илья Викторович, ваши соседи уже сказали мне, что Петр Ильич жив. Не нужно врать. Мы вовсе не собираемся причинять ему зла.
— Вы не собираетесь, — едко заметил тот. — Вон, приятель Петькин, как вернулся, помыться еще не успел, а его ваши дружки уже цоп за воротник — и на нары!
— Наши? — удивился Беклемешев.
— Ваши — не ваши, откуда мне знать. В штатском.
— Как фамилия дружка?
— Зачем вам?
— Выяснить насчет приятеля.
— Ну, Олейников. Генка. Одноклассник Петькин. И что?
— Боря, — повернулся к Сергееву Беклемешев, — позвони в управление, пусть быстренько поднимут данные на Олейникова Геннадия... Отчество его как? — спросил у Ильи Викторовича.
— Ну, Борисыч.
— На Олейникова Геннадия Борисовича. А заодно выясни все об их отделении. Кто сейчас где, фамилию командира, звание. Ну и так далее. Не мне тебя учить.
— Понял. Сделаем. — Тот нырнул в салон «Волги», снял телефонную трубку.
— Но я хотел бы с вами поговорить не о Петре. Точнее, не только о нем, но и о Дмитрии.
— Ты только Митьку не трожь, — подступив ближе, вдруг ядовито зашептал Илья Викторович. — Я за Митьку голову кому хошь откручу. Он у нас единственный в люди выбился. Армию отслужил как надо. Работа хорошая. Девушка. Свадьбу собрались справлять. Все как у людей. Не то что этот Петька, шалопут. Так что ты Митьку не погань мне. Он ничего такого сделать не мог. Врут все, сволочи.
— А я разве утверждаю, что Дмитрий в чем-то виноват? — серьезно спросил Беклемешев.
Илья Викторович оторопел, заморгал растерянно.
— Чего же приехал тогда?
— Ваш Дмитрий, — а теперь я уверен, что и Петр тоже, — попали в беду. Вы, и только вы, сейчас можете им помочь.
— Что случилось?
— Может быть, все-таки поднимемся к вам?
— Илья, — донеслось от доминошного стола, — нужна помощь?
Одутловатый, соломенноволосый и молодой смотрели на Беклемешева, и в глазах их можно было прочесть что угодно, кроме большой братской любви.
— Нет, нормально, — махнул рукой Илья Викторович и кивнул: — Ну, пойдем, раз так.