— Надеюсь, завтра нам будет о чем вспомнить, — прошептал Бич на ухо Машеньке.
Роман их развивался бурно.
Бич попросил одного из «шестерят», обслуживающих банду, — Вадика, бывшего студента Архитектурного, подобрать ему «жену» — бедную, как говорится, но честную девушку из студенток, из хорошей семьи, оставшуюся одной в отдельной квартире и готовую за большие деньги рискнуть — дать прописку холостому, бывшему десантнику.
Неудавшийся архитектор поклялся самой страшной клятвой, что подробности жизни Бича не выдаст.
С Машенькой он познакомил Бича в Центральном доме литераторов на "клубном дне". Сидели рядом. Бич поднапрягся и сделал ряд замечаний, свидетельствующих о поверхностной искусствоведческой образованности и остроумии.
Первой страничкой "клубной программы" в ЦДЛ была история Московского Кремля. Вспомнив книгу "История государства Российского", прочитанную во время короткой охранной службы, когда подолгу приходилось ждать объект в машине или в холле офиса, Бич кстати ввернул и имя Фиораванти, и высказал спорную гипотезу о том, что строителей храма Василия Блаженного на самом деле было не два, — храм построил русский воитель по имени Постник и по кличке Барма.
Вторую страничку заняла поэтесса Ирина Ступникова, которая, чуть завывая, поделилась с публикой своими страданиями. Бич к месту прочитал пару строф из Цветаевой и привел фразу Ахматовой "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи". Строчку эту он слышал по какому-то подходящему поводу от своего товарища по спецназу майора Князева, а строфы из Цветаевой запомнились с армии.
Когда он сидел пять суток на гарнизонной гауптвахте за самоволку, там было в ходу всего две зачитанные книги — зеленый третий томик из четырехтомника Сергея Есенина и крохотный, невесть как попавший сюда сувенирный томик Цветаевой. Память у Бича всегда была хорошая. Публика «гауптическая» просила его с выражением читать Есенина, но пару раз он прочитал стихи и из сборника Цветаевой, публика даже не заметила «подставы». А ему стихи Марины понравились. И легли в память.
Машенька убедилась, что претендующий так оперативно на ее руку и сердце добрый молодец не авантюрист какой — образован, держится скромно. И даже проявляет неподдельные признаки симпатии к ней.
Уж что-что, но это женщины замечают сразу и безошибочно.
"Я ему, однако, нравлюсь", — решила Машенька.
Отсюда до другого решения — один шаг.
Она согласилась на фиктивный брак. Кто знает…
Дело в том, что Машенька была не студенткой, а ассистенткой кафедры истории архитектуры. Сам по себе сей факт не накладывал отпечатка на характер. А вот то, что Машеньке недавно исполнилось 27, - накладывал. Ей временами казалось, что жизнь прошла мимо, что, пока она выбирала самого красивого, умного и чуткого, не осталось даже совсем завалящих мужичков ее возраста. О женихе младше себя она даже думать не хотела. А вот о муже старше себя задумывалась все чаше. Но те, что старше, были давно женаты. Холостяки с привлекательной внешностью супермена, сдержанные и внимательные, на дороге не валялись. Сразу-то на предложение Вадика, младшего брата своей студенческой подруги, парнишки непутевого, недоучившегося студента, она и внимания не обратила. Потом решила, рискну, чем черт не шутит. И согласилась сходить на клубный день в ЦДЛ.
Черт, похоже, и не собирался шутить.
Высокий, спортивного телосложения, с открытым обветренным лицом, новый знакомый ей понравился.
После окончания клубного журнала они спустились в кафе в подвале и выпили вначале по чашке кофе, а потом и по рюмке коньяка.
Надо сказать, что у Машеньки было значительно больше достоинств, чем недостатков.
К ее достоинствам надо отнести исключительную, так сказать, красоту лица. Она была похожа на хозяйку медной горы из сказки Бажова: высокая, с тонкой талией, высокой грудью и длинной шеей, она производила впечатление даже на расстоянии.
Вблизи же поражали огромные зеленоватые глаза, красивые губы, густые брови и тонкий носик.
К недостаткам же приходилось отнести сильную застенчивость, что скорее всего и отпугивало от нее женихов. Не было в ее красивом лице шарма, кокетливости. Она молча, не возражая, но и не поощряя, выслушивала комплименты, а когда провожающий ее до дома кандидат в женихи начинал проявлять настойчивость, стремясь получить поцелуй, она ловко выскальзывала из его объятий, и все…
Сама она потом, естественно, не звонила. Мужики же, привыкшие в результате запоздалой сексуальной революции к большей отдаче, тоже не звонили сами. Так время и шло: женихи приходили и уходили.
А Машенька оставалась одна.
Маменька с папенькой так и не дождались свадьбы. Умерли друг за другом, когда Машеньке было уже 26.
Не подумайте, что ей было скучно одной. Девушка она была самодостаточная — много читала, слушала классическую музыку. И увлекалась кулинарией. Правда, сама она ела мало, а гости бывали редко. Так что частенько пекла какие-нибудь пироги, ватрушки, печенье и несла все это на кафедру.
На кафедре ее просто обожали. Студенты влюблялись через одного. Но студенты были моложе ее, и роман с кем-нибудь из них она не могла допустить. Коллеги же, те, что были сверстниками или старше, все были женаты. Находились время от времени женатые господа, готовые ради нее бросить семью. Но и на это принципиальная Машенька пойти не могла.
Во всей этой истории ее уже беспокоил более всего не тот факт, что все подруги, даже замухрышки, давно замужем, а то, что она — все еще девица.
Хотя и замуж неплохо бы выйти, как-то солиднее быть замужней дамой.
Но особенно она пугалась, что уходит ее красота — красота дивного тела — никто не видел обнаженной ее высокую грудь, не осыпал поцелуями ее стройные ноги, ее совсем чуть-чуть выпуклый животик… И губы ее не были согреты страстными губами поклонника. С каждым годом она все больше желала жарких объятий мужчины и с каждым годом выглядела все более недоступной для них.
Казалось, круг замкнулся и выхода не было.
Но, как известно, безвыходных ситуаций не бывает и все в жизни возможно.
От непутевого Вадика она и вовсе не ожидала такого подарка. Вначале он ей наговорил много всякой чепухи: дескать, есть у него один знакомый, бывший офицер, который как-то якобы приходил к нему по делу в МАРХИ и увидел Машеньку, и страстно влюбился, и теперь через него, Вадика, приглашает ее на вечер в ЦДЛ.
Потом он все испортил и сказал, что парень никогда Машеньку не видел, просто ему срочно нужна прописка, а лучше с квартирой, и потому он готов очень хорошо заплатить за фиктивный брак. И, чтобы у Машеньки не было никаких сомнений, он готов подписать у нотариуса брачный контракт, в котором бы оговаривалось, что в квартире своей жены он намерен прожить всего один год. После чего предполагает выписаться навсегда и уехать в долгую зарубежную командировку. Деньги же готов передать до процедуры в ЗАГСе, чтобы не было у нее подозрений, что он какой-то авантюрист, стремящийся завладеть ее двухкомнатной квартиркой с высокими потолками, большой ванной и балконом, украшенном летом геранями.
Словом, заинтриговал ее Вадик. И деньги предлагались хорошие — 30 тысяч долларов. За такие деньги можно тридцать лет подряд ездить за рубеж. Гарантии давались. И любопытно было.
Он проводил ее домой. И в подъезде, увы, не решился (или не захотел?) поцеловать, как все предыдущие ее обожатели.
Полночи Машенька проплакала.
Парень ей понравился. И она бы, конечно, разрешила ему себя поцеловать, но, с другой стороны, он ведь, хотя и говорил комплименты и всячески старался ей понравиться, даже не намекал на любовь.
Речь шла об обычной сделке.
На следующее утро он ей позвонил и спросил, какое она приняла решение.
— Я согласна, — сказала Машенька.
В тот же день они подписали контракт, она получила 30 тысяч долларов, сразу же положила деньги на валютный счет в Сбербанк. Друзья советовали положить в банк «Логотип» — там проценты были во много раз выше. Но Машенька была консерватором по натуре: пусть там выше, но тут — надежнее, решила она. И сделала по-своему.
В тот же день они зарегистрировали брак в районном ЗАГСе.
И устроили маленькую свадьбу.
Вдвоем. В ресторане «Пиросмани» у Новодевичьего монастыря.
Они пили настоящее «Мукузани» из Тбилиси, ели чахохбили, мясо молодого барашка, поджаренное на вертеле, шашлык из осетрины, свежую зелень и душистую маринованную черемшу…
А потом на машине, которая подъехала к ресторану, вызванная по мобильному телефону, он, как принц Золушку, повез ее домой.
В их дом.
Он ведь даже фамилию при бракосочетании взял жены. Ей было так странно, что у них теперь общая — ее — фамилия, что она весь вечер смеясь называла его — «Голубев».
А вот в квартире, когда закрылись двери, она почувствовала некоторую неловкость. Официально они были мужем и женой. Но ведь речь шла о фиктивном браке… Смешно было бы ей навязывать себя. Хотя он ей нравился все больше.
Да и не решится он, с тоской думала Машенька. Черт его знает, почему мужики были так с ней нерешительны.
Ну, красива, ну, неприступна. Но вы хоть попробуйте.
Не решались.
Войдя в квартиру, она снова стала такой, какой ее знали друзья и подруги, — холодной, чуть даже высокомерной. И, хотя еще в ЦДЛ они перешли на «ты», сказала спокойным голосом:
— Ваша комната — эта. Чистое белье уже постелено. Если хотите чаю, найдете все нужное на кухне. А я что-то устала, пойду, приму ванну и лягу.
— Как будет угодно, моя королева, — ответил муж…
Она разделась, прошла в халатике в ванную комнату и, встав под мощную струю душа, погрузилась в свои грезы. Ей казалось, что то горячие, то холодные струи душа — это две руки, мужские, сильные, которые обнимают ее, гладят ее бедра, ласкают грудь… И губы — сильные, чувственные впиваются в ее губы.
Ей казалось…
Она стояла за прозрачной пленкой, отделявшей ванную, закрыв глаза, и не видела, что мужчина, только что обнимавший и ласкавший ее в мечте, в грезе, уже вошел в ванную комнатку — обнаженный, с мощными плечами, плоским животом, сильными длинными ногами.
Она почувствовала дуновение ветерка, когда он отдернул штору.
Но еще не поняла, что случилось, не открыла глаз.
И лишь когда он обнял ее влажное, дивное тело и сильно прижал к своему, она поняла, что то, чего она так давно и там исступленно ждала, сейчас произойдет.
На секунду она невольно повисла в его объятиях. Но мощные руки не дали ее телу соскользнуть вниз. И дальше было все так, как не раз бывало во сне. Его руки касались ее груди, живота, бедер. И каждый раз, когда влажные ладони вслед за струями воды скользили по внутренней стороне ее бедер, все в ней замирало от жгучего, захлестывавшего все тело желания. А он все ласкал и ласкал ее, впиваясь губами в ее чуть приоткрытый рот, осыпал поцелуями лицо, закрытые от смущения глаза, шею. Ей уже хотелось крикнуть:
— Ну же, ну…
Поторопить, подстегнуть, поощрить его…
Потому что, казалось, еще немного, и она не выдержит этого напряжения и возьмет инициативу на себя. Хотя, честно говоря, она просто не знала, как это делается. Но точно знала, что она страстно, мучительно хочет ЭТОГО.
По всему было видно, в мужья ей достался опытный мужчина. Точно угадав момент, он вошел в нее, — причем одновременно нежно и сильно, не оставляя никаких сомнений в том, что ЭТО произошло, и в то же время сделал ЭТО так нежно и медленно, что боли она почти не почувствовала. Боль была короткой и сладостно-острой. И тут же сладкая истома разлилась по всему телу, создавая впечатление неги и радости.
— Собирался жениться по расчету, а вышло — по любви, — сказал утром Бич, ласково обнимая Машеньку.
— Тот случай, когда, кажется, повезло обоим.
— Мы что, в самом деле муж и жена? — спросил Бич.
— Похоже, что так, — прошептала Машенька.
— Нy так что же ты тут разлеживаешься? — шутливо прорычал Бич. — А ну марш на кухню готовить щи да кашу супругу законному.
— А яичница и кофе не подойдут? Учитывая раннее время?
— Еще как подойдут, — улыбнулся Бич.
После завтрака он сразу уехал. У него были срочные дела, в которые вмешивать Машеньку он не собирался.
Ему была нужна команда.
Телеграммы бывшим сослуживцам он послал заранее. На сегодня был назначен сбор «дембелей» 1980 года отряда специального назначения Щ № 23-Б при главном разведывательном управлении Генштаба Вооруженных сил.
Он послал десять телеграмм. С расчетом, что кто-то не сможет, а кто-то и не захочет явиться на его зов.
Спускаясь по лестнице, он на всякий случай заглянул в ящик. Обратный адрес он заранее дал этот. Ему нужна была абсолютно надежная крыша. В ящике для газет лежали три телеграммы.
В первой было написано: "Ваш друг и мой муж Алексашенко Артем Васильевич погиб в поединке с вооруженным грабителем. Последние годы служил в СОБРе. Вас часто вспоминал. Похоронен на Третьем Марьинском кладбище. Вера".
Вторая телеграмма была повеселее, но тоже грустная: "Прости, Бич, что не смогу быть в час «X» на явке. Открылась старая рана в колене: лежу в военном горгоспитале, если соберетесь навестить — пробуду тут еще месяц. Твой Керж.
И только одна телеграмма оказалась «отказной»: "Прости, Бич, но сколько можно играть в войну? Признайся, что ты опять выкопал томагавк. Я больше в эти игры не играю. Надеюсь, все еще твой друг, но бывший сержант Валдис Лиепиньш, директор фирмы «Палдиез».
Эх, Валдис, Валдис: бывшими сержанты спецназа не бывают. Они бывают живыми и мертвыми. А бывшими — нет. И если тебя зовет друг, какая бы фирма не требовала твоего участия в делах, должен был приехать. Но… В любой операции есть запланированные потери.
Честно говоря, он даже рассчитывал на большие «потери». И в душе загадал: если откликнутся семеро, значит, все у них будет хорошо.
Семеро бывших однополчан ждали его в закрытом банкетном зале ресторана «Камуфляж» на Старой Басманной, который открыл бывший спецназовец старлей Козьма Киреев. Ресторан этот любили посещать крутые, но мирные парни.
Первый, кого он увидел, был Ашот — мастер спорта по классике, небольшого роста, крепенький как боровичок, младший сержант.
Рядом с ним сидел Андрей, ростом под два метра, косая сажень в плечах, открытая доброжелательная улыбка, костромич, сержант запаса.
Третий — тонкий, стройный, нервный, взрывной Гиви Гогия.
Рядом с ним — Алеша, — спокойный, среднего роста, но, при самых обычных плечах, обладал чудовищной силой рук, мог, как в сказке, выдавить воду из камня.
После него за столом сидел Тармо Кирьянен, мастер спорта по фехтованию на саблях и, между прочим, непревзойденный мастер в метании ножей. Хладнокровный и уравновешенный парень из Петрозаводска.
Из-за его плеча вился тонкий дымок сигары. Единственный, кто курил во взводе Бича, был еврей Моня Рубинчик. Так, значит, и не бросил. Но он, если обстановка того требовала, мог не курить и часами, и днями. А когда ситуация менялась, мог выкурить пачку подряд, до позеленения, но с кайфом. Моня, остроумный, как истинный одессит, и даже говоривший с одесским акцентом, был мальчиком из интеллигентной питерской семьи и свободно говорил на нескольких европейских языках. Одесский акцент оставался только для взвода и для девочек, которые липли к нему, как пчелы к меду.
Иван Чеботарев был из Иркутска. Стрелок от Бога. Что там белку в глаз со ста метров… Он мог, кажется, муравья в глаз с двухсот. Причем на бегу и с двух рук.
— Какие проблемы, Бич?
— Спасибо, что все приехали. Три дня на дорогу. Значит, на раздумья времени не оставалось.
— Кому три дня, а кому из Питера — так раз плюнуть, — усмехнулся Моня.
— Ты забыл, что даже из Иркутска летают самолеты, — добродушно улыбнулся Иван.
— Вай, какие проблемы? Ты позвал, и мы здесь, — оглядел компанию Гиви.
— Слушай, зачем на глупости время тратить? — пробасил Ашот. — Говори, какие проблемы: мы тебе помочь прилетели. Правильно? Мы тебе нужны. Так? Значит, говори, что надо делать. И мы будем решать, как это делать.
— Все зависит от того, каким временем вы все располагаете, — ответил Бич, внимательно рассматривая лица бывших сослуживцев.
— Анекдот знаешь? Старый финн стал строить томм, — начал певуче Тармо. — Его спрашивают: "А сколько комнатт у ттебя в томе будетт?" А старый финн задумался и сказал: "Если топор в руки взялл, меньше одной нельзя…"
Анекдот сослуживцы знали — у Тармо было всего пять анекдотов, которые он время от времени рассказывал. Так что за время службы все пять выучили наизусть. И забыть еще не успели.
Но все равно посмеялись.
Тем временем принесли заказанное ребятами пиво и салаты.
Дождавшись, когда официант уйдет, Бич вкратце изложил дело.
— Все рассказать не могу, — признался он.
— Все мы и не спрашиваем. Скажи, а как долго мы будем грабить банки, спросил, основательно разжевывая холодный ростбиф, Андрей.
— Думаю, месяца два.
— Вай, что сдерживаться, — засмеялся Гиви, — надо будет, будем делать это год.
— Год — и не попадаться, — это нереально, — рассудил Алеша. — Два месяца — возможно.
— Слушай, скучный ты человек, — легкомысленно отмахнулся Гиви. — Если все хорошо пойдет, зачем останавливаться.
— А если серьезно? Бич, ты можешь нам гарантировать, что мы будем заниматься благородным делом? — спросил Ашот. — Нам не придется краснеть, отвечая на вопросы наших детей?
— Вопрос, Ашот, считаю лишним, — прервал его Андрей. — Раз Бич нас вызвал, значит, мы нужны для хорошего дела. Если бы так не считали, не приехали бы, ведь так?
— Так, — согласились все.
И больше к глобальным философским вопросам не возвращались.
Только Иван задал все же вопрос, который крутился у всех на устах, но все не срывался:
— Убивать придется?
— Придется.
— И ты гарантируешь, что это…
— Гарантирую.
— Нy, так все ж ясно. Кончаем базар, громодяне, или нам нет за что выпить? — ворвался в разговор Моня.
Выпить им было за что. Прежде всего минутой молчания, не чокаясь, почтили погибших в боях и умершего от ран Артема Алексашенко.
Подробности в этот вечер не обсуждали.
На подготовку к операции Бич отвел двое суток.
Для всех были выделены квартиры. Можно было жить и по отдельности, и группами. Кому как нравилось. Лишь бы не всем вместе.
Этот вечер Бич провел с Машенькой.
Они встретились, предварительно созвонившись, на углу Большой Никитской и Суворовского бульвара. И пошли неторопливо вниз в сторону Консерватории. В Малом зале сегодня был концерт старинного русского романса.
Пела их, как выяснилось, общая любимая певица — Надежда Красная, народная артистка России — с дивным голосом и удивительными актерскими данными, — каждый романс превращался в своего рода драматический рассказ о конкретной судьбе.
Билеты на ее концерты достать было практически невозможно. И Бичу опять повезло. Хотите верьте, хотите нет, но в Консерватории в книжном киоске "имел дело" Гриша Минский, бывший спецназовец, окончивший после армии философский факультет МГУ, защитивший в конце 1997 года кандидатскую диссертацию и державший теперь, ввиду отсутствия потребности в специалистах по этике, два киоска философской литературы — в МГУ и в Консерватории. Он заранее взял билеты и ждал их в крохотном фойе Малого зала. Обнялись, обменялись несколькими фразами и разошлись. Как будто так и надо. А ведь не виделись почти десять лет. Вот что значит спецназовская дружба.
Зал был полон. Места у них были в третьем ряду. Так что сидевшего в пятом ряду Князя с миловидной стройной брюнеткой Бич узнал сразу…
Ну, и Князь узнал то, что хотел: у Бича было место 18 в третьем ряду.
Это значило, что акцию он со своей бригадой проведет в 18.00. Зачистка же была назначена через три часа после акции.
Это было все, что нужно Князю. Он что-то прошептал на ухо своей спутнице и поднялся с места до того, как на сцену королевской походкой вышла народная артистка России Надежда Красная. Уже выходя из зала, он помахал рукой. Вадим Федоровцев, заслуженный артист республики, постоянный аккомпаниатор и верный, любящи муж выдающейся певицы, улыбнулся в ответ. Князь заранее предупредил, что, возможно, вынужден будет уйти до начала концерта. В фойе он так же приветливо помахал рукой своему бывшему бойцу Грише Минскому. Тот указал пальцем на лоток с книгами, дескать, есть кое-что совершенно замечательное. Князь дал «отмашку» — мол, извини, спешу.
Он действительно спешил. Если у Бича операция была готова, то у него подготовка только началась. Приходится учитывать, что у него уже пошел отсчет службы в НИИ проблем мозга. И там нужно было еще работать и работать. В завтрашней же «банковской» операции "Открытые двери" у него была достаточно ответственная роль. И сыграть он ее должен был безукоризненно. Главное — во время выйти на сцену и во время сказать закрепленную за ним реплику. Тогда спектакль наверняка удастся. Но до этого нужно было провести ряд встреч, времени на которые отводилось совсем немного.
Он вышел из Малого зала Московской Консерватории. Оставив слева от себя печального Петра Ильича Чайковского, перешел дорогу и наклонился к ветровому стеклу сизого «ауди», стоявшего возле крохотной церковной лавки напротив Консерватории.
На пассажирском сиденье рядом с сиденьем водителя лежала серая каракулевая шапка. На сиденье водителя — одна черная меховая перчатка.
Он взялся за ручку двери в салон. Двери в машину были открыты.