– Корова!
– Стало быть, так, - покорно согласилась она. - Или коза.
Зря, конечно, я на нее собак спустил, моя ведь вина… Я взял ее за руку, она вздохнула.
У поворота на «Бирюково» мы слезли с телеги. Точнее, свалились - ноги уже не держали.
– Как тебя зовут? - спросил я парня.
– Ковалевы мы. Семен Михалыч…
– Ну, спасибо тебе, Михалыч, выручил. Расплатиться нам с тобой нечем. Не при деньгах еще. Но, может, и мы когда тебе сгодимся.
– Может, и сгодитесь. Мы тут рядом обитаем, в «Ключиках». Ферма у нас. Заходите когда, рады будем.
И мы расстались. Чтобы в самое ближайшее время встретиться вновь. По поводу куда более серьезному, чем случайная попутная дорога в ночи.
– Ну, ребята, последний рывок, - с такой унылой бодростью произнес я, что самому стало противно.
Сейчас моя команда взбунтуется и устроит лежачую забастовку под кустом. До утра.
– Я пешком не пойду, - заявила Яна. - Проша, донесешь меня вон до того дерева - я тебя поцелую.
– Очень надо, еще бешенством заразишь, - торопливо отказался от своего счастья Прохор.
– А ты, милый, возьмешь меня на руки?
Взял бы, да самому впору на ручки проситься.
Мы поплелись по тропке, суетливо петляющей по лесу рядом с дорогой. Из последних, стало быть, сил. На любви и ненависти - неплохой, кстати, допинг. Рекомендую.
…Где-то за полночь я прижался спиной к деревянным воротам фермы и заколотил в них пяткой.
В доме вспыхнул свет, стукнула дверь, и замелькал меж деревьев желтый неяркий огонек керосинового фонаря.
Подняв его над головой, фермер оглядел нас, узнал Прохора и обрадовался. Странно. Просто так нормальный человек ночным гостям не радуется.
Мы прошли в дом, плюхнулись на лавки. Бирюков стал деловито собирать на стол. Без дурацких вопросов типа: «Может, вы с дороги откушать желаете?» Яна спотыкалась на ровном месте, но сноровисто помогала ему, и через пять минут мы уже поднимали по первому стакану.
Бирюков одобрительно поглядывал на нашу работу. Подогревал, подкладывал, нарезал, доставал из банок, нырял за добавками в погреб, наполнял стаканы.
Наконец мы ненадолго прервались, закурили. Ждали, кто первым начнет расспросы.
– Саныч, мы поживем у тебя, а? - не выдержал Прохор.
– Живите. Лишний рот нам не горе.
– Но… У нас нет денег… Ничего нет. Прокормишь?
Саныч пожал плечами.
– Отработаете. Или под забором издохнете.
– Ну ты сказал! Ну шуточки!
– Ты первый начал, - усмехнулся Саныч. - Я что, не понимаю, откуда вы взялись? Правда, на долго не рассчитывайте, я ведь сворачиваюсь… Чайку попьете?
– Что так? Совсем прогорел? Разорился? - подскочил Прохор. Он в свое время делал серию очерков о Бирюкове как об одном из первых российских фермеров и очень ревностно следил за его безнадежным единоборством с государством и всеми иными бандитскими структурами, которые нагло наживались на трудах и бедах наших кормильцев.
– Другое тут дело, - уклонился Саныч, вновь берясь за бутылку. - Об этом завтра поговорим. А вам в баньку с дороги надо, после трудов ваших - я нынче топил.
Темнит что-то радушный фермер, на Прохора поглядывает, будто знак какой дать хочет. Потому и баньку придумал. Чтобы разделить нас на время, пошептаться.
Да я, стало быть, не против… баньки. Тем более что Яна уже с головой нырнула в нашу сумку, копалась в ней, бельишко отбирала.
– Я ведь, Прохор Ильич, баньку-то новую сложил, все путем - и парилка-каменка, и сауна, можно и в пруд макнуться, кто отважный. А вот в старой вы поживете. Она хорошо стоит, в глубине, вас там чужой глаз не побеспокоит.
Не прост, Саныч, не прост. Недоверчив, осторожен.
Что-то его царапает, какая-то заноза торчит. Что-то, стало быть, не то…
Хватит, Серый. В баню пора. Яна вон уже на пороге приплясывает в нетерпении, узелком трясет.
– Ты только не визжи, - сказал я ей, когда начал раздеваться.
Яна в это время щебетала за моей спиной и, когда я стянул рубашку, пискнула, как попавшаяся кошке в зубы малая птаха, надолго замолчала.
– Клянусь тебе, Серый, - глухо сказала она, - я тебя не брошу… до тех пор, пока мы с ними не рассчитаемся. По полной программе.
И не только за себя. За тех, кто уже сам не сможет это сделать. Счет большой будет.
– Мочалкой тебя трогать нельзя. - Она намылила ладони и стала осторожно гладить мне спину, воркуя: - Что может быть нежнее женских рук, да, Серый? И женской души. Ты никого не забудешь? Так не больно?… Ты список составь. Повернись… И мы будем отмечать наши казни галочками. По мере исполнения приговора.
– Крестиками, - поправил я. - Мне так милее, стало быть…
В пруд после бани я лезть не собирался, острых ощущений за отчетный период у меня и так было сверх всякой меры. Однако пришлось. Яна всегда стремилась брать от жизни все хорошее, что она может дать. Такой вот у нее менталитет. Она и тут не стала раздумывать и неразумно плюхнулась в ледяную воду.
Вот это был вопль! В нем с огромной силой сконцентрировалось и вылупилось все пережитое за последние часы, неизведанный доселе восторг и ужас. Он ринулся к шарахнувшимся тучам, и под его мощным напором задрожали появившиеся в просвете звезды.
Выполнив свой долг, Яна пошла ко дну. Уже молча.
Я прыгнул за ней, выбросил ее на берег, выскочил сам, накинул на нее полотенце и стал растирать.
В этот момент послышался дробный топот ног, и из темноты вылетели на помощь Са-ныч и Прохор. У Саныча (это очень интересно!) в руках было ружье, у Проши - топор.
– Что случилось? - выдохнул Саныч, оглядывая темноту вокруг нас и водя по сторонам длинным ружейным стволом.