Я с отвращением оттолкнул от себя блюдо с устрицами и, посмотрев на Наташу, которая ловко вскрывала их и с видимым удовольствием отправляла в рот, сказал:
- Ну не понимаю я, что такого в этих поганых моллюсках? Почему, спрашивается, если аристократ, то обязательно должен устрицы жрать, да еще и дюжинами? Не понимаю!
- Ну, для некоторых слаще морковки вообще ничего нету, - ответила Наташа, ловко высосав очередную устрицу и бросив пустую раковину в затейливую серебряную мисочку.
- Что значит - слаще морковки? - возмутился я. - Сиживали мы за столом, сиживали, так что - не надо!
Ресторан, в котором мы сидели, располагался под крышей одного из старинных особняков Лондона.
Мрачный зал освещали настоящие факелы, воткнутые в специальные гнезда на стенах, но горел в них, судя по всему, какой-то газ. Если бы там горело то же, что и четыреста лет назад, то, как мне кажется, в этом ресторане было бы не продохнуть от чада и копоти.
В полумраке под сводами зала виднелись мощные потолочные балки, потемневшие от времени. Стены, сложенные из камня, тоже были темными, кое-где на почерневших железных кольцах, вделанных в кладку, висели толстые цепи, в тени простенков можно было увидеть рыцарские латы, старинное зазубренное оружие, от одного вида которого мороз пробегал по коже, в общем - колорит создавался специфический. Но это было таинственно и романтично.
Кто знает, может быть, именно за этим толстым дубовым столом, которому было неизвестно сколько лет, сидели древние британские короли, Шекспиры всякие, Гамлеты…
Кто знает…
Я постучал кулаком по столу, и звук от этого был не сильнее, чем если бы я постучал по асфальту. Ничего себе столик, подумал я, окинув взглядом мощную деревянную панель толщиной сантиметров пятнадцать, сделанную, как видно, из мореного дуба и стоявшую на грубо вырезанных тумбах, изображавших когтистые и мускулистые звериные лапы. Назвать их ножками язык не поворачивался. Величины этого стола вполне хватило бы на то, чтобы уложить на него целого жареного быка, а вокруг расставить штук двадцать блюд с закусками, да еще и бутылки с элем. А еще на этом столе можно… И я посмотрел на Наташу.
Почувствовав мой взгляд, она оторвалась от созерцания висевшего на ближайшей стене старинного гобелена, на котором были изображены кони, рыцари и девушки. Все они были с короткими ногами, бочкообразными плотными туловищами и непропорционально большими головами. Кони ржали, рыцари красиво подбоченивались, а девушки смотрели на все это с восхищением и страхом.
- Слушай, - сказал я Наташе, кивнув на гобелен, - как ты думаешь, они на самом деле были такими или это только на гобелене?
- А что тебе не нравится?
- Да понимаешь… - я потер щеку, - вот девушки тут какие-то не такие, я бы, честно говоря, от таких девушек держался подальше.
- Вот это правильно, - одобрила мой ответ Наташа, - и не только от таких, а вообще от всех.
- Ну, это я понимаю. А ты сама стала бы хвостом вертеть перед такими парнями, как, например, вот этот, в полосатых штанах?
Я ткнул пальцем в одного из изображенных на гобелене воинов, и тут же понял, что жестоко промахнулся.
Был этот воин, конечно, весьма корявым, приземистым и широким, лицо у него было, как у дауна, на голове странная металлическая шляпа, а на левой руке - шесть пальцев. Зато в его полосатых штанах, туго обтягивавших мощные короткие ляжки, судя по всему, скрывалось такое, чему мог бы позавидовать и конь, гульфик его полосатых штанов был размером с человеческую голову.
Наташа, по видимому, тоже обратила на это внимание, и, оценивающе прищурившись, сказала:
- Перед этим? Ну-у… Ты знаешь, вообще-то стала бы. Дело ведь не в полосках на штанах, а в том, что в самих штанах.
- Так, - сказал я, - может быть, мне вообще пойти погулять?
- Да ладно, сиди себе, - засмеялась Наташа, - вот если бы он был не нарисованный, тогда - другое дело. А так - кому он нужен! А кроме того, нарисовать-то можно все что угодно, сам знаешь.
- Ну спасибо тебе, благодетельница, - с облегчением вздохнул я, - утешила. Я тут, кстати, посмотрел на этот милый столик, и мне в голову пришла неплохая мысль.
Наташа поняла меня с полуслова и, оглядевшись, сказала:
- Да ты с ума сошел, кругом люди сидят.
- А я и не говорю, что прямо сейчас, просто можно потом договориться с хозяином и… Ну, сама понимаешь.
- Понимаю, - кивнула Наташа, - понимаю и поддерживаю.
- Вот и хорошо.
Вся посуда на нашем столе, да и вообще в этом весьма дорогом ресторане была сделана из серебра и покрыта чеканкой и резьбой. Все было увесистым и надежным. Ничто не могло разбиться или сломаться. Беря в руки вилку, я чувствовал себя вооруженным, а большое серебряное блюдо, на котором сиротливо лежали несколько не съеденных Наташей устриц, вполне могло послужить щитом и выдержать удар меча или алебарды.
Я взял со стола высокий и тяжелый серебряный сосуд с откидывающейся крышкой и наполнил наши серебряные рюмки темным и густым вином «Кровь рыцаря», и в самом деле по цвету напоминавшим черную кровь, которая…
… черную кровь, которая толчками выплескивается из дырки в простреленной голове.
Я отодвинул свою рюмку и огляделся в поисках официанта.
Он оказался рядом со мной быстрее, чем я успел моргнуть два раза.
- Принесите мне что-нибудь прозрачное, - сказал я.
- Прошу прощения, сэр, что вы имеете в виду? - официант недоуменно, но учтиво приподнял бровь.
Я засмеялся и ответил:
- Простите, я был неточен. Я имею в виду напиток. Ну, какой-нибудь джин, виски или еще что-нибудь крепкое, только чтобы это не было красного цвета.
- Я понял вас, сэр, - официант кивнул и понизил голос, - и я скажу вам, сэр, что вы далеко не первый посетитель, которому в этой старинной обстановке вино напоминает кровь.
Он еще раз кивнул, понимающе поджав губы, и спросил:
- Так все-таки джин или виски, сэр?
Я посмотрел на Наташу и она, взглянув на свой кубок, тоже отодвинула его и сказала:
- Джин. Нам обоим - джин.
- Слушаюсь, сэр.
И мы увидели удаляющуюся худую спину официанта, в которой было столько истинного британского достоинства, что его с лихвой хватило бы на всю Новгородскую область.
- Слушай-ка, Наташа, - сказал я, глядя вслед официанту, - а тебе не кажется, что мы слишком расслабились?
- Что значит - расслабились?
- А то, что нужно действовать, а мы с тобой на островах отдыхаем, в английских кабаках устриц трескаем, а в это время…
- Костик, милый, успокойся, - Наташа положила прохладную ладонь на мою руку, - я прекрасно понимаю, что с тобой происходит.
- Ну и что же со мной происходит? - недовольно поинтересовался я, не убирая, впрочем, руки.
- А происходит с тобой вот что… - начала Наташа, но в это время официант принес квадратную серебряную флягу, которую держал в белоснежной салфетке с вышитыми по углам коронами.
- Ваш джин, - негромко провозгласил он и, продемонстрировав флягу сначала Наташе, а потом мне, вознамерился налить.
- Благодарю вас, - я остановил его жестом, - мы сами.
- Как вам угодно, сэр, - официант наклонил голову, показав пробор, напоминавший тонкий и ровный шрам, и поставил флягу передо мной.
Когда он удалился, я взял тяжелый серебряный сосуд в руки и стал его рассматривать.
Фляга была покрыта тончайшей резьбой, изображавшей охоту на оленя. Гладкошерстные собаки с длинными гибкими туловищами и вытянутыми узкими мордами мчались сквозь прихотливо ветвящиеся кусты за небольшим оленем. Олень закинул рога на спину и косился на приближавшихся собак испуганным глазом. За собаками мчались кони, на которых, судя по вычурным одеждам, сидели сэры, пэры и таны, трубившие в почтовые рожки и размахивавшие оружием. Смерть оленя была не за горами. Один из охотников на всем скаку прикладывал к губам духовой инструмент, подозрительно напоминавший бутылку. Наверное, это и была бутылка, решил я и налил нам джина, от которого крепко пахло можжевельником.
Мы чокнулись, рюмки издали плывущий металлический звук.
Джин был - что надо.
Приятно обжигая, он проскользнул в мой желудок, и в груди загорелось мягкое пламя, которое согревало и возбуждало. Во рту бушевал хвойный вихрь, сразу же проникший в мозг и щекотавший за ушами. Это мне понравилось, и я решил повторить эту приятную процедуру.
А вот Наташа, смело выпив свою дозу, вдруг застыла, будто ей вонзили в спину старинный английский кинжал, и уставилась на меня расширившимися глазами, в которых тут же показались слезы.
Она открыла рот и примерно минуту молчала, все так же глядя на меня с выражением Цезаря, не ожидавшего такого сюрприза от старого верного Брута, потом закрыла его, и, тут же снова открыв, спросила:
- Как только вы можете пить этот скипидар?
Я пожал плечами и с достоинством ответил:
- Кому - устрицы, кому - джин. Каждому, знаешь ли, свое.
- И сколько в нем градусов?
- Не меньше сорока семи, - ответил я со знанием дела.
- Мне показалось, что все двести, - сказала Наташа, все еще не пришедшая в себя после напитка настоящих мужчин.
- Это тебе не какая-нибудь женская сладенькая водичка, - веско сказал я. - Ты как хочешь, а я повторю.
- Только без меня, - с ужасом сказала Наташа.
- Очень хорошо, мне больше достанется.
Я взял флягу, а Наташа подозвала официанта и попросила чего-нибудь послабее, но только опять же не красного цвета.
Официант почтительно кивнул, потом посмотрел на меня и подмигнул.
Я подмигнул в ответ и налил себе еще.
Когда на столе появилась еще одна фляга, поменьше, я налил из нее Наташе, потом наполнил свою серебряную рюмку и, подняв ее, спросил:
- Так что же со мной происходит?
Наташа посмотрела на меня, медленно выпила вино и, поставив рюмку на стол, сказала:
- Совсем другое дело, не то что твоя еловая отрава.
- Что б ты понимала, - парировал я, - сказано же - каждому свое.
- Ладно, - Наташа ловко съела устрицу и вытерла губы гербовой салфеткой. - А что касается тебя, то здесь все очень просто. Давай сначала посмотрим на то, что происходит сейчас.
- Давай, - кивнул я и налил себе джина.
Я с удовлетворением чувствовал, как джин наносит мне непоправимый вред, и это было весьма приятно.
- Первое, - начала Наташа, - угрожает ли кому-нибудь из нас или наших близких непосредственная опасность?
- Нет, не угрожает, - ответил я и выпил джин.
- Правильно. Воры далеко, и где мы - они пока не знают. Федералы и прочие менты, как мне известно, тоже пока не дергаются. Я узнавала по своим каналам. Алеша послушно сидит там, где ему сказано, и ведет тихий образ жизни. Так?
- Так, - ответил я и налил себе еще.
Наташа проследила, как я наполнил рюмку, затем взяла ее и отставила от меня подальше.
- Я не хочу, чтобы ты окосел раньше, чем мы закончим говорить о делах. Понял?
- Понял, - ответил я и закурил.
- Хорошо. Алену нашли? Нашли. Спрятали? Спрятали. Все! Ты, я, Алеша и Алена - в безопасности. С первым пунктом закончено.
- Огласите весь список! - сказал я с интонациями из фильма.
- Сейчас оглашу, - многообещающе сказал Наташа и налила себе вина.
Я с грустью посмотрел на это и сказал:
- Вот он, звериный оскал дискриминации… Хочу быть эмансипированным, хочу, чтобы мне вернули мой верный джин!
- Ладно, пей, алкоголик, - Наташа махнула рукой и вернула мне рюмку. - Только все-таки не напивайся слишком сильно.
Я схватил рюмку, и мы с удовольствием чокнулись.
Выпив джин, я демонстративно поставил пустую рюмку чуть в стороне от себя, но все-таки не очень далеко.
Увидев это, Наташа усмехнулась и сказала:
- Только не строй из себя пионера. Это тебе не очень идет.
Она выпила вино и продолжила излагать свои соображения. Пока что я не находил в них изъянов.
- Так о чем это говорит? - спросила она и сама же ответила: - а говорит это о том, что ничто, находящееся вне нас, не заставляет нас действовать. И тем более - нервничать и суетиться. Понимаешь? Никакие внешние силы не вынуждают нас к каким-либо действиям. Согласен?
- Согласен.
- Так. Мы испытываем недостаток в деньгах, который заставлял бы нас действовать?
- Я думаю, что мы не будем испытывать его на протяжении ближайших ста пятидесяти лет, - джин подействовал, и я удобно откинулся на спинку кресла, с удовольствием слушая Наташины рассуждения.
Умная она все-таки баба!
- Такие, как ты, живут гораздо меньше, - небрежно сказала Наташа, - но не об этом разговор. Пункт второй - закрыт. Что остается?
- Ну и что остается?
- А остается то, - сказала Наташа, глядя мне в глаза, - что у нас просто свербит в заднице, и мы хотим приключений. Вот что остается. Скажи на милость, на хрена нам сдался этот второй Коран? На кой ляд нам этот твой эмир, или падишах, или как его там… Этот конкурс, эти татарские сокровища в курганах или черт его знает где? Воров хочешь прищучить? А на что они тебе сдались? Все зло в мире не уничтожишь, да и не такой уж ты поборник добра, чтобы сражаться со злом. Значит… Ты понимаешь, что это значит?
Я уже понял, к чему она клонит, и поэтому сказал:
- Это значит, что все, что мы затеваем, делается нами просто для собственного удовольствия. Я тебя правильно понял?
- Правильно. Дошло, наконец! А я-то уже начала думать, что твоя контуженная голова годится теперь только для того, чтобы отличать меня от холодильника.
- Ну уж холодильник с пивом я как-нибудь опознаю, - обиженно сказал я.
- Тогда - за собственное удовольствие? - спросила Наташа и многозначительно кивнула в сторону серебряных фляг с джином и вином.
Я воодушевился и стал наливать, а Наташа, следя за моими движениями, несколько заторможенными вследствие принятия на грудь хорошей дозой джина, задумчиво сказала:
- Вообще-то все, что бы люди ни делали, они делают ради собственного удовольствия. И подвиги совершают, и предают, и детей плодят, и убивают, все - ради своего собственного удовольствия…
По сути дела, я был согласен с ней, а те возражения, которые я мог бы выдвинуть, были настолько незначительными, что на них можно было со спокойной душой наплевать с высокой колокольни.
Поэтому я не стал резонерствовать и, разлив выпивку, поднял рюмку и генеральским голосом возгласил:
- Ну, за удовольствие.
Мы выпили, и я, спохватившись, спросил:
- А что там с Аленой? Ты же мне так и не рассказала!
- А что с ней может быть… - Наташа нахмурилась.
Было видно, что воспоминания эти ее не радуют, и рассказывать большой охоты нет. Она помолчала и сказала:
- Так, ничего особенного. Тогда этот подонок Губанов спрятал ее под Выборгом на хуторе, где жил один маньяк.
- Какой еще маньяк? - я представил невинную девочку наедине с маньяком в глухой лесной избушке и напрягся.
- Ну, маньяк… Неважно. Короче, он был у Губанова на таком крюке, что тот мог заставить его сделать все что угодно. Хоть дерьмо жрать, хоть мать родную убить. Там серьезный крюк был…
Наташа умолкла, и по ее остановившимся глазам я понял, что воспоминания о прошлой жизни неожиданно захватили ее и понесли на своих дурно пахнущих волнах.
- Эй, очнись, - я потеребил ее руку.
Наташа вздрогнула и посмотрела на меня.
- Давай-ка лучше выпьем, - сказал я и быстренько налил.
Мы выпили, и я почувствовал, что мое состояние начинает приближаться к желаемому. Наташа тоже порозовела и вроде бы отошла от своих неблагополучных воспоминаний.
- Ну вот, - сказала она, закуривая, - в общем, маньяк держал Алену у себя почти полгода и строго выполнял инструкции Губанова. С внешним миром он контактов не поддерживал и о том, что Губанов благополучно сдох в Самаре, к счастью, не знал.
Она помолчала и добавила:
- Мне страшно даже подумать о том, что было бы с Аленой, если бы этот сумасшедший, а он точно был не в себе, узнал о том, что Губанова больше нет и ему ничто не угрожает. Он боялся генерала так, что готов был лизать его ботинки, но в то же время…
Наташа зябко передернула плечами и сказала:
- А ну-ка, Костик, налей-ка еще! Вроде бы оно пошло куда надо. Это ведь так у вас, у алкашей, говорят?
Она криво улыбнулась, и я расторопно наполнил наши серебряные рюмки.
Когда мы выпили, у нашего стола бесшумно возник официант, который доброжелательно и с пониманием дела осведомился, не желаем ли мы еще чего-нибудь.
Мы пока ничего не желали, и он удалился.
- Так что там было дальше? - нетерпеливо спросил я.
- Дальше… А дальше я нашла его, знал бы ты, сколько денег мне это стоило, и… Ну, в общем я пришла к нему в эту избушку, а там…
- Что, одна пришла? К маньяку - и одна?
- Это было совершенно безопасно для Алены. А вот зато если бы эту избушку окружили и закричали бы - рус, сдавайсь - тогда он убил бы ее. Губанов дал ему самые строгие инструкции.
- Это он сам тебе рассказал?
- Сам, - подтвердила Наташа и нехорошо усмехнулась, - только мне пришлось его очень попросить. Вот он мне все и рассказал.
- Все-таки это неосмотрительно, - я покачал головой, - в глухой лес, к маньяку, одна…
- Ничего-то ты не понимаешь! Я пришла к нему в грязном ватнике, неумытая, сказала, что заблудилась в лесу, он ничего и не заподозрил. А когда я дала ему топором по башке…
- Топором?… - я выпучил глаза.
- Ну, обратной стороной, обухом. В общем, потом он все понял, но уже поздно было. Он, гнида, девчонку в подвале держал. Знал бы ты, какая там вонь была…
- Представляю.
- Вот именно. В общем, я его в сарае привязала как следует, потом вытащила из подвала Алену и часа три отмывала ее в баньке. Хорошо еще, что у него там банька была, да еще растопленная. А потом одела ее в ее же шмотки, которые там в шкафчике лежали нетронутые, и мы пошли в сторону Выборга. Там я машину оставила у старичка одного на огороде.
- А маньяк что?
- Перед тем как уходить, я к нему еще зашла… он, наверное, так там и гниет, привязанный.
- Так ты его грохнула, что ли?
- Если бы можно было оживить, а потом еще раз грохнуть, я сделала бы так раз двадцать. Слышал бы ты, что он мне рассказал, когда я его об этом попросила!
- Попросила - это, видимо, - пытала. Да?
- Да, - твердо ответила Наташа, - и, говорю тебе, будь это в моих силах, повторила бы это еще несколько раз. Причем именно для собственного удовольствия, как мы тут с тобой только что выяснили.
- Да-а-а… - только и сказал я.
- Вот тебе и - да! - передразнила меня Наташа. - Видел бы ты, как Алена и Алеша бросились друг к другу, когда я привезла ее к нему. Я аж заплакала.
- Ты - и заплакала? - удивился я.
- Я обычная слабая женщина, между прочим, - капризно сказала Наташа, - а ты даже не видишь, что у меня пустая рюмка.
- Простите, сударыня, опростоволосился, - засуетился я и бросился наливать ей вино, а сам в то же время думал о том, как это, интересно, она его «просила», что он все ей выложил.
Не хотел бы я, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так просил меня.
Бр-р-р!
Мы выпили еще и достигли наконец-таки того приятного состояния, когда все вокруг стало благополучным и уютным, а мы сами - умными, симпатичными и милыми людьми, которые наслаждаются обществом друг друга.
- Между прочим, где сейчас Алеша? - поинтересовался я, заваливаясь поглубже в кресло и делая изящный жест дымящейся сигаретой.
- А он у Алены в Манчестере, в частном пансионате, там, где она ждет своего выхода.
- Ты мне ничего не говорила об этом, - обиженно сказал я.
- А ты и не спрашивал, между прочим, - отрезала Наташа, - ты можешь только о делах думать. А я, в отличие от тебя, переживаю за сестричку и братика, которых разлучил злой и подлый Губанов.
- И дохлый, - мстительно добавил я.
- И дохлый, - согласилась Наташа, - а я, чтоб ты знал, пока ты там в «Крестах» перед беспредельщиками пальцы гнул, занималась, кроме твоего побега, еще и тем, чтобы Алеша и Алена благополучно встретились. Понял, супермен хренов?
- Понял, - ответил я и подумал, что все-таки, наверное, я и в самом деле бессердечная скотина.
Эх, Знахарь, Знахарь…
Когда же ты снова человеком станешь?
В дальнем углу зала послышалась негромкая музыка, и, посмотрев туда, мы увидели, что на небольшой сцене, неярко освещенной свечами, появился молодой волосатый парень с какой-то странной многострунной гитарой и высокая рыжая девушка с погремушкой в руке.
Оба были одеты в старинную английскую одежду, во всяком случае мне так показалось, и пели старинную английскую песню. Парень при этом играл на гитаре, а девушка погремушкой отбивала ритм.
Песня была о том, как молодой крестьянин отправился по свету искать счастье, а когда не нашел его нигде, то вернулся в свою деревню и узнал, что девушка, которую он любил, уже умерла. И тогда он понял, что в далеких странах счастья нет, и пошел на ее могилу. А там какой-то кустик, который вырос на могиле, спел ему голосом девушки о том, что он идиот, а она умерла от тоски по нему.
Вот такая была грустная песня.
Я помрачнел, а Наташа прослезилась.
Когда песня закончилась, мы стали хлопать и кричать «браво».
Потом я подозвал официанта, потребовал еще джина для себя и вина для леди, а кроме того, вручил ему пятьсот долларов и попросил передать их музыкантам.
Гулять так гулять!