– Нет, не примусь, – пообещала я.
Только теперь я поняла, какую громадную пользу можно извлечь из промашки капитана. Правда, официально полиция в ней не призналась, никто не высказывал ни малейшего намерения компенсировать мне понесенные убытки, а я сама не настаивала на возмещении ни материального, ни морального ущерба от взрыва в прихожей, но капитан Борковский в частном порядке мучился угрызениями совести и по личной инициативе пытался как-то вознаградить меня за последствия собственного недосмотра. Чтобы в свою очередь не испытывать угрызений совести оттого, что поверяет мне служебные тайны, он попытался проверить мое прошлое.
Когда выяснилось, что это прошлое уже проверялось полицией неоднократно, капитан испытал неимоверное облегчение и камень свалился с его полицейской совести. Полиция заинтересовалась мною уже много лет назад, и не потому, что я совершала какие-то преступления. Напротив, проверив и убедившись в моей полной лояльности, мне разрешили приобщаться к кое-каким уголовным делам и даже раз на полицейской машине возили к трупу. Позже, когда на много лет я связала свою жизнь с прокурором, им, естественно, пришлось рассмотреть меня под микроскопом. Потом мне втемяшилось в голову получить загранпаспорт, захотелось по заграницам поездить. Полугодовую баталию я выиграла, но меня, само собой разумеется, просеяли сквозь самое мелкое сито и ничего сделать не смогли, ибо я оказалась особой законопослушной, никогда не нарушала уголовного кодекса и никакой социальной опасности собой не представляла. Не могла представлять, а все говорило о том, что и не хотела.
Простой честный человек, который к тому же всегда говорит правду и не пытается лгать полиции, пусть даже по глупости, представляет собой настолько редкое явление, что капитан был потрясен и проникся ко мне полным доверием. И в результате позволил себе не только открыть интересующие меня аспекты расследования, но и те, о которых я и понятия не имела, а также ознакомил меня с некоторыми из своих личных умозаключений. Тут большую роль сыграл Новаковский. Считая, что чистосердечное признание облегчит его участь, Новаковский разошелся, как тропический ливень, и удержу ему не было.
Личный контакт с упомянутым выше подонком был невозможен, присутствовать на допросах я не могла, вот и вцепилась в капитана когтями и зубами, вытягивая из него все подробности. Особенно интересовали меня детали, связанные с внутренними переживаниями Мизюни, которые я могла без труда понять, в отличие от ее же махинаций в области легального и нелегального бизнеса. Бедный капитан, чтобы удовлетворить мои запросы, вынужден был принести мне магнитофонную пленку с записью разговора, чтобы я смогла ее прокручивать сколько душе угодно и отцепилась от него.
– Моя собственная, – сухо информировал меня капитан. – Вспомогательный материал. Раз уж вам так необходимо…
С официальными материалами по автокатастрофе, в которой погиб «Спшенгель», я ознакомилась еще до этого. Свидетелями катастрофы были супруги Либаши, оказывается. Ехали они себе спокойно по шоссе из Равы Мазовецкой в Груец и Пясечно, как вдруг их обогнал на машине какой-то ненормальный. Мчался он со скоростью сто восемьдесят и не вписался в поворот. Моросил дождь, асфальт был мокрым, машина пошла юзом и врезалась в придорожное дерево. Когда супруги подъехали, машина ненормального уже горела. Не знаю уж, как таким показаниям могли поверить. Если бы это было правдой, то значит, упомянутый Спшенгель или совсем спятил, или вел машину в состоянии сильного алкогольного опьянения, ничего не соображая, ибо трасса из Равы Мазовецкой в Груец представляет собой весьма неплохое шоссе и надо очень постараться, чтобы там разбиться. Однако показания свидетелей были приняты следствием на веру, да и с какой стати не поверить двум добропорядочным иностранцам, зачем им лгать? Особенно радовались местные полицейские власти потому, что оба упомянутых иностранца так хорошо говорили по-польски.
Теперь Новаковский говорил правду. Как Мизюне удалось склонить Ренуся совершить роковое путешествие, он, Новаковский, по его словам, не знал, но зато знал, как Спшенгель разделался с Ренусем. Встретились, Спшенгель огрел Ренуся по голове, затолкал в машину, машину с Ренусем без особого труда удалось столкнуть с шоссе и насадить на дерево, а уж потом поджечь – и вовсе просто. Мизюня не принимала во всем этом личного участия, тактично повернулась задом и наблюдала за шоссе – не едет ли какой ненужный свидетель. С документами не возникло осложнений, ибо Ренусь, в соответствии с пожеланиями жены, приехал уже с бородой, на фотографиях тоже фигурировал в бородой, Спшенгель тоже в свое время запустил бороду. Так что замена актеров завершилась без проблем.
Слушая пленку, я поняла, что Новаковский Мизюню не любит, а Спшенгеля панически боится. И совершенно этого не скрывал, напротив, всячески подчеркивал. Сам, невинный как ребенок, вынужден был участвовать в афере принудительно, ему угрожали, и вообще, от постоянного страха заработал нервное расстройство…
– И уже бегает по врачам, оформляет справку о психическом расстройстве, – меланхолически заметил капитан, когда я дослушала до этого места.
– Сообразительный мальчик, – прокомментировала я.
– Он оказался очень полезен преступникам, потому что по роду своих занятий располагал полной информацией о ходе расследования. Теперь о сходстве. Все дело в бороде. Достаточно ее сбрить, и Спшенгель уже не так похож на Либаша. Я видел их фотографии без бород, очень небольшое сходство. Совсем другое строение лица, другие линии губ, зубы.
– А какими будут результаты теперешнего расследования, пан капитан? – спросила я.
Капитан был настроен пессимистически.
– Боюсь, отделается этот тип легким испугом. Спшенгель, видите ли, вовсе и не подшивался под Либаша, он просто пользовался его псевдонимом, заметьте, фамилию использовал как псевдоним на благо фирме, а псевдонимы у нас не запрещены. Единственная реальная опасность угрожает ему из-за американского наследства, но ведь деньги решают все…
А я уже не могла больше слышать о Спшенгеле, надоел он мне хуже горькой редьки. Хорошо бы его кто пристукнул, ведь столько зла он сделал разным людям! Мне тоже, но сама я не собиралась заниматься мокрой работой, пусть лучше кто-нибудь другой…
А капитан, словно подслушав мои мысли, переключился со Спшенгеля на Мизюню.
– И ей ничего не будет. В конце концов, что ей можно инкриминировать? Вдова Либаша, законная, фамилию имеет право носить. И кажется, никого не убила собственными руками… Подобрались они со Спшенгелем… два сапога пара, не знаю, кто хуже.
– А разве сокрытие смерти мужа не наказуется уголовно? – со слабой надеждой поинтересовалась я.
– Во всяком случае, в тюрьму за это не посадят, в крайнем случае отделается условным наказанием или даже просто штрафом. Впрочем, не берусь утверждать, не очень хорошо знаю наш гражданский кодекс. А ведь она была вашей подругой, правда?
Мрачно глянув на него, я опять поднялась с кресла и направилась за очередной банкой пива. У нас с капитаном были все шансы стать алкоголиками на почве этого проклятого дела…
Чтоб ей лопнуть, этой глупой суке! Испортила мне жизнь, а потом еще и напоследок вклинилась.
Впрочем, из пакостей, устроенных ею мне теперь, я могла бы простить все, даже жуткие истории с головами, но не ногу. Нога нанесла мне больше всего ущерба и отравила жизнь. Это же придумать надо! Из-за нее я вынуждена была сократить экскурсию по Франции, ведь имей я в своем распоряжении обе ноги, ни за что не вернулась бы сразу в Польшу, а голову подержала бы пока в холодильнике. Да нет, голову у меня уже по приказанию Мизюни отобрали, совсем задурили мне голову с этими головами…
А вот того, что она устроила мне в молодости, я ей никогда не прощу. У меня были все шансы провести остаток жизни вместе с Гжегожем, Мизюня лишила меня этой возможности. Нет, не могла я ее любить.
И свою жизнь она построила так, как хотела. Ей удавалось все. Сначала организовала себе работу за границей – с моей помощью и за мой счет. Нелегко было устроиться во Франции в те глухие времена, но она спихнула меня и сама пристроилась на подготовленное для меня место. Избавилась от первого мужа, от которого за границей не было никакой пользы, ибо его специальностью была польская литература XVIII века, вцепилась в разбогатевшего Ренуся и, подхлестывая его нагайкой, ринулась завоевывать американский континент. Когда пришло время, заменила Ренуся на прежнего любовника, правда несколько скомпрометированного, но все еще прекрасного организатора и вообще делового человека.
Что было бы, если бы я тогда все-таки приехала во Францию? Пережила семейную катастрофу, пережила измену и близкого человека, и лучшей подруги, разочаровавшаяся во всем, растерявшая присущую мне энергию, без денег, без друзей, скатившаяся на самое дно отчаяния. И что, стала бы драться с Мизюней за свое рабочее место? Честно должна признаться, в нашей профессии она была способнее, хозяева не стали бы менять ее на меня. Пришлось бы мне подметать улицы Парижа. Ага, так и вижу Гжегожа, в каком он восторге от того, что встретил меня на парижской улице с метлой в руке. Ну ладно, он мог наткнуться на меня без метлы, в ту пору мы безоглядно любили друг друга, при встрече не задумываясь бросились бы друг другу в объятия. Помог бы мне получить какую-нибудь нормальную работу, только вот какую? Стала бы писать? Книги или статьи в журналы? Возможно, стала бы работать на два фронта, работать я всегда умела, добилась бы своего. Осталась бы во Франции, завела виллу на окраине Парижа, занялась устройством нашего общего с Гжегожем дома. Это я тоже умела делать. Главной проблемой для меня стала бы забота о моем внешнем виде. Подвязки… гори они огнем, пусть будут подвязки, носила бы их сколько угодно. И шляпы, раз эти две детали женского туалета столь милы сердцу Гжегожа. Шляпы по крайней мере закрыли бы вечное безобразие на моей голове. И все равно, сколько мучений доставляла бы мне проклятая голова, сколько отнимала бы времени! Ничего, Гжегож стоит головы.
К черту голову, подвязки и шляпы! Главное – Гжегож, он мне был нужен, и, кажется, я ему тоже. Мы бы притерлись друг к другу, я бы объехала с ним полмира, потому что заказы он получал со всех концов света, да и без него, по собственным делам, четверть мира наверняка бы объехала. Нет, с ним было бы приятнее…
И вот уже вижу нас вдвоем на пляже в Андалузии, в знаменитом шоу «Тропикана» в Гаване, в горах Алжира, на Гавайях… Нет, на Гавайи не стоит ехать, слишком уж много там прекрасных девушек. Ну хорошо, по пути на Нордкап, на острове Св. Эдуарда, в Калькутте, в Токио, если предположить, что нам повезло и в тот момент в Японии не было бы землетрясения. Вот на нас нападают экзотические бандиты в ЮАР, а я замечательно умею стрелять, Гжегож же великолепно фехтует. Во всяком случае, в молодости умел, надеюсь, с годами не разучился. А вот мы вместе с ним в роскошных апартаментах одного из отелей Ниццы, из окон потрясающий вид на море…
Узрела я себя рядом с Гжегожем и вдруг отчетливо ощутила, какое это было бы счастье. Да все равно где, не обязательно в роскошном апартаменте, пусть в избушке-развалюшке под Верхней Казимировкой. Пусть не было бы это счастье на всю жизнь, пусть лишь несколько лет вместе, я и Гжегож…
И этого счастья лишила меня Мизюня.
Убить ее? Поджечь ее дом? Исключено, ни заговорить с ней, ни даже взглянуть на нее у меня не было сил. И хотя всем сердцем я желала ей всего самого плохого, сама пальцем для этого не шевельну. Пусть удавится своим Спшенгелем, своим богатством, своей счастливой жизнью и исполнением желаний. И даже своей красотой, своей немеркнущей красотой, что бы там Гжегож ни говорил о воздействии неумолимого времени. Мизюня относилась к той редкой категории женщин, над которыми не властно время, которым никогда не грозила опасность располнеть, и надо было очень внимательно рассматривать ее, чтобы заметить следы прошедших тридцати лет. Известно, что возраст женщины выражается в килограммах…
Вот я и сидела в полном бездействии, уставившись бессмысленно в окно, и всем сердцем ненавидела Мизюню…
Гжегож с большим интересом выслушал мой отчет и пришел к правильному выводу.
– Из этого следует, что они отвяжутся наконец от тебя? – поинтересовался он.
– Наверняка. Теперь у них возникли кое-какие неприятности, придется их улаживать, не до меня. И времени нет, да и небезопасно сейчас связываться со мной.
– Ну и слава Богу. А как нога?
Я даже удивилась вопросу, потому что о ноге как-то забыла.
– В порядке. По лестнице уже спускаюсь свободно, вспоминаю о ноге только в исключительных случаях. Правильно мне тогда посоветовал врач – ничего не предпринимать, только подождать немного. Думаю, через месяц смогу танцевать.
– И даже сюда сможешь приехать?
Я помолчала, надеюсь осуждающе. Потом пояснила:
– Еще недельки полторы придется подождать. Потом же, разреши заметить, наступит август, а один август в Париже мне пришлось пережить, так что больше не желаю. Поэтому позволь мне отложить приезд до сентября.
– Чудесно! Потому что и мне в августе придется уехать. Моя жена…
– Вот именно! Так что с твоей женой? Я не спрашивала из деликатности. Холера! Есть же люди от природы деликатные и тактичные, а мне каждый раз столько приходится на это тратить усилий!
– Правда? – удивился Гжегож и, похоже, искренне. – Ну, значит у тебя очень хорошо получается, потому что в бестактных поступках я тебя никак не могу обвинить. А что касается жены… Экстрасенс посетил ее позавчера, до сих пор никак не получалось, все откладывал визит. И вроде бы немного помог ей, причем мне показалось, сам этим был немало удивлен. Его диагноз таков: полностью ей не выздороветь, но поправить здоровье она сможет. И дал гениальный совет: полечиться в специальном санатории, есть такой в Швеции. Очень, очень настаивал на этом санатории. Жутко он дорогой, потому как единственный в мире нужного нам профиля, ну да это не столь важно. Три месяца, проведенные в этом санатории, очень укрепят ее здоровье. Поместить ее в санаторий надо с сопровождающим. Догадываешься? Жена поедет в санаторий вместе с кузиной!
– Когда? – только и вымолвила я.
– Именно в августе. Отвезу их туда, с недельку поживу там, а под конец августа вернусь в Париж.
Конечно, это не Андалузия, Копакабана и прочее, но все-таки… Париж чудесный город, когда в нем никто не бастует. Впрочем, даже если и бастуют, черт с ними, пусть бастуют, раз им так хочется. В конце концов, еду я туда не на работу, а для того, чтобы побыть с Гжегожем. Два месяца!
Ответила я осторожно.
– Не знаю твоих конкретных планов, но согласна убедиться на собственном опыте, не повредит ли нам такая неимоверная свобода. Ничего, я женщина отважная, рискну, пожалуй…