— Вы признавались Климчаку… — недовольно подсказал он.
— Нет. — Тут свидетельница проявила твёрдость.
— А откуда же он знал?
— Я говорила его сестре…
— Что вы говорили?
«Так она тебе, старый хрыч, и скажет», — подумала Патриция.
Давление, однако, оказалось слишком сильно, и Зажицкой не удалось вывернуться. Она упорно молчала, а судья мелочиться не стал и нашёл себе другого собеседника:
— Гонората, что говорила Зажицкая?! — рявкнул он в сторону публики.
Гонората, не торопясь, встала с места.
— Она мне рассказывала, что у неё в Познани были знакомые. Её использовали как приманку, а сообщники обирали жертву.
— Климчак, что говорила Зажицкая?
Климчак тоже поднялся, и видно было, что вопрос доставил ему истинное наслаждение.
— Зажицкая рассказывала, что в Познани она оказалась в трудном положении и занималась проституцией.
— Ну, что скажете? — упрекнул судья свидетельницу.
Той с трудом удалось скрыть ярость:
— Нет, всё это неправда.
Патриция начала сомневаться в своих мыслительных способностях. Кто им всем, собственно говоря, нужен, Климчак, Стася или Зажицкая? Кто здесь должен быть всенародно осуждён и приговорён? В начале рассмотрения дела защитник размахивал перед судейским носом бумажонкой на тему разврата, какой-то кляузой, а Высокий Суд знать ничего не хотел, теперь же сам вцепился и землю роет. Нет, что-то с этой Зажицкой сильно неладно…
Судья сделал многозначительную паузу, не иначе чтобы до всех дошло, а может, просто устроил себе передых:
— Когда Руцкая снова пришла к вам?
Зажицкая явно почувствовала под ногами твёрдую почву, приосанилась, стала менее напряжённой.
— На другой день прямо с утра.
— И что сказала?
— Лицо у неё было опухшее.
— Красное? Синее?
— Нет, опухшее.
Судье опухшего лица было явно мало, ему требовались травмы посерьёзнее.
— Может, у неё просто зуб разболелся? — съехидничал он.
Зажицкая не дала сбить себя с толку:
— Ничего подобного, она вся была в синяках, руки, ноги…
Ну, руки и ноги — это уже лучше.
— И что она говорила?
— Поначалу не хотела рассказывать, только потом призналась, что была у Гонораты, её там подпоили, должны были отвезти домой, а завезли на дачу. Там Климчак стал к ней приставать, ударил по лицу, когда она попыталась бежать, и бил, пока кровь из носа не пошла…
— Поняла! — прошипела, сдвигая прикрывавшую брошку ткань, Патриция, на которую нашло внезапное озарение. — Я тебе позже расскажу, знаю, как дело было!
Кайтусь бросил на неё подозрительный взгляд. Судья тянул свою резину, пока без скачков во времени.
— Кто её уговорил идти в милицию? Вы? Из ревности?
Зажицкая демонстративно пожала плечами:
— Я спросила, что она намерена делать? Она ответила, что пойдёт в милицию. Муж сказал, чтобы мы шли к свёкру, он работает в милиции.
— Вы были так дружны, что Руцкая пришла именно к вам?
Зажицкая пожала плечами, на сей раз без всякой демонстрации.
— Пришла как к подруге…
Судья выдохся и бросил свидетельницу на съедение сторон. Господин прокурор с минуту разглядывал очаровательную ласку, наверняка прикидывая, как бы её половчее заарканить, чтобы хоть на бумаге свести в этом грязном деле концы с концами.
Патриция была абсолютно уверена, что он предпочёл бы провести допрос в гораздо более непринуждённой обстановке, позволяющей использовать лёгкий флирт с последующим соблазнением, что несравнимо действеннее, чем вся эта занудная тягомотина. Вот только шансов на это не было никаких, так ему и надо!
— Климчак и его сестра отзываются о вас как нельзя хуже, — начал прокурор наконец, неуверенно косясь на Патрицию. — Вам известно, что в Познани против вас возбуждено дело?
— Нет.
— Вы ничего не знаете?
Зажицкая упорствовала:
— Нет.
«Пошла в отказ», — подумала Патриция, и, похоже, Кайтусь подумал то же самое, поскольку перестал давить на свидетельницу.
— А что вы думаете… Когда к вам пришла Руцкая, вы поверили, что Климчак её изнасиловал?