— Какую кубышку, гражданин начальник? Это не у нас! Это в седьмом, у блатных, кумовья общак хлопнули[32]! Я сейчас сбегаю, отрядного позову…
— Дурочку не валяй. Я про Андрея Кубышко, сварщика вашего.
— А, Лопату… Так его опера выкупили[33], какие-то макли[34] с Шайтаном. Короче, незаконная передача объемов работ. Ну, чурку старого и нарядчика закрыли в ПКТ[35], а Андрюхе на первый раз дали пятнадцать суток ШИЗО[36].
— Так что, у него из-за этой "пятнашки" разрыв сердца случился, что ли?!
— Почему? Сидит в шизняке, как миленький.
— Как — сидит? Он же умер!
У Мусина от неожиданности отвисла челюсть:
— Ни хуя себе…
— Ты что матюкаешься! Не видишь — здесь женщины!
— Я извиняюсь… Ну вы ж поймите, гражданин начальник: три дня назад видел человека живым, и вдруг — на ногу бирку[37]…
В углу на стуле кто-то ойкнул. Замполит повернулся к мамаше. Та побледнела и готова была хлопнуться в обморок.
— Как же так? — растерянно вопросила дрожащим голосом сестрица Любаня. — Как же вы его видели три дня назад живым, когда он два месяца уж мертвый?
— Какие там два месяца? Я ж говорю: в среду еще был живее всех живых.
— Мусин, ты эти свои приколы брось! — вскипел майор. — У людей такое горе, а ты на юмор припал! Смотри, сейчас отсюда потопаешь прямо в БУР!
— Как же живой? — не унималась Любаня. — У нас и справка о смерти есть, и фотография с похорон.
Замполит насторожился.
— Что у вас есть? Фотография? Разрешите взглянуть.
За двадцать три года, отданные разным зонам в разных концах необъятной России, Игорь Тихонович Ширко ни разу пока не сталкивался со случаем, чтобы похороны зэка удостаивались чести быть запечатленными на фотопленку. Разве что в Перми, на лесоповале, когда через четыре месяца после побега особо опасного рецидивиста Жоры Крокодила в лесу нашли окоченевший труп, криминалисты щелкнули несколько раз место происшествия вместе с дубарем[38]. Но родителям эти веселые снимочки отослать не додумались.
Сестра Андрюхи Лопаты, порывшись, протянула замполиту фотографию и аккуратно сложенный вчетверо листок. Они произвели на майора неизгладимое впечатление.
— Ни хуя себе… — тихо сказал майор.
За его спиной незаметно возник старшина Мусин. Взглянув на фотку, он весело хрюкнул:
— иханый бабай[39]! Картина Репина…
В очередной раз глубоко вздохнув, Ширко отхлебнул дегтя, откинулся в кресло и произнес могильным голосом:
— Ну — будем воскрешать?
Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. Встреча обалдевшего Лопаты с маманей и сестрицей, вопли и горькие причитания, громовые речи майора Ширко, разоблачение интеллектуальной троицы, общее собрание зэков, где каждое слово со сцены (на которой понуро торчали "виновники торжества") тонуло в хохоте арестантской публики…
НО ЧТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ ПРОИЗОШЛО? И что это за таинственная фотография, ошеломившая бедного майора? Чтобы ответить на эти вопросы, перенесемся назад, в тот день, когда "заговорщики" принялись за осуществление своего плана.
Со справкой о смерти все получилось удачно. Бланк нарисовал один талантливый "чернушник"[40]: что ему какая-то "справила", когда он "баксы" на тетрадном листке цветными карандашами так изображает — хоть в обменный пункт беги! Он же и печать поставил, и подпись начальника колонии. Мужик так разошелся, что хотел сварганить заодно справку из морга и свидетельство о кремации — за те же деньги… Но приятели решили, что это будет чересчур.
Текст сочинил Миша, долго припоминая документальные штрихи своей богатой криминальной биографии — "сим удостоверяем", "сообщаем вам", "спешим уведомить" и "доводим до вашего сведения". Получилось убедительно, особенно фраза о том, что "согласно Правилам внутреннего распорядка, тело не может быть выдано родственникам и будет захоронено безымянно".
— Добавь, что после Лопаты не осталось личных вещей, — посоветовал штукатур Арменчик. — А то за личными вещами они могут за сто верст припереться.
Про личные вещи Миша тут же добавил. Но самое главное фотограф приготовил напоследок.
— Маманю надо пожалеть, — сказал сердобольный Миша. — Мать для жулика это святое. Оставим старушке память о беспутном шалопае. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз прочитать…
Ашкенази решил послать за Уральский хребет фотографию с похорон Андрюхи. Для наглядности. Причем на фотке должны быть запечатлены не только какие-то голимые арестанты, но и высокое начальство.
— Ты что, "хозяина" позовешь или "кума"? — съязвил Леня Шуршавый. — А гроб на "столярке" закажешь?
— Леня, не дрочите на природу, — ласково посоветовал Миша. — Гробик симпатичный я присмотрел, когда позавчера щелкал на промзоне ударное возведение третьего цеха. Там есть шикарное корыто, в котором замешивают раствор. Ну, красный пролетарский кумач мы займем на время у "козлов"[41] (у меня есть коны[42]). А вот с офицерским составом сложнее. Нужна форма, а ее, конечно, у ментов не займешь…
— Почему не займешь? — хлопнул себя по лбу Арменчик. — У нас инженер, капитан, все время в своем кабинете на "промке" форму держит. Приходит в зону — переодевается, уходит — опять переодевается. "Хозяин" его за это уже несколько раз гонял, но тому все по фигу.
— Ты у нас домушник[43], тебе и фомка[44] в руки, — удовлетворенно подытожил Миша.
И вскоре вся компания собралась в помещении строящегося цеха: зашуганный, дрожащий Арменчик с фуражкой и рубашкой раззявы-капитана, Миша с кумачом и фотоаппаратом, Лопата с видом умирающего лебедя и Леня Шуршавый просто в качестве статиста. Корыто с засохшим раствором взгромоздили на козлы, сверху это сооружение покрыли красной скатертью — и в импровизированный гроб забрался Лопата.
— Скатерку как-нибудь подоткните! — режиссировал возбужденный фотограф. — Придайте контуры! А то получается черт-те что. Ну, не прочитывается гроб, не прочитывается!
— Хуль его читать?! — зарычал раздраженно Лопата. — Это ж гроб, а не "Мурзилка"! Щелкай скорее, а то козлы подо мной трещат!
— Куда щелкать? Арменчик еще форму не напялил! А где штаны, Арменчик?
— Какие штаны, слушай? Тут пока фуражку нес, чуть в свои штаны не наложил! Представляешь, что было бы, если б хлопнули с этим бутором[45]! Ништяк, и так проканает. Мама пожилая, как-нибудь схавает.
— Да-а, видуха… Гусар, ебена мать! Сховайся за козлы, чтоб тебя по пояс не видно было!
— Из-за козлов от меня только фуражка высовывается…
— Лады, стань с краю, как-нибудь скатеркой прикройся. Лопата, шо ты разлегся в корыте, как папа в винограднике? Мослы из гроба на метр торчат!
— А куда мне их деть? Отрубить, что ли?
— Может, Арменчика в корыто положим, а Лопату сделаем мусором? предложил Леня.
— Идиот! На хрен Андрюхиной мамане вместо ее сына сын армянского народа? Совсем ты, что ли, перегрелся?
В конце концов скрюченного Лопату удалось с горем пополам затолкать в корыто — с подогнутыми коленями, Арменчик притулился сбоку с видом спившегося есаула, Леня Шуршавый изобразил скорбящие массы — и Миша Ашкенази запечатлел на пленке историческое положение во гроб.
Потом эта икона, увеличенная и обрамленная в шикарную рамку, долго висела в кабинете майора Ширко, скрашивая временами тяготы его опасного рейда по минным полям нашей жизни…