1
Дмитрий Данилович унял скорбь, отошел душой после кончины Анны Савельевны, находя утешение в деле своем. И жалел, что дочери и гоќсти как-то сразу разъехались. Светлану уговаривали не торопиться, пусть бы внуки погостили у дедушки до школы. Но остались только старшие Антон и Гриша… Все его, вдовца, жалели, берегли. И сам он впал в какую-то было безучастность. А теперь вот не хватало говоров ребятни, их расспросов, приставания покатать на тракторе, на комбайне. И Антону с Гришей без братиков и сестричек скучновато. Беќгали бы вместе к Якову Филипповичу в нагуменник, пекли картошку в золе. Глядели бы, как Андрей Семенович, художник наш, рисует, фиксирует, как он говорит, стыковку старины с прогреќссом в прежнем нагуменнике. Взглянуть на матушку стариќну и ребятам бы не помешало. И знали бы, откуда что берется и кто они сами. Дмитрия Даниловича и удивляла недогадливость дочерей. Свеќтлана его понимала, а вот они, его кровные детки, больно городом зараќжены и душу отца, зов ее, услышать не могли.
Дедовский нагуменник жил-гудел своими немудреными механизмами. Настало ненастье, пошли дожди. Комбайны совсем встали. Дмитрий Данилович с Толюшкой Лес-теньковым, как и в сенокос косьбу, жатву хлеба не прекратили. Свозили влажную и сы-рую "хлебную массу" (куда от ноќвых словечек) на молотильный ток к Старику Соколову, масса сушилась и обмолачивалась. Яков Филиппович будто тем и занимался всю жизнь, что распоряжался на таком вот механизированном обмолотном току.
В конце дня Дмитрий Данилович заезжал в ригу. И как-то само собой возникал разговор о "Диалогах Пахаря с Сократом". Пахарь, в ожидании "всякого" тревожился, а Яков Филиппович, как бы усмаќтривая все события наперед, ободрял его. Шуму-то и вся-ких наветов, и будет немало. Душу помытарят. Но вытерпеть надо. Оно и уляжется, усми-рится, укрепится на своих местах. А дело-то нельзя останаќвливать. Оно Промыслом Божьим, не кому-нибудь, а тебе наречено. Так все и должно быть. Пахарь-избранник в завтрашний путь и остальным осветит, кто еще во тьме.
О клубной стенгазете, о Сократе и Пахаре среди колхозного люда шел уже только досужий и пересмешливый разговор. Переписанные в тетрадки "Диалоги" ходили по ру-кам с какими-то уже своими добавлеќниями. Выли они почти у каждого школьника. Все от мала до велика гадали, кто у них Платон, кто Сократ. Находили тех и других среди самих себя… Ну а Пахарь — коли смышлен и смел, то и герой. Тарапуня вот, и знамо, Дмитрий Данилович. В тиши степенные старики вели разговоры и повольней. Народ-то малость пообвыкся, повоспрял. Судить рядить вот осмеливается. Спокон веку правды смелые головы искали, себя за ее не жалели. Слово-то вольное вот и вышло наружу. Оно в высмехе неладного дела, чем в напутье о деле.
Райкомовские демиургыны все еще отмалчивались. И клубок осудных разговоров о них продолжал наматываться. Во тут же и глас остережения, куда от него мужицкому роду: чтобы тебе самому задом наперед и к Сократу, и к Пахарю не пришлось оборо-титься. Новый Платон про тебя и сыщется. В строку и вставит молвленное тобой словцо… Но опасаться всего и всякого тоже уже время поотошло. Опостылело в себе недоумка тешить. Будто и в самом деле ты от роду убогий.
Андрей Семенович остался в Мохове, ожидая решения вопроса. Горяшин продол-жал грозиться молчанием. И вот появился первый признак его угроз — слухи о комиссии "по трубам".
Дмитрий Данилович, прослышав о том, не больно расстроился. Перевидел, пере-жил разные проверки. Не колхозные эти трубы, чтоб обвинять в краже их для теплички, бани и обогрева дома. Но речь шла скорее о трубах для животноводческого комплекса, которые
привезли газовики. Ивана это и беспокоило. Тут грех малость был, но не корыстный по необходимости. Можно было бы обратиться к Суќхову, председателю Облисполкома. Но Иван как раз этого и не хотел. Сухову выкладывай все на чистоту, как на духу. И о бычке, и о меде. Он-то поймет, но как ты сам к себе будешь относиться после этой исповеди. Вроде как признаешь свои грехи, считать себя чистеньким уже и совесть не позволит. Корысти не было, но недозволенно постуќпил, в обход установок. Хитрил, значит непорочной-то святости лиќшен. "Голеньким" и окажешься в глазах этой комиссии. А дальше как?.. Не позволять такого, быть праведным, ходить под указкой. И чего добьешься. Дело-то заглохнет.
Комиссии положено подсовывать любые бумажки, даже "липовые", обводить ее вокруг пальца. В том греха нет. У комиссии одна цель — тебя обличить. А у тебя — выкру-титься. Тут порыв игроков. От таких комиссий больше греха и вреда. И не только самому делу, но больќше душе человеческой. Невольно у каждого внутри что-то и отемняется. И у проверяющих, и у проверяемых. Зачастую и присылающим комиссию не больно охота, чтобы она вскрыла какие-то пороки, нашла факты. Больше комиссиями прикрываются… Иных контролеров модно и "подмазать". Задоќбрить, подсластить тем же медком. А бы-вает и наоборот — комиссии насылаются, чтобы правого "закатать", коли это кому-то на-до. С разными
задачами посылаются комиссии. Такое в обычае, оттого что правды чиќстой не стало, она — "чья-то". От этой комиссии Иван добра не ждал. Его могут снять с должности, даже засудить. И боль не за должность. Можно бы радоваться, что снимут: эка радость — главный инженер колхоза?.. Обида — не дадут исполнить задуманного. Кто осмелиться вникнуть в его планы. Это может случиться и после "покаяния" перед Суховым.
Когда они с Николаем Петровичем обивали пороги разных контор — гвоздя у одного стола на выпишешь, и пытались выхлопотать трубы, везќде руками разводили: нет таких фондов. И подсказывали, советовали, посмеиваясь, и упрекая в недогадливости:
— Что вы — не хозяева?.. Доставайте, находите способы.
Даже вот и министрам сплошь и рядом такие советы. Но это уже слуќховые вести, приносимые в их вот коринский дом городскими гостями. Такие же вот учителя-советчики и нагрянут к ним с комиссией. И стаќнут уличать в том, на что сами наставляли. И накажут тебя за эту самую догадливость. И с усмешкой, намеком, опять же упрекнуть: с умом надо было делать. Спуталось все, как нити мотка под лапами игќривой кошки. Кошке-то что, без понятия. А тут?..
Иван с Василием Грибковым заварили клейма на газовых трубах. Саќми трубы уложили поспешно в голые траншеи, засыпали землей. Площадка навозохранилища была уже забетонирована и на нее "Сельхозтехниќка" навезла торфу. Тоже не обошлось без липы — как же: торопили с удобрением полей. Пришлось в отчетах указать, что компост разбрасывается по пашне. Потом на поле паровое "Сельхозхимия" вывезет его уже по правде, но уже из колхозного навозохранилища. По сводкам и выейдет, что Большесельский колхоз обильно поля органикой удобряет. И не возразишь… А могут в усердии и под это подкопаться. Вот так! Живи и помни, и знай, кто ты, и кто они, эти самые тебя контролируќющие и проверяющие.
И опять вопрос: "А что дальше?" И уже тревожное: "А кому от такого польза?.." Без пользы-то и выгоды не делалось бы. И кому и чему тогќда ты служишь "верой и правдой"?
Моторы и насосы на комплексе тоже были установлены. Иван поторопиќлся пустить по трубам навозную жижу. Комиссия обляпанные не больно захочет детально рассматривать. А чистенькие-то и вернуть предпиќшут. Учись ловчить-прятаться, будто ты во вражеском тылу. Для рабоќты-то — чего уж тут от тебя останется?
Николай Петрович все же съездил к газовикам, запасся справками, что трубы бракованные и не стандартные. Если разговор зайдет о бычќке — тоже договорились: плата шоферу за доставку, неурочную работу, погрузку и разгрузку…
В свою очередь Ивану шуряки тоже представили доказательства, что обрезки водопроводных труб ими подобраны при очистке территории новостроек от мусора. Газетные статейки приложили. Что за грех, есќли, скажем, те же дачники железные свалки поразгребают. Из брошенќного там добра дом строй и оснащай. О том и было в газетных вырезках. Критика не тех демиургынов, что у власти, а тех же самих колхозников, только вот — городских. Для комиссии эти газетные бумажки пустое место, не оправдательное доказательство, но все же… Человек с понятием тоже иногда в комиссии попадает. Все порядочное и правќдивое стало как бы случайным.
Слухи о комиссии упрямо сочились, но она не появлялась. Скорее всего, кому-то пало в голову отложить проверку до окончания уборочных работ. Кто-то ведь там мог помыслить здраво.
Погода вредила. Из райкома летели строгие предупреждения, ровно копии прежних распоряжений. Председатели колхозов тоже отвечали проќшлогодними копиями: "Приняты меры", "все силы мобилизованы"… А из Большесельского колхоза еще и такое с явной целью задобрить начальстќво во искупления грехов: "Обмолот ведется с подсушкой на стационарќном токе". Там это усекли — и молнии в другие колхозы: "Подсушку при менять…" И обратные ответы: "Принимаются меры". Кто вот над кем смеется — не уловить. Скорее каждый в безразличии над самим собой. Большесельского председателя с издевкой упрекали: "Чего выпендриваешься, какая подсушка?.." Уполномоченные жались по конторам. От них тоже шли отчеты: "Несмотря на… добились… обеспечили… произвеќли…" Ложь в законе — госпожа покоя. В теплых кабинетах, читая буќмаги, были довольны. Только там, так выходило, в эту погодную неблаќгодать, люди и бдели, трудились в полную силу. Так и кормили многоќлюдную Ра-сеюшку.
В нагуменнике у Якова Филипповича, единственном месте в колхозе, где от рас-света до темна не умолкал железный гул. Дымилась рига, подъезжали короба с накошен-ным житом, двигался транспортер, надсадились вентиляторы. И сухо стрекотала молотил-ка.
Нежданно, как насленный судья, возник на молотильном току Горяшин. Погрелся у печки в риге, поговорил с Яковом Филипповичем, порасспрашивал. Восхитился, расхвалил начинание. Прошел в контору и потащил председателя и главного инженера в другие уцелевшие нагуменники, реќкомендуя их тоже приспособить для сухого обмолота хлеба. Будто дело одного часа. Иван не вступал в зряшны разговоры, а Николай Петрович поддакивал, пустословил: обдумаем, попытаемся… Срабатывало и тут вжившееся: не отрицай попытку внедрить новаторский метод, не застыќвай на месте, развивай почин, обещай…
В середине сентября дожди прекратились, погода наладилась, поля просохли и по-шли комбайны. О нагуменниках Дмитрия Даниловича забыли. Опять пошло по накатан-ному: сколько свалено в валки, сколько убрано напрямую, какой намолот?.. Все-таки вот — намолот. А нагуменник — тут видится только одно: возврат к дедовскому… Какой тут технический прогресс? Все равно, что с косой выйти на луг для потехи.
2
Страда полевая закончена. И разом сменилось настроение. При уставшем по осени солнце, как в подмогу светилу, ярко запылали рябины на опушках лесов и в палисадниках. Загорелись кострами осинники, лесные луговины густо устлались желтой березовой листвой. В такое время хлебороб возрадован. И называется эта пора бабьим летом. Как бы радость перед осенней маетой. Взор услаждали и оголенные поќля, навевая думы тихой радости. Хочется многое и предугадать и преќдвидеть.
Таким ощущением и был полон Дмитрий Данилович. Того, что ушло — не вер-нешь, как и минувшего лета. Только память все бережет. Хранит и то, что лучше бы забыть. Нет, нет, да и кольнет укором совестливую душу, что где-то, что-то… Ну да это в себе.
Заходил каждый вечер к Кориным Андрей Семенович. Для уюта топили лежанку, отводили душу возле огня.
Днями художник стучал у себя в мастрерской особым топорика, выкоќванным де-дом Галибихиным. Обделывал сосновые кряжи с Татарова бугќра. Как бы ненароком захо-дил взлянуть на эту его работу Старик Соќколов Яков Филиппович. Рассуждал, озирая кряжи: "Оно и ладно, коќли опамятовать в них и наше, и то, бусурманское, время, павшее тяќжкой веригой на Расеюшку"… И как бы уже самому себе изъяснял задумы художника: "Шибко вот замытарило нас, затемнило дух. И не зряшно, Семеныч, такое вот усмотрение нашей жизни в древах вековых пало на тебя. Годы-то те, и татаровы, что шли за ними, больно схожи с нынешними. Мы ведь тоже как бы не сами по себе тянем жизнь. Все и ту-жимся под куражом над собой?"
Художник улавливал в высказах старовера, Коммуниста во Христе, провидческое истолкование явленного нам судьбой векового ига за распри наши в себе. Все на Святой Руси определено и отмерено, когда чему быть. Вершиться и темное и светлое в означен-ный срок. Но тьма вот держит нас, олукавленных, и не выпускает из своего стылого зра-ка. Она ведь, тьма-то, прежде света была. И мы не в полной мере исќповедуем завет Божий тянуться к свету.
Андрея Семеновича завораживала и Марфа Ручейная. Что-то в облике татарки про-глядывалось древне-иконное. И в то же время — свято-языќческое, обнажающее нашу люд-скую стать. "Расеюшка, былинно-сказочная, — навеивались в раздумьях мыли художнику, — пестрая и оторопело добрая ко всему и к каждому своей мирской душой. Живую плоть твою и береќгут века. Свято-греховный образ твой и надо вот выразить мне в лиќках на ве-ковечном теле дерев с Татарова бугра. Древа эти, небом храќнимые сосны, для того и сбе-реглись, и дарованы вот мне. В них, как в волнах камня, таится разгадка бытия людского и тайны Вселенной".
Сосновые кряжи хранились Андреем Семеновичем в сараюшке, сколочеќнном им самим. Кряжи эти он и обтесывал на вольном воздухе. И вот дин из них установил в мас-терской, чтобы оживить его ликами. Из соснового кряжа под резцом художника сами со-бой выявлялись фиќгуры, будто сокрытые в его теле.
На видном месте перед глазами художника в мастерской оставался и холст с Юлой Необремененным. Андрей Семенович подходил к нему по вечерам, включал яркую лампу, и удивлялся, что на полотне как бы что-то разом преображается. При свете дня глядевший на бренный мир Юла, походил на всех других "раб-отников". А когда день затухал, что-то в нем стушевывалось, а что-то ярче выявлялось. Внутренний мир огреховленых, как вот и святых, трудно поддается осмыслению и подчиняется кисти мастера. Все берется верой. В Юле Необремененном было как бы поровну и порока и святости. Он раздваивался на полусебя сегодняшнего, и на полусебя вчерашнего. Свет его такого не озарял, но и тьма не до темна чернила. Таким собой он как бы остерегал тех, кто был радом с ним, и кто будет после: "Вот все на меня и зрите, какой я есть. И с тобой, и с другим, такое может случится, коли тяжелым пестом клюнут тебя в темя". И верно — может. И незавиќсимо от того, кто свершит этот клевок в твое темя, чужой ли, свой ли. Все едино… И что-то еще плакатно-лозунговое исходило от Юлы Необремененного, как бы раскрашенного временем… И за всем этим в нем виделся "нищий духом", коему и надлежит царствие небесное. Какая-то неведомая сила заставляла художника углубляться в образ этого Юлы. Что-то вот подсказывали и Пахарь с Сократом. И ему, как вот и Платону в "Диалогах", надлежит уложить свои раздумья кистью на полотне. Этот портретный образ Юлы как бы перекликался и с карќтиной "Механизатор".
Не меньше размышлений вызывала и картина "Данилово поле". В ней ярче должна быть выражена вера в Божий Промысел. Пахарь-избранник не сам по себе сотворил это поле на очищенной от скверны земле. Таќкое ему было предречено. Чистое поле — это символ Святой Руси, воќзрождающейся постепенно и выходящий из ига тьмы к свету. Как бы взыв к каждому, и не только к мужику-крестьянину — очисти и ты свою пахоту, коя тебе дарована. И тем самым очистишься от духовной проќказы.
В ликах, кои должны быть вырезаны на кряжах древних сосен с Татарова бугра, должна светиться вера в воскресение усмотренного человекам Началом.
3
И надо же так случиться — это состояние вроде бы наставшей умиќротворенности ворвались, как предурные вести в худые времена, ошеќломляющие слухи: секретаря парт-бюро, учителя Климова, отстраняют от должности. Председателя колхоза, Николая Пет-ровича, тоже освобождают. Новой учительнице, Светлане Кориной не удержаться в шко-де. О Зое Сенчило, заведующей клубом, и говорить нечего… Самих Кориных, Дмитрия Даниловича с сыном, главным инженером, под суд отдают: трубы-то в своем доме, отку-да?.. Бычка колхозного за них спровадили, вот и разжились. В доме отопление провели. Теплица, баќня с купанием. Скотины полный двор, пчелы. Бочками мед в город от-правляют. Корову аппаратом доят. Тоже — где взяли аппарат-то?.. В лесу частоколу, кольев и жердей нарубили. Что им — один инженер, другой лесник. Бери и лесины вывози на кол-хозном тракторе. Молодой лее еловый истребили. У самих пила моторная. Тоже где такое продаќется?.. Это все у магазина и у колодцев пересказывалось.
И пошли-поползли самые невероятные пересуды по колхозу. Смелые головы вы-сказывали и такие догадки: "Знамо, не из-за одной газетки в клубе, в коей Пахаря с Со-кратом оженили, и приведенных газовикаќми труб Корней к делу пришили. Шутки ли, Моховское Устье — красный бор, не дали свалить властям. Этим задели и самого "Первого". Тут уж всего жди. Как не толкуй, мудрец-то древний толкует не с "Перќвым" вот о жизни, а с колхозничком, Пахарем. Значит, советы-то через кого колхозникам идут, через него… А Пахарь-то, опять же, кто?.. Корень!.. Сократ у себя за свои речи, как вот и Иисус Христос, смерть принял. Намек-то тут религиозный: Бога чти… Коммунисты Корины, отец с сыном, дьяка Акиндия ночью зазывали отпевать покойных дедушку Данила и Анну. Комсомолка учительница их поддерживает. Все вместе и взяли в вину. Газетку-то из клуба в область отправиќли. Оттуда и указания. Раньше бы за такое полколхоза под метелку. И записывай всех в поминальник".
Молва, как по ветру дым. Разносилась слухи. Не то что по колхозу, а по всему рай-ону. Авдюха Ключев в обком донос накатал. Вдогонку шли и другие наветы, называемые анонимками. В них обвинялся и сам "Первый" в потворствует куркулям Кориным. Со смаком все и пересказыќвалось. Назывались и анонимщики.
Авдюху Ключева, как не странно, винили меньше всего. Он в доноќсе свою фами-лию поставил. Все знали, что самостоятельно не мог сочинить бумагу. Из дома не выхо-дил, на крыльцо под руки выводили. Науськал активиста Саша Жохов. Последнее время пропадал у Ключевых.
Ни парторгу, учителю Климову, ни председателю колхоза Николаю Пеќтровичу, ничего еще не было известно об этих доносах, а слухи раќзносились, как сладкая кутья в день поминовения усопших.
Переживая за Зою, завклубом, и Светлану, учительницу, к Нестероќву — "Первому", поехал художник, Андрей Семенович. Взял вину за памфлет в клубной газете на себя. И рисунками он вот статейку снабдил. Как было умолчать, когда приостановили уборку хлебов в погожую поќру. Тоже ведь — материал-то для прокуратуры.
Через день парторга с председателем вызвали в райком. Ждали всяќкого. На удив-ление, оба вернулись не больно удрученные. Как это бывает после всякой очередной на-качки, возбужденные и деятельные. Если разобраться — чего руководству колхоза носы вешать?.. С уборќкой хлебов справились, с урожаем тоже вышло не плохо. Данилово поќле выручило и нагуменник. Зябь подняли. Ну, там отличились комсомоќльцы с этими "Диалогами", в будущем такого не допустят, контроль партийного глаза усилят.
Страхи отлегли. И пошли уже шутливые, веселые разговоры по колхозу. "А что бы вот на это сказал Сократ…" Или: "Да уж видно Соќкрат с Пахарем в рот воды набрали". В клубе появилась новая газеќта. К ней сразу же хлынули охочие до новостей. И тут же отходили, как от бутылочно-баночной витрины магазина: посуда-то пустая. Лу-каво усмехались: неповадно кому-то со словом праведным. На вороту оно вроде бы и не висит, а глаз колет…
В новой стенгазете учитель Климов каждую буковку выверил. По "канону" и кри-тика в ней была наведена. Проехались по монтерам, требующим, чтобы к их приходу на крыльце бутылка маячила. Не ноќво, но все же… Зерно комбайнеры на концах полей сваливали и не чисто подбирали. Другие ухмылочки. Перед вешаньем "стеннухи" на щит, сам Горяшин приехал взглянуть. "Ну вот, — сказал парторгу, — теперь другое дело: и достижения, и критика".
Но рановато в колхозе, да и в райкоме, подуспокоились. "Куда следует" полетели новые доносы-наветы. Обвинялись все скопом "в идейно-политической близорукости". Вывод один — собирай бюро райкома, деќлай надлежащие выводы. Как же — старый боль-шевик, активист коллекќтивизации вновь сигнализирует, так как должных мир не принято. И как уж положено, до бюро райкома с коммунистами колхоза полагается посоветоваться, живое слово их услышать.
4
Что ни говори, как не старайся делать добро и жить правдой, косая кривда, взяв-шаяся соперничать с самой смертью, непременно тебя подловит. И изловчившись, цапнет длинной лапой. На какое-то время, случается и на жизнь человеческую, над правдой во-зымеет верх. Мало того, саму правду обратит в свою союзницу. Сделает это привычно: вынудит в силу природы правды в чем-то своем ее усумниться, задуматься, так ли все де-лает она. И правда примется спрашивать сама себя: "А не прегрешила ли где, такой ли должна быть?.." Как ей защититься, какие слова в свою пользу говорить? Она — правда! И все!.. Скромна, молчалива, доверчива, совестлива. Боится даже саму ложь и подлость в чем-то обидеть. Они тоже ведь живые. Едят, пьют, дышат, тем же живут, что и она. А в обиде еще гаже бывают, напористей на ее, правду… И лучше уж тут лжи в чем-то усту-пить… И такие вот мысли одолевают правду. Заветы Евангельские она держит в себе: "не противление злу", "люби врага своего, как самого себя". Она больше молчит, чтобы не вызвать чьего-то гнева. И потому — уже не у нее, молчаливой тьма защитников, а у лжи и зла. Им-то — лжи и кривде нечего терять. Хуже-то правды при всех случаях жить не ста-нут. Свое твердо знают: чем лживее и крикливее, тем легче с праќвдой справиться. Правду, как и мир, сплошь и рядом подводят законы… То ли они нежизненные, то ли недругами правды написаны. Разные причины. Иногда правде так плохо, что впору у кривды пощады просить. И просит… А потом долго выпутывается из сетей кривды, яро преследуемая ложью и подлостью. Им такая "запятнанная" правда как раз и нужна. Выпутываться из теней лжи разве что Господь Бог поможет. Но как праведнику пробить облегающую его броню тьмы, чтобы до самого Творца докричаться. Путь к Творцу сплошь и рядом ограждается жадной и лукавой ратью от кривды.
Но жизнь может держаться только на Правде. И вот когда кривда и ложь своими происками истощат силы Правды — кривда никнет, без правды ей жизни нет. И она уступает дорогу Правде. И тихо ждет, когда Правда поднимется с колен и поднимет жизнь, прибитую ложью и кривќдой. И дождавшись, когда свет разгонит тьму, под благодушеством Правды, кривда снова начинает туманить свет… Правде нельзя благо-душествовать!.. Но как ей, благодушной от природы, отойти от себя?.. Сам же закон Божьей природы ее и подводит. Стоит жизни набраться сил, как правда начинает подремывать. Тут же место успокоенной Правќды занимают силы оборотистого демона.
Такие рассуждения и велись в доме Кориных. И в нем Правќда зачастую благодуше-ствовала. Заходили Старик Соколов Яков Филипќпович и художник Андрей Семенович. Вместе и переживали навалившиќеся на дом очередные напасти. Коммунист во Христе держался своих предречений и ободрял. Как навалилась хула, так она и сникнет под зна-ком добра. Художник отложил свой отъезд из Мохова, счел долгом своим защитить Свет-лану и Зою. Светлану винили больше. Делалось опять же с целью — бросить тень на дом Кориных.
Казалось бы только радоваться дарам осени. По зиме иные заботы. Они в досужих хлопотах мужика-крестьянина. А осень — подготовка к новой весне и новому урожаю. Но вот всех заволок дурман, как ядовиќтый смрад бездны. И ты уже невольно приучаешься дышать этим смраќдом. И свыкаешься, будто так и должно быть. Да и как по-иному-то вы-жить, когда каждый обязан быть как все. Было ясно, что сыр-бор начал тлеть давно. И разгорался наперво без видимого дыму. Выжидалось время, чтобы ив искру плеснуть го-рюќчее. Как раз для того и пригодился памфлет в клубной газете. И пламя яростно вспых-нуло, и пошло вширь, раздуваемое ветром лжи. Саша Жохов плел тенета. Как ночной хищный лунь, хищно взирал на Куркуля-Корня из темноты. Вроде бы как в случайных разговорах лукаво оправдывал наветы на Кориных, ссылаясь на утвердившиеся установки. Всем одинаково положено жить. И тут ни у кого обиды не должно быть. А если кто высовывается, того подстриќгать надо. Колхозник — он человек общественный. А этот Корень то и дело изловчается вылезать из массы. Шутка ли, видано ли?.. До чего тут можно дойти.
И верно, до чего?..
Андрею Семеновичу, вспомнился писатель сатирик, изобразивший мыќтарство обезьянки, очутившейся на воле, среди таких вот нас, человеков. Автора чуть ли со света не сжили, каяться-виниться понудили. А тут Пахарь какой-то о жизни своей сам порассу-ждать посмел. И Соќкрат — тоже тут не ускользнул хитрый намек. Не смиренник, бунтарь. Крысиный яд принял в непокорности. И тоже ни чему-нибудь, а тогдашќним установкам. А мог бы и не принимать, смириться. Или за бугор махнуть, как вот ныне повелось. Но Правда и честь, не в пример нынешним "мудрецам", заставили древнего правдолюба смерть принять. Может и ныне есть такие, не может не быть, но кто эту тайну откроет. Потом узнается, уже уроком для потомков.
О писателе-сатирике и его обезьяне, и о Сократе Андрей Семенович и рассказал Кориным, чтобы приподнять их дух, подразвеседить. Но больше взволновался сам выс-просом себя же, вроде бы и не новым: "Что же такое Правда, коли за нее на смерть шли и идут?.." И сам собой подсказывался ответ: "Это то — без чего не может быть жизќни. Она слава — дух, истинный Свет, кой растворяет тьму… Но вот, поди ты — наша правда соблаз-няется сама собой и смиряется с ложью. А кому вот при такой олукавленной правде воль-ней?.. Не Пахарю и не Сократу!..
5
И вот подошло время, собрали коммунистов колхоза, комсомольцев, беспартийный актив. Когда-то так устраивались показные суды над мужиками-твердозаданцами, не выполнявшими хлебопоставки. Так засуќдили на принудиловку и дедушку Данила.
Вызвали как подсудимых и виновниц — "платоних и сократих". Так нарекла их молва. Но без зла, а вроде бы как во свою забаву. Когќда клубный зал наполнился, на сцену вышли Нестеров — "Первый", и Горяшин, и прибывшие с ними представители отдела культуры и роно. Это уж по души Зои, завклубом, и Светланы, учительницы.
— Платонихам и сократихам, — гудел в зале Симка Погостин, разруќшая тихий говор, — философам в юбках, вот и пропишут ижицу, больно размудровались… — Скорее повторял высказы своего деда, Авдюхи Активиста, а вернее — Саши Прокурора.
Сам-то Симка мог бы и помолчать. Жена — учительница, подруга Светланы. Но в парне вжилась привычка под кого-то подлаживаться, ловчить. А когда укорно прижмут — отделываться шуточками: "А я что — не все как, что ли?.."
Горяшин перед началом собрания подошел к Светане и Зое, сидевших вмесќте. Вро-де желая одобрить виновниц, а скорее из явного любопытства, спросил: "Ну, дак как, мудрицы?.." Сам-то он к их делу вроде бы и не причастен. Светлана на каверзу зава отве-тила нарочито громко: "Призовите вот и нас к самонаказанию, как правители Афин Со-крата". Горяшин молча усмехнулся и отошел. А казенных сам от роно рассеќрдила дерзкая выходка учительницы. И над ними издевка — судьями над "мудрицами". Нахмурились, но тоже смолчали, как сидетельствующие до начала суда.
Авдюху Ключева, автора "информации", каковым он и сам себя посчитал, привез-ли на председательском "Уазике", и ввели в клуб. Ему это польстило. И он направился было в президиум. Но его усадили в переднем ряду, вроде как свидетеля на суде. Несте-ров, при виде такого действа, снял очки, досадно поморщился. Огладил подбородок левой рукой и отвел взгляд в сторону. Немощного челоќвека выставили для прикрытия чего-то постыдного.
Заведующего почтой Кочеткова Вадима Демидовича избрали председаќтелем от-крытого партийно-комсомольского собрания. Горяшин выступил с докладом "О должном отсутствии идейно-политической работы в колќхозе, повлекшей за собой идеологические срывы". Сослался при этом на рекомендации Обкома партии рассмотреть сигналы с мест.
Доклад зава выслушали в тишине. Председатель собрания, нарушая эту тишину, глядя в зал, спросил, кто хочет выступить. В ответ быќло лишь шевеление в радах, похо-жее на шарканье ног. Кочетков выжќдал, помедлил, и обратился к автору "информации", Авдею Федотычу Ключеву, с вопросом, читал ли он лично стенгазету в клубе. Не все чи-тали, сам вот он тоже не читал, не успел… Горяшин сверкнул глаќзами. Зал насторожился, а заведующий почтой, явно переча заву, отќветил сам за молчавшего Авдюху Активиста:
— Значит, не читали, Авдей Федотович… Вот для всех эту статейќку сейчас бы и прочитать… Не мешало бы и глянуть на нее, говорят с рисунками красивыми. А то все на разные лады мусолят-пересказыќвают. В списках ходит, как Божья заповедь… А может ведь там,
переписанном-то, и нет того, что есть на самом деле?
Горяшин решительно задвигался на стуле. Посмотрел недоуменнно на "Первого", хранившего невозмутимое спокойствие. И сам смолчал.
Авдюха Активист, глядя на вопросительные взгляды из президиума, и слыша гул зала, растерянно проговорил:
— Так ведь и я знаю о том со слов других, вот Александра Ильича. Не ходок, да и глазами слаб… — И ободряясь, добавил: — Но интересуюсь вот. Как же, кое-то больно мно-го воли забрал, смутьянство сеет.
Среди собравшихся в радах послышались смешки и шушуканье. Но президиум на это не ответил. "Первый" на удивление весело оглядыќвал жал. И председательствующий, заведующий почтой, как судья свидетеля, спросил Авдюху Активиста:
— Так кто же за вас, Авдей Федотович, информацию-то послал куда следует?..
Горяшин не сдержался, возвысил голое:
— Товарищ Кочетков, Вадим Демидович… — не договорил.
Нестеров "Первый", зава остановил:
— Ничего, ничего!.. Не сам же Авдей Федотович писал, раз глазами слаб.
К вопросу "Кто писал?", Авдюха Ключев был подготовлен. И ответу научен. Сбивчиво объяснил, что важно тут сигнализировать. А писать — кому продиктовал, тот и писал. Это он имеет право и не говорить. Но секрета ни для кого не было, кто был "пи-сателем". Симка Погостин спьяну похвастался, что за переписку бумаженции с деда Ав-дея две поллитрухи стребовал.
Поступило предложение зачитать саму информцию, посланную Авдюхой в Обком. Чего в темную разговоры вести. Может, там и нет того, в чем винят.
Горяшин по знаку "Первого" протянул листки председательствующему. Кочетков и зачитал "основную информацию".
В письме Авдюхи Ключева повторялись высказы его самого, говоренќные в разное время на собраниях. Но в неуклюжих словах-выражениях сквозили каверзы прокурорских обвинений. "Высмехание антисоветское партийного руководства"… "Обзывание разными выдуманными словами, демиургыны вот какие-то" и "У языка-то своих слова нет, так выговаривания буржуазного элемента на вооружение взяли"… "Хоть за кого готовы спрятаться, а против кого все — против партии"… "Первую заповедь опохабили, призывы хлеб от государства скрывать"… "Я всегда выступал против твердозаданцев Кориных, а теперь они, куќлацкие элементы, власть над колхозом берут. Дом свой ладнее помещичьего устроили. За колхозного бычка себе что надо и получили. И все молчек"…
Таким было письмо за подписью ярого активиста коллективизации, а теперь вот и общественного информатора, Авдюхи Ключева. Были еще письма доносы без указания их фамилий. Кочетков назвал их "анонимками". В них повторялось те же, что и в "инфор-мации" Авдюхи Ключева. Только уже с прямым политическим обвинением Кориных. Кочетков прочитал из них подчеркнутые кем-то места: "Эти Корины тянутся к прежнему единоличию. В том им покровительствует председатель Облисполкома Сухов. С худож-ником в сговоре и проводят антиколхозную лиќнию. Вот и стенгазета дело их рук. Сам художник незаконно проживает в Мохове, вносит разврат в умы. Его выдумка и насмешливого над властями словечка "демиургыны", порочащего партийные кадры…"
— Ну и так далее, откладывая доносы, сказал Кочетков.
Горяшин пытался было что-то досказать, но "Первый" и тут остановил его жестом руки, вымолвив: "Все ясно!"
Зал тихо и невнятно гудел, то ли одобряя, то ли протестуя против чего-то. Но вот из этого гула выделился настойчивый голое, требуя огласить для всех, что там в разгово-рах этого Сократа с Пахарем. Его поддержали и другие голоса. Что слушать других, са-мим надо ус-
лышать. И тут из средины зала поднялся Старик Соколов Яков Филиппович, осек осуд-ным голосом говорунов.
— Не для веселия и потехи сидим тут, — сказал он. Помолчал, выжиќдая тишины. Скрестил руки на груди вод белой своей бородой, будто призывая выслушать благовест в тайности в Божьем храме. Пождал еще и досказал благим вестником: — О мирстве надо печься, а не хуќления возносить. Когда всякие неподобия нас минут, тогда и у самих хули-телей возьмется понятие не в ссоре жить, а в труде рассудном. Почто бы вот и эти разго-воры затевать. Миру-то от них не быть.
После этих слов Старика Соколова над головами сидевших в зале пахнуло каким-то свежим дуновением. На столе, за коим восседал президиум, шевельнулись листочки, будто кто с облегчением выдохќнул из груди своей воздух. На сцене замерли, о чем-то, чему-то задумались, словно непредвиденно получили какое-то важное известие. В этой, как бы незамечаемой никем безмолвной тишине, старо вер, Коммунист во Христе, со зна-чением опустился на свое место, словно в завершении сотворенной молитвы. И сидевшие в зале вняли этой его молитве, овеянные неизреченным глаголом.
Это беспричинное колебание воздуха, возникшее в зале, и наставшую друг переме-ну собравшихся в нем, могли объяснить себе только Светќлана, Дмитрий Данилович и Иван. Слова Старика Соколова обрели силу действа. Как бы освободили каждого от да-вящего на его сознание всеќдневно посторонней силы. Словно во тьму омраченной души проник свет и увиделось воочью то, что было скрыто от взора. Это почувствовала, преж-де всего, Светлана. В ней разом исчезла державшая ее в какой-то напряжении неуверен-ность и опасность, нависшая над всеми Кориными, над их домом. В глуби себя Светлана услышала голос, пробужденќный в ней словами Якова Филипповича. И следуя этому зову в сеќбе, мысленно сотворила свою молитву: "Сохрани себя в покое и остаќвайся в вере с надежной, что лихо минет".
Об Авдюхе Ключеве, его информации разом и позабылось. Похоже, и в президиу-ме устыдились глумливой усмешки над немощным стариком. Они вот и сами в чем-то уподобляются этому ярому активисту ушедшей поры. Собрали люд по какой-то нелепости и боятся во слух о том признаться. Как можно, они — солидные лица, наделенные властью, привыкшие верить в свою правоту в каждом деле. И все же вот смутиќлись, и на них напало, как вот тут говорят, сумление… Но как разом отойти от самих себя?.. Оставалось одно — в чем-то уступить злословию, отринуть явную несуразицу. Такое настроение под высказом смиренных слов Старика Соколова и овладело восседавшими на возвышении в президиуме. Оно передалось им из зала. Но опровергнуть что-то, возмутиться, опять же никому не хотелось, ни судьям, ни обвиняемым. У "Первого" был тут еще и такой немаловажный резон: сам райком подвергается нападкам и в доносах, и во стенгазетном памфлете. И в другом еще уязвили райкомовцев: не они, вишь, первые узрили "идейную диверсию", а им на то указали из области. Тоже просчет. Вроде бы самое время настало защитить Светлану и Зою. Высказаться о том Александре, Тарапуне, кому-то из комсомольцев. Даже и Старику Соколову. Но как-то все сочли воздержаться от этого, смолчать. И тут остереженностью был невымолвленный глас Якова Филипповича: молќчание и лучше будет. Решение собрания было заранее подготовлено. И уже нельзя было его не зачитать. Горяшин о чем-то обмолвился с "Первым" и подсунул предќседателю собрания, Вадиму Кочеткову, на-печатанный на машинке листок. И он, пробежав его глазами, встал, подошел к трибуне, и зачитал то, что предлагалось решить собранию:
"За потерю бдительности, ослабление партийного идеологического руќководства и игнорирование рекомендаций райкома по безусловному обеспечению плана хлебозагото-вок, за бесконтрольность культурно-масќсовой работы в колхозе "Большесельский", Кли-мову Борису Семеновичу объявить строгий выговор с занесением в учетную карточку…"
Это были фразы из доклада самого Горяшина.
Николаю Петровичу, председателю колхоза, за часть тех же самых прегрешений, объявлялся выговор. А жалобы на Кориных — лесника Дмитќрия Даниловича и главного инженера колхоза Ивана Дмитрича, передать в прокуратуру. О заведующей клубом и учительнице решения примут отќдел культуры райисполкома и роно.
Когда было зачитано заготовленное решение, Старик Соколов Яков Филиппович, сказал о Климове, что не резон бы его освобождать. Ровно бы предугадывал, что все к то-му и клонится.
— Ну, там выговор, — досказал, — коли так полагается. На ошибках оно и учатся. У него первая оплошность. И вину свою он признал… А тут что предлагается, как за такое руку поднимать?..
И странное дело, Нестеров, "Первый", не возразил староверу, Коммунисту во Христе. Похоже, что так он и нарек в себе Якова Филиќпповича, зная все эти его прозвания. Горяшин пытался было защитить проект решения, по сути свое сочинение. Но "Первый" сказал, глядя зал:
— Какое взыскание парторгу колхоза, собрание вот пусть и решит, — вроде бы дал дозволение выразить свою волю коммунистам колхоза.
Собрание проголосовало за простой выговор.
А через неделю узналось, что парторгу, учителю Климову, объявлен "строгач". И его снимают с должности секретаря партбюро. Райком стќроже и бдительней массы про-стого люда.
Снова было собрание коммунистов колхоза. Учителя Климова освобоќдили: раз ве-лено — не противься. Парторгу с райкомом дело иметь. Новым секретарем партбюро из-брали заведующего почтой, Кочеткова Вадима Демидовича. Его кандидатуру предложил сам "Первый". И это задобрило коммунистов колхоза: лучше свой, чем пришлый.
Вот какими хлопотами, волнениями и переживаниями была завершена нынешняя страдная осень хлеборобов Большесельского колхоза. Да и самого райкома, и района. То, что живут-то они все землей, трудом на ней, о том позабылось.