1
Дмитрий Данилович этими вечерами солил капусту. Качаны были сложеќны горкой под навесом возле погреба. Под крышей висела яркая лампочќка. Приехав из лесу, умывшись и поужинав, шел под навес к чану. Брал тугой кочан капусты и водил им по шинковке, сделанной из старых кос. Капуста сыпалась тонкими лентами в чан. Хруст ее под шинковкой навоќдил на думы, подобно звону ручья, струившемуся в ивовых заро-слях. Исшинковав качан, брал горсть соли, посыпал, бросал сверху стебли укропа. Толгачем утрамбовывал до выделения сока.
Солку капусты он перенял еще от дедушки Игната. Наука этому у деда была про-стая: главное, чтобы любование было при деле. У отца по осеќни были свои заботы: дере-вья сажал, семена овощей, злаков, трав выќводил. Все растет у тебя тогда хорошо, когда к своему месту принороќвлено. Опыт — главная всему проверка. Кое-кому из моховцев при-сылали из далека семена огурцов, морковки, брюквы. Даже картошки. Но все раќвно шли к Игнатьичу… Когда Дмитрий Данилович работал в МТСе — всеќми заготовками ведала Анна. Дедушка помогал, подсказывал.
Постоянная забота крестьянина о достатке в доме — это еще и стремќление своими руками сделать то, чего еще вчера не было ни у кого. И всякая удача подвигает тебя к осознания в себе творца, каким и надлежит быть Божьему человеку. С таким тобой и все-му люду становится воќльней. Ты ведь ему как бы несешь что-то свое. И отдаешь бескоры-стно. Нетворящий только берет, ему нечего отдать, а ты одариваешь других в радости сделанном. А это — жажда чем-то обновлять мир. Такое начинается с малого, даже вот и с умения солить капусту.
За этой работой Дмитрию Даниловичу особенно легко думалось. Разгоќворы со Стариком Соколовым под дубом не выходили из головы. И уводиќли в какую-то неозримую даль, подымали над обыденностью. И ты вот как бы уже не теперешний, а завтрашний. Взвивался яко птица над самим собой. С выси небесной и глядел на себя, угнетенного заботами в мало значимой и для тебя самого суете… Как вот во сне человек копит сиќлы для дневного дела, так и крестьянин в своем деле, кое ему важно для жизни, настраивается на сотворение чуда, которое может быть на дарованной ему ниве. Старику Соколову, Коммунисту во Христе, провидчески и увиделось грядущее рода Кориных. И это вселяло в Дмитрия Даниловича уверование, что мечта, оставленная ему отцом дедушкой Данилом, исполнится. И сон Светланы как бы утверждал веру в это.
И вдруг за этими благостными раздумьями напали иные мысли. Будто лукавый те-бе их подсунул. И кочан капусты, которым он водил по шинќковке, представился чем-то живым, целым. И не так ли вот нас, "раб-отничков", водят по своей "шинковке", демиур-гыны?.. В чане и квасят, чтобы "не испортились". Как-то разом отемнилось настроение. Вроде себя увидел в капустном чане, которого сам же вот и уминает толкачем, пестом. И как бы уже спокойно подсказал рассудок: под демиургынами ты живешь, как вот и предки твои жили под помещиками. Они искали свое счастье, и тебе вот надо искать свое, то, что можно назвать счастьем. Из себя не выскочишь… Из глуби сознания и повторился разговор с Марфой Ручейной. И сумрак мысли постепенно стал развеиваться, как туман ночи светом утра.
Наполнив чан. Дмитрий Данилович выложил сверху слой капустных лиќстьев, на них выпаренные с можжевельником ольховые полуќкружья. Прижал их двумя тяжелыми камнями, накрыл чан клеенкой.
Прошел в сарайчик-мастерскую, чтобы в привычном уюте высвободиќться от на-плыва нахлынувших мечтаний. Марфа Ручейная как бы высвоќбодила его от самозапретов — дум о Татьяне. И она без зова и по его уже охоте входила в его дом. И это не только радовало, но больше пугало Дмитрия Даниловича. Когда уезжал из Казенной, Марфа снова подошла к нему. Не намереќнно, а вроде как он сам, выезжая из лесу, остановился возле нее. И она, окинув его взглядом, сказала:
— Я старая, — как бы продолжила недоговоренный разговор, — чужого горя нагляде-лась, а своего-то через край хлебнула. — Голос старухи проникал в нутро. И ждалось, что она дальше скажет. Переждав миг, она вымолвила: — У сына-то своя жизнь, она пусть по их и идет. Ныне не воробьиными шажками молодые прыгают, вихрем кружатся. Но все раќвно всяк сам по себе к себе нареченному приходит. Чему суждено быть, то и будет. Ко-лисами к свету потянулись, то и просветились. И выглядывай свой свет…
Он ничего не ответил Марфе. Вернее не успел. Подошла Татьяна, будќто позванная. И Марфа, склонив голову, покрытую черным платом, изрекла: "Ну, ну, знамо, не за овин сходить".
Татьяна попросила Дмитрия Даниловича погрузить в телегу два толстых ядреных кряжа для бабушки Марфы. А ей сказала, что подвеќзет до дому.
Нет, не от Татьяны исходили слова Марфы Ручейной. Татьяна не могќла открыть свою душу даже и Марфе. Ждала терпеливо его слов. И не хотела, как вот сама высказа-лась, "забрасывать сети с околицы". Да и татарка не решилась бы, как сваха-сводница, заводить с ним такой разговор. Чутьем души угадывала, кого и куда жизнь клонит. Слова, скаќзанного наобум в утешение тебе, от нее не жди.
В сарайчике-мастерской все оставалось так, как было и при дедушке Даниле. Сре-зы, спилы разных пород деревьев разложены по полочкам своим чередом. Мешочки с се-менами трав, пучки, корни целебных растеќний… Светлана пыталась было прибраться, но Дмитрий Данилович отгоќворил, сказал:
— Пускай пока все так и остается. Я уж потом на свободе разберусь. Ровно бы де-душка вчера вот все по-своему разложил. И как это нарушить.
Но и сам не решался что-то тронуть. С растревоженной душой как к делу такому подступиться. В сторонке на верстаке кое-что мастерил, пилил, строгал. К столу приса-живался. Но полки тревожить опасался, чтобы не порушить жизнь их.
С появлением Данилки на свет в доме как-то сами собой настали пеќремены. Чело-век в жизнь вошел и места себе требовал. Евгения Алексаксандровна за свою гостьбу не отходила от внука и вносила какой-то свой порядок. Дмитрию Даниловичу редко удава-лось посидеть возле внуќка. Разве когда бабушки "вконец из сил выбивалась". Светлана мириќлась с наставлениями матери. Но тоже, уставшая, ждала ее отъезда. Но и с отъездом тещи что-то внесенное ею оставалось в доме. Дмитрий Даќнилович не мог этого не чувст-вовать. И его тянуло в дедушкин сарайќчик-мастерскую. Иван тоже заходил попилить, по-строгать, душу отвесќти. Как-то за чаем сказал Якову Филипповичу за разговором о плот-ниќцкой работе:
— Влечет вот запах дерева, тоску разгоняет шелест стружки. Сам бы пошел в столя-ры или плотники. Вечное что-то в этом ремесле грезится. Завораживает тебя тайность са-мого дерева.
В этом высказе Ивана сквозила усталость колхозного инженера от не-крестьянского дела. И в то же время был зов к поиску согласия с тем Божьим миром, что окружает тебя. Этот зов приходит по осени, когда человек остается как бы наедине с самим собой. Андрей Семенович таќкой извечный настрой крестьянина называл возжаждой устремления чеќловека в грядущий мир. Земля и пахарь всегда находят друг друга в загаде наперед.
Старик Соколов Яков Филиппович объяснил тоску Ивана по рукотворному сто-лярному ремеслу зовом души к длению самого себя. Повторным словом свое заново узна-ется.
— Тайность, она во всяком деле вблизи тебе, — сказал он, как бы разгадывая загадку Ивана, — сегодня вроде бы узнаќна, а назавтра опять перед тобой. Всегда к разуму твоему обращена, коли у тебя зов к ней есть. Дереве корнями в земле, а силы берет из неќбесной выси. Глас через него к тебе и от земли, и от неба. Камень, тот ближе к небесной тверди, а дерево на земле-матушке человека бережет.
Данилка развеивал невеселое настроение, находившее порой на Ивана и Дмитрия Даниловича из-за неурядиц колхозно-мирской жизни. Для Светланы сын был тем светом, который через него, рожденного ею, вошел в старый крестьянский дом отрадой и надеж-дой коринского рода.
2
Дмитрий Данилович, как бы уже по завету отца — дедушки Данила, заќходил в его сарайчик-мастерскую. И через все, с чем прикасался в нем, осознавал в себе причастно ко всем Кориным, жившим в Мохове от роду. Они, как и он — пахари и воители. Такое уж бремя возложено Творцом на их мужицкую выть. Был уверен, что черный ведун был сра-жен на Татаровом бугре воителем из Кориных. Им самим в прошлой своей жизни. Это чувство его не оставляло и было предсказано Стариком Соколовым через затылоглазника. И потому именно ему выпало бреќмя очистить оскверненное тлением этого ведуна святое место, где молился старец-отшельник о благодеянии мирян. И вот теперь сотворено на этом месте чистое поле и собран первый урожай.
Удивляло и другое, отчего то татарово время считается древностью. Оно вот и сей-час как бы с нами. Мы его и сегодня в себе несем, изжиќвая иго. Дление времени непре-рывно течет как река. И оно для теќбя, и для всех, кто был до тебя, в одних берегах. В лю-бых переменах старое непременно след оставляет. Вот их Шелекша, как текла в веках, так и течет. И как по берегам ее ходили Корины и все другие моховцы, так и ходят. Предки приходят к потомкам в мыслях, с коих и начинаќется всякое благое дело. Замедляет или искажает усмотренный началом поток людского времени нерадение у подневольных, смиряющихќся со своей участью. И только избранники одолевают рок в творении, претер-певая иго. И получают то, что наречено им от роду. Живительќный родник — он в самом тебе. Его и надо познавать и беречь, чтобы освободиться от чужа над тобой.
С такими раздумьями Дмитрий Данилович и перебирал отцовские полки. На срезах и спилах деревьев хранились узоры веков — творения земли и неба. Небо — мать. Оно насыщает все живое силой духа. Земля — отец, зарождающая плоть. Это высказывание художника, Андрея Семеновича. Дмитрий Данилович и осмысливал это по-своему. Солнце дает пищу всеќму, а земля питает дарованное небом. Жизнь, укоренившаяся в земле, держится небом. И о прошлых жизнях человеков Дмитрий Данилович тоже по-своему подумал. Даже чуть шутливо: чего же природе зарождать дру-гих, когда души прежних умерших можно вселить в новые тела.
Под руку попался круг спила, не похожего на другие. На нем было отцовской ру-кой написано: "Травниковский кедр.1950 г.". Этот кедр в одиночестве стоял на пустыре, где была усадьба Травниковых. Три кедра сразу после революции были кем-то спилены. А этот уцелел. Перед войной цыганский табор облюбовал возле него пристани-ще. Под деревом разожгли костер. И кедр стал после этого чахнуть. Дедушка Данило пытался его оздоровить. А когда гибель кедра стала явной, спилил его и ствол увез к себе. Для цыган дерево это было чуќжим. А теперь для нас, пришла невеселая мысль, весь свой лее стал цыганским. Из семян-орешков травниковского кедра дедушка вырастил кедровую рощицу в Каверзине. В ней затаена память и о помещиках Траќвниковых. Место церкви, построенной ими, заросло, надгробья могильќные расколоты. Пройдет еще какое-то время и следы былой жизни тут исчезнут. А вот кедровая рощица останется. Только вот кто вспомнит, что она — от Травниковых?
В тиши уютного сарайчика, названного дедушкой мастерской, в раздуќмьях Дмит-рия Даниловича единилось и то, и это время — прошлое сливаќлось с грядущим. С кругов-спилов, лежащих на полках, сходили памяќтью не раз говоренные слова дедушки: "От-жившее остается нетленным в живых и понуждает их думать о грядущем". Это были за-веты и Анны. Только и есть что без рассудов-высказов, в деле ее… Неожиданно и ярко вспомнилось, как Светлана читала, сидя у постели Анны, книгу жизни Пушкина. Он за-шел и присел, слушая чтение. Запали в душу слова Пушкина: "Пройдет два года, выходи замуж, только не за шалопая…" Анна хотела было что-то высказать, но вздохнула и смолкла. Светлана невольно замедлила чтение. Отчего вздох Анны на эти слова и врезался ему в память. Добрый человек не уносит с собой свою доброту, а оставляет ее тебе. Анна желала ему счастья с Татьяной. Это он опознавал и радуясь, и мучаясь.
На столике дедушки оставалось все так, как было и при нем. Этот по порядок обе-регала и Анна. В сарайчик-мастерскую они все и заходили, как заходят в музей. Особенно Иван. Он, внук, был ближе к дедушке. Детство дедушки и Ивана чем-то оказались схожими. В молодые годы и у дедушки, и у внука его было меньше несвободы. А значит и страха. На годы Дмитрия Даниловича навалилась стихией страшные испытания коллективизации и раскулачивания.
Дедушка никогда не сидел без дела. Пилил, строгал, сверлил. За раќботой любовал-ся узорами дерева. Вел записи, читал, думал. Заходили к нему в сарайчик-мастерскую ста-рики, вели свои беседы. Помнились суждения дедушки, вроде бы только о деревьях гово-ренные: "И ладное берется и растет среди мусорной поросли. Сначала хиро, в угнетении, загороженное от света. Но, выстояв, само глушит мусорную поросль".
Больше рассуждения о жизни велись со Стариком Соколовым Яковом Филиппови-чем. Дмитрий Данилович прислушивался к их высказам. И теќперь вот как бы выневоливалось все наружу из тайников памяти. И выходило, что те стариковские рассуждения были о теперешней их жизни.
Взгляд Дмитрия Даниловича пал на лежавшую на верстаке необструќганную рейку для рамки в улей. И тут же что-то позвало закончить новый домик для пчел. За работой для домика и подступила мысль, коќторая и озадачила, испугала и устыдила: "А где нам жить с Татьяной, если?.." И как бы голосом старухи Марфы Ручейной высказалось: "А чего тебе стыдиться жизни. Ты ведь живой, и думы твои жизненные, не о блуде. Да и время твое не век будет тянуться…"
И уже не остановить было мечтаний. Думать о Татьяне не возбраняќлось ему. Анна как бы и наказывала ему соединить жизнь с Татьяной. Может и со старухой Ручейной был у них о том разговор. И Марфа наводила его по завету Анны на мысли о Татьяне. Не то-ропиќла вот, но и не остужала, как раньше. И сами собой повторились мыслеќнно слова Ан-ны, сказанные ей как бы невзначай, попросту: "Не куковать же тебе, Митя, бобылем, зна-мо дело…" Это было сказано в ответ на пересуды старух. А вот теперь эти ее слова при-нимались им за высказ ее воли. И думалось уже как о должном случиться.
Ввести Татьяну с дочкой в свой дом — такое казалось неразумным, и просто немыс-лимым. У сына должна складываться своя жизнь памятью о дедушке. И они с Татьяной будут невольной тому помехой. Да и житейсќки неладно: две семьи в одном доме, у одной печки. Как ты не улаживай житье, а Светлана и Татьяна разные по своему житейскому склаќду. Светлана с Анной ладила, а как ей ладить с Татьяной… Перейти в дом к Татьяне?.. Это значит отринуться от родового коринского очага, не раз возрождавшегося на пепелище. Не бывать постоянно, ежедќневно, и в сарайчике-мастерской, где как бы нетленно оставался дедуќшка Данило… Да и что бы на это сказали и сам дедушка, и Анна?.. Они ведь здесь, при доме. И ему от них нельзя отделиться. Светлане с Иваном тоже без него нельзя. Время не велит быть порознь. Беды и радости должны вместе они переживать. Не Ивану больше, а Светлане нужна его поддержка. Не мешая им, он должен быть возле них. На дом смотрят деревья предков. Значит нельзя ему отдалиться от родового коринского гнезда. И Данилко должен видеть постоянно его, дедушку. И через него вживаться в коринский род.
Вжикал рубанок, ползла стружка. Все это сливалось в мыслях Дмитрия Данилови-ча о длении жизни своего рода. И нежданно подсказалось серќдцем и тут же укрепилось рассудком: рядом с их домом — пустырь. Зиќяет он незаживающей раной на теле их мохов-ской улицы… Не будь раќскулачивания — стоял бы тут ладный дом кузнеца Акима Галиби-хина. Наќдежды на возврат Акима нет никакой. А вот Кориным выпала доля креќпить жизнь Мохова домом своим и за Акима кузнеца. Колхозы и совхоќзы изживутся, а крестьянский дом вечен. При всех верах и невзгодах опора человеку дом. Пока что вот им, Кориным, в Мохове и следует укрепляться, чтобы в силе перейти к тому новому пределу, что вещало их роду. Будущее Кориных предсказалось Светлане. О том и Якову Филиќпповичу вещано.
Поток этих мирских мыслей неожиданно оборвался. Подъехала на велоќсипеде поч-тальонша, стукнула щеколдой калитки, и прокричала: "Газеты". Вроде бы полагалось то-ропиться взять их, как же, свежие новости. Но не хотелось выходить из сарайчика-мастерской, прерывать свои мысли. Узнавать как бы и нечего было. Новостей для тебя в газетах нет. В твоих раздумьях их больше, и они жизненней для тебя. За жизнью дома, за стенами его — колхоз. И мы все — колхозники. Погоќловно все одинаковы. И в городе, как и в деревне — тоже колхоз, и тоже колхозники. И вся страна как бы огромный большой кол-хоз. И чего тут хотеть и ждать тебе, думающему о длении своего рода.
Дмитрий Данилович усмехнулся этим своим мыслям: "Все под колхозом". И с этой усмешливой веселой мыслью пошел к почтовому ящику у калитки: а вдруг там что-то есть и для тебя годное? Но вот доброе ли?.. И зазудило глухое мужицкое недоверие. Это недоверие и к самим газетам, и даже к слову "газеты", которое выкрикнула почтальоньша. Жизнь в недоверии. Дадут вот тебе потешиться, поиграться своим Даниловым полем и помечтать о молодом лесе, а там нежданно-негаданно придет укорот и осуд тебе. Петля новых Авдюх Ключевых и Сашей Жоховых захлестнет жизнь и стянет тебя такого мечтательного радетеля о своем поле на берег ледяного моря, как вот стянула Акима Галибихина, где его и смыло белой волной. Может и тебя так же смыть.
Но и эти мысли перебились своими, живучими, коринскими: "А как кре-питься Рассее без таких как ты?.. Оголится она, разорится и растерзается. Но такого даже и деми-ургыны не хотят. Хана-то вместе с тобой и им. Им-то прежде тебя. Значит, неминуем по-ворот и их к тебе. И это уже видится на деле. Но как вот всем-то сбросить с себя влив-шийся в кровь и плоть оневоленного люда этот демиургизм.
Таким вот окоротом-острасткой себя и оборвал вольные мечтания свои человек на Божьей земле. И причиной тому был лишь выкрик почќтальонши "газеты". Вынул их из ящика и, не разворачивая, положил на лавочку на крыльце.
Но размышления крамольные не отступали и по возвращении в сарайчик-мастерскую. Мужицко-крестьянские корни их вот, Кориных, обожжены, как и корни травниковского кедра цыганским костром. На Святой и Веќликой Руси силы прави угнетены игом демонических раздоров. За веру свою и святу землю отчую, чтобы в правде на ней жить, мужики-воитеќли живота своего не жалели. И ни кого нибудь, а потомков этих правќдолюбов, оберегавших отечество, сгоняли на ледяной берег под белую волну. И нет еще надежды полной, что такое никогда уже не повторитќся. Сатанизм уже впитался в кровь людскую. Он почти в каждом. И как тут, и кому, в схватку с ним вступать. Вот и выжидаешь, когда он сам себя изведет. А истлеть он должен, коли без опоры земной и света неќбесного. Жизнь по кривде длится только до срока, отмеренного ей тьмой. Кривда неминуемо истребляется. Пожрет труды заневоленной правды и тле-нием осядет в темных омутах, как вот прах татарова ведуна в Лягушеќчьем озерце под Татаровым бугром.
Грядущее бытие их вот Коринского рода, дление его, падет уже на друќгих Кори-ных. На тех, в коих войдет более просветленная душа. И возьмется эта просветленная их жизнь на ниве-земле, очищенной от сатаќнинской скверны им вот, дедушкой и прадедуш-кой Дмитрием, сыном дедушки Данила Игнатьича.
Отчего же ты, Расеюшка, земля праведного и даровитого люда, из века в век мыта-ришься. Остаешься сирой и нищей при своих благих дуќмах и богатстве сказочном?.. Об-ратилась в немощную и безвольную коќлхозницу, и такой тензишь не своя в себе… Ровно падчерица при оневоленном корыстной мачехой родном батюшке. Так вот и обопрись, воќйдя в свой разум, на выю мужика-крестьянина, избранника Божьего, коренника земле-пашца-творителя. И осилишься до своей несказанной мощи в труде и всяких познаниях, усмотренных и дарованных тебе Самим Творцом.
Октябрь, 2000 г.