— Я считаю, что этот человек — просто Проныра Паркер[42] самого неприятного вида, — прокомментировал Сэм Уильямс, когда дверь за мистером Райдером закрылась.
— Но позвольте напоминать вам, — сказал отец Смит, — что были Паркеры ещё менее нормальные и более зловещие, чем этот Паркер, вошедший в пословицу. Был Томас Паркер, который был лордом-канцлером Англии и мелким воришкой, или преподобный Мэтью Паркер, который был не только архиепископом Кентерберийским, но и протестантом.
— Именно так. Ну, теперь, когда мы услышали всех этих дам и джентльменов, лично я не прочь вздремнуть, — сказал лорд Саймон.
Я был изумлён и разочарован этим заявлении. Во время допроса я ничуть не сомневался, что к его концу детективы окончательно оформят свою теорию и мы увидим арест ещё до того, как пойдём спать. Казалось, что уж они-то знали, куда ведут их вопросы, и хотя у меня самого никаких подозрений не сформировалось, я отнёс это, достаточно традиционно, к собственной некомпетентности и тупости.
— Но... разве вы не знаете, кто убийца? — прямо спросил я лорда Саймона.
— Вместо того, чтобы рассказывать вам то, что я знаю, — ответил он, — позвольте мне перечислить несколько вопросов, ответы на которые мне всё ещё неизвестны. Я не знаю, кем может быть мистер Сидни Сьюелл. Я не знаю, кто такой пасынок миссис Терстон, если только это не один и тот же человек...
— И ещё вы не знаете, — с сарказмом перебил я его, — ни любил ли первый муж миссис Терстон на завтрак яйца пашот или глазунью, ни кем была его прабабушка. Но на самом деле, Плимсолл, если вы решили эту загадку, то могли бы и рассказать нам.
Лорд Саймон бросил на меня страдальческий взгляд: «Не сердитесь, дружище. Я же стараюсь, как могу, вы же видите».
— Но вы уже знаете, как всё было сделано?
— У меня есть своего рода догадка.
— И вы знаете, кто это сделал.
— Как говорят полицейские, у меня имеются подозрения.
— Тогда почему не сказать нам? — вступил Сэм Уильямс. — Эта атмосфера подозрений хуже всего.
— Это всего лишь вопрос старого профессионального тщеславия. Я хочу сначала завершить дело и всё такое. По существу, оно ещё не закончено. Отнюдь нет. Подозрения не приятны никому. То, чего хотим мы все, — это уверенность и доказательства. Завтра они у меня будут, и я решу, что делать. Да, Баттерфилд?
Слуга лорда Саймона вошёл в комнату и ждал, пока хозяин закончит говорить.
— Полагаю, что нашёл то, что вам требовалось, милорд, — сказал он и вручил несколько неряшливый листок бумаги.
Лорд Саймон проглядел его, присвистнул и передал Пико. Листок пошёл по кругу, и, когда он оказался у меня, я сразу узнал довольно детский почерк Мэри Терстон.
Мой дорогой (было написано в нём),
Прошу простить за вчерашнее. Я должна поговорить с Вами этим вечером в обычное время. Не следует на меня сердиться. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы вы были счастливы. Вы знаете, что я Вас люблю. Не позволяйте ничему помешать вам в этот вечер.
M.T.
— Конечно же, в chambre[43] Столла? — заметил месье Пико.
— Да, сэр.
Я просто заразился этими цепочками фактов и выводов. «Но, — сказал я, — если Мэри Терстон уже договорилась с Феллоусом с помощью всех этих дел с ловушкой для крыс, почему она послала это письмо?»
Ответ лорда Саймона был добродушным, но сокрушительным: «Во-первых, откуда вы знаете, что это письмо было отправлено Феллоусу? Во-вторых, что заставляет вас думать, что оно было послано вчера вечером?»
Я вновь взглянул на этот неряшливый листок. «Да. Скорее всего, он более старый».
Баттерфилд кашлянул. «Я применил обычные тесты, милорд, — сказал он, — и обнаружил, что чернилам по меньшей мере месяц».
Он ещё говорил, когда заметил, что лорд Саймон позволил пеплу от сигары упасть на жакет. Без колебаний Баттерфилд извлёк из своего кармана большую платяную щётку и смахнул пепел на пол.
— Это, en tout cas,[44] — сказал месье Пико, рассматривая бумагу на просвет, — было средством шантажа.
— Похоже на то, — зевнул лорд Саймон. — Ладно, я собираюсь немного поспать. Вероятно, завтра придётся проделать большой путь.
— Правда? Зачем? — спросил я радостно, внося свой вклад в сегодняшний допрос.
— Чтобы взглянуть, что представляет собой этот Сидни Сьюелл, — ответил он.
— Вы считаете, что для этого нужно ехать далеко? — поинтересовался я, поскольку у меня уже были свои собственные идеи относительно этого субъекта.
— Весьма вероятно. Ну ладно, спокойной ночи всем. — Он вышел, сопровождаемый на почтительном расстоянии Баттерфилдом.
— И мне также, вероятно, придётся некоторое время отсутствовать, — заметил месье Пико.
Мне это начало нравиться: «Вы тоже? И куда же направитесь вы, месье Пико?»
— Я, mon ami? Кто знает? Возможно, в Мортон Скоун, чтобы посмотреть, действительно ли этот флаг всё ещё, как вы это называете, наполовину приспущен.
Он довольно улыбнулся своей фразе. Из холла я услышал, как лорд Саймон предложил подвести его до деревни, на что тот согласился.
— Вы не думали, — пробормотал отец Смит, — как это странно, что мистер Райдер вообразил себя именно королевой Викторией? Я скорее бы предположил, что это была Елизавета. Поскольку, когда мужчина считает себя королевой, можно скорее ожидать, что он выберет королеву, которая вела себя как мужчина.
Я проигнорировал эту очевидную неуместность и повернулся к Уильямсу.
— Как вы думаете? — спросил я устало. — Мы движемся вперёд?
— Уж я-то точно нет. И иногда задаюсь вопросом, движется ли кто-нибудь вообще. Если бы мы только знали хоть один факт наверняка! Если бы был один свидетель, на слово которого мы могли бы абсолютно положиться. Но что происходит? Слуги оказывается тюремными пташками, Стрикленд по уши в долгах, у Райдера было не в порядке с головой, да и сейчас не очень, Столл — вымогатель, а что касается Норриса — наш приятель является писателем-невротиком, и я не доверял бы ему ни на грамм. И о чём тут думать?
— Мы можем положиться лишь на то, что видели собственными глазами.
— То есть, Мэри Терстон лежала убитой в запертой комнате, из которой никто не мог убежать через окно, потому что для этого не было времени, или никаким другим путём, потому что не было никакого другого пути.
— Тем не менее, время и место — это инструменты убийцы, — сказал отец Смит, — конечно, если он — умный убийца.
Я вновь проигнорировал его. «У нас нет никаких фактов, от которых можно оттолкнуться. Если бы мы только знали, кто вынул электрическую лампочку, мы бы двинулись вперёд».
— Вы так думаете? — прощебетал отец Смит. — Если было совершено преступление по отношению к свету, отсюда не следует, что оно обязательно прольёт свет на преступление.
— Да уж! — воскликнул я, поскольку всё это уже начало меня раздражать. Я заметил, что сержант Биф возится со своим большим блокнотом. Он нейтрально кашлянул. «Теперь, когда эти джентльмены-любители наконец ушли, — сказал он, — мне бы хотелось задать один-два вопроса».
Уильямс любезно улыбнулся: «В самом деле, Биф? И кого вам хотелось бы спросить?»
— Вас, сэр. И этого джентльмена, — он указал на меня.
— Тогда вперёд, — скомандовал Уильямс, — только помните, что уже почти полночь.
— Ну, сэр, это не я заставил вас сидеть до этого часа, рассуждая о приспущенных флагах, пасынках и Бог знает о чём ещё, что не имеет никакого отношения к убийству. Мне пришлось ждать, чтобы задать свои вопросы. Прежде всего, — он облизнул карандаш, — прежде всего, как я понимаю, вчера вечером перед ужином вы говорили о загадочных убийствах. Вы, случайно, не помните, кто именно начал этот разговор?
— Боюсь, что нет. А вы, Таунсенд?
Хотя я и считал это пустой тратой времени, но приложил все усилия, чтобы вспомнить, однако тщетно. «Нет. Не могу. А в чём дело? Это действительно важно?»
— Очень важно, — торжественно произнёс Биф, — действительно очень важно.
— Совершенно не могу понять, каким боком, — настаивал я, поскольку у меня была мысль, что Биф задавал вопросы только потому, что так делали другие, и желал укрепить свои позиции в наших глазах.
— Тем не менее, это так. А теперь, другая вещь. Сколько времени, по-вашему, продолжалось это щебетанье?
— Слушайте, Биф. Что за «щебетанье»? — спросил Уильямс.
— Ну, между миссис Терстон и Феллоусом, конечно.
Уильямс встал. «Послушайте, Биф. Лучшее, что мы можем сделать, — это забыть об этом. Мы не хотим, чтобы это обсуждалось в каждом пабе в деревне. Скорее всего, ничего и не было. Миссис Терстон была очень мягкосердечной и иногда легкомысленной леди. Но тут не было ничего, чтобы дать пищу местным сплетникам».
— Я не имею привычки, — сказал Биф с неуклюжим достоинством, — обсуждать подобные дела в деревне. Просто оказалось так, что для моего расследования я должен это знать.
— Боюсь, ничем не могу вам помочь, — отрезал Уильямс. — Я уже сказал, что ничего там не было.
— Да нет же, было, — сказал Биф с несколько большей горячностью. — Как насчёт этого письма? Это не было всего лишь добросердечием.
— Это письмо? Да это может быть всё, что угодно. Возможно написано годы назад. Возможно мужу.
— Ну, так или иначе, Столл смог с его помощью на неё поднажать. Значит было нечто большее, чем просто невинная переписка.
Уильямс повернулся ко мне. «Я считаю отвратительным, что все эти мерзкие вещи вытаскиваются в подобных случаях на всеобщее обозрение. Прежде всего, виноват Плимсолл. Скажите, Таунсенд, вы знали Мэри Терстон. Вы подтвердите, если я скажу, что она была хорошей женщиной, и что подобные вещи были ей чужды?»
— Конечно, подтвержу.
— Что я хотел бы знать, — продолжил сержант, — это имел ли доктор хоть какие-то подозрения о том, что носилось в воздухе.
Уильямс окончательно рассердился. «Биф, — сказал он, — вы пользуетесь своим положением, чтобы попытаться найти мерзость, которой не существует. Я, конечно, буду жаловаться на это начальнику полиции. Возмутительно, что человек вашего типа имеет возможность появляться здесь и усугублять трагедию своими собственными грязными домыслами. Раз и навсегда я заявляю вам, что, кто бы ни убил Мэри Терстон и из каких бы мотивов, в её жизни не было ничего компрометирующего, чтобы стать причиной этому. Я знал её и её мужа много лет, и они были приличными, честными, преданными друг другу людьми, чего вы, наверное, никогда не сможете понять. А теперь, пожалуйста, не говорите больше ничего об этом».
— Я только выполняю свои обязанности, сэр, — сказал Биф, после чего наступила довольно напряжённое молчание.
Наконец сержант повернулся ко мне: «Есть один вопрос, который я хотел бы задать вам, сэр».
— Да?
— Это о том, когда вы пошли, чтобы осмотреть территорию. Как долго вы этим занимались?
— Я бы сказал, десять минут или около того.
— А мистер Норрис и мистер Стрикленд пошли с вами?
— Да.
— Спасибо, сэр. А теперь желаю вам спокойной ночи. — К нашему облегчению он закрыл свой блокнот и поднялся.
Когда и отец Смит отправился спать, мы остались вдвоём с Уильямсом. Я был глубоко благодарен ему за защиту доброго имени Мэри Терстон. «Послушайте, старина, — сказал я, — между нами, у вас имеются какие-нибудь подозрения?»
Он покачал головой. Теперь, сидя близко к нему, я увидел, что он выглядит больным и усталым. Я сказал:
— Несколько раз мне казалось, что только вы, я и Терстон сохранили рассудок после всего этого. Все остальные сегодня держались несколько истерично, не так ли?
— Это было довольно изматывающе. Я рад, что нам не пришлось пройти через всё это. Но эти ребята-детективы кажутся довольно уверенными в себе.
— О, конечно, они найдут правильного человека. Они никогда не терпят неудачу.
— Да. Но если только существует этот правильный человек.
— Как? Что, чёрт возьми, вы имеете в виду?
— Ну, Таунсенд, я уже говорил вам. Я — последний человек, который хочет приплетать сюда сверхъестественное. Но заканчиваются доводы разума, и что остаётся делать? Я своими собственными глазами видел, как Мэри Терстон лежала убитая на своей кровати. Я сам обыскал её комнату, пока вы стояли в дверном проёме. Я выглянул из окна через девяноста секунд после её последнего крика. И не было никого. Я говорю вам — и можете смеяться надо мной, — не верю я и не могу поверить, что мы имеем дело с убийцей-человеком. А если таковой всё же был, то у него имелось средство перемещения, которое пока ещё неизвестно науке.
Если бы Уильямс сказал всё это вчера вечером, возможно, это напугало бы меня больше. Но теперь я подумал о маленьком отце Смите. И я знал что, если бы я в разговоре назвал что-нибудь «мистическим», он высказался бы о том же самом как о «само собой разумеющемся». И я знал, что, так или иначе, в его присутствии суевериям не выжить, что, независимо от того, что он всё время несёт какую-то ерунду, он с лёгкостью разобьёт всю потустороннюю чепуху, которую высказал Уильямс. «Всё, — сказал я, — давайте немного поспим».
Т.е. не в меру любопытным человеком, склонным совать нос в чужие дела. Не совсем ясно, какой именно Паркер стал прототипом.
Комната — фр.
Во всяком случае — фр.