Гьян понял, что инспектор и его люди не прочь поживиться по мелочам. Досадно, что в кошельке не нашлось одной рупии.
— Бедные парни носятся с утра, с ног сбились, — объяснил инспектор. — Кроме бананов, ни крошки во рту не было.
— О чем вы хотели меня спросить? — поинтересовался Гьян.
— О, сущие пустяки.
— Спрашивайте о чем угодно, я к вашим услугам, — сказал Гьян.
— Может быть, мне, как чиновнику полиции, да еще при исполнении служебных обязанностей, и неудобно ставить вопрос таким образом, но я все же хотел узнать у вас: собираетесь ли вы на суде повторить все, что писали в своем заявлении?
— Абсолютно все. А в чем дело?
Инспектор с сомнением покачал головой.
— Какой конфуз для полиции! Какой конфуз! Мы не можем найти орудие убийства. Из-за этого все дело повисает в воздухе. Понимаете, что получается, а?
Гьян снова ощутил сухость во рту.
— Вы хотите прервать поиски? Еще ведь…
— Уже отдал приказ… Что тут поделаешь! Все нужно перевернуть вверх дном, а людей нет! Именно поэтому я и решился спросить вас, настаиваете ли вы на прежнем утверждении, что это убийство?
— Да, я настаиваю, — ответил Гьян. — Он убил моего брата. Почти на моих глазах.
— Почти. — Полицейский инспектор медленно покачал головой. — Не на ваших глазах, а почти на ваших глазах.
— Не я один видел Вишнудатта. Его собственные работники…
Рыхлые, отвислые губы инспектора изобразили подобие улыбки, но тусклые глазки оставались безжизненными.
— Остальные не заметили Вишнудатта. Во всяком случае, они так говорят, собаки брехливые… Что может поделать бедная полиция, когда сталкивается с таким вероломством? Как быть, если люди не хотят вместе с нами бороться за правду? Мы в лепешку расшибались, чтобы доискаться до истины. Устраивали — представьте себе! — очную ставку. Но тщетно. — Он изобразил печаль на лице.
«Не может быть, — думал Гьян. — Это не должно произойти». У него словно что-то оборвалось внутри. Позвоночник пронзила боль, словно громадный паук прополз по спине.
— Вот почему я сомневаюсь, — звучал сладкий, тягучий, заискивающий голос, — я сомневаюсь, есть ли смысл продолжать расследование. Мне говорили даже, что вы готовы смягчить, как бы это выразиться… остроту своего первоначального заявления.
— Никогда! — с горячностью возразил Гьян. — Никогда!
Улыбка сползла с лица инспектора. Вместо нее изобразилось плохо скрываемое неудовольствие. А в голосе послышалось некоторое раздражение.
— В таком случае нам нет смысла… нет смысла продолжать этот разговор.
— Ни малейшего, если вы пришли убедить меня взять назад заявление, — согласился с ним Гьян. — Человек совершил убийство и должен быть наказан. И ваш долг — передать преступника в руки правосудия.
Инспектор приосанился.
— Мы всегда выполняем свой долг, — заявил он резко. — Но сейчас мы в затруднительном положении. Нельзя же основывать обвинение на одних только ваших показаниях.
— Моих и Тукарама. Этого достаточно. Он тоже был там и все видел. И не станет вам лгать. Он…
Что-то в поведении инспектора заставило Гьяна замолчать. Он взглянул в его глаза, пустые и непроницаемые, — и понял, что ничего не добьется.
— Посмотрим еще, что наговорит этот ваш Тиккарам.
— Тукарам, — поправил Гьян.
— Да, да, Тукарам. Посмотрим, будет ли он таким же… несокрушимым. Я заберу его в участок для допроса. Простая формальность, конечно.
Опасения Гьяна перешли теперь в испуг, у него замелькало в глазах.
— Не могли бы вы… быть может, вам удобнее допросить его прямо здесь, сейчас? — спросил Гьян глухим и, как ему самому показалось, дребезжащим голосом.
Инспектор замотал головой столь медленно и грустно, что можно было подумать: человек искренне сожалеет, что не в состоянии выполнить столь естественную просьбу.
— Нет, гораздо удобнее проделать это в участке, вдали… вдали от посторонних влияний. К тому же у нас там… у нас там более благоприятные условия.
— Я в самом деле не могу его отпустить… — начал Гьян. Ему пришлось остановиться, чтобы откашляться. — Я хочу сказать, он смотрит за волами. Фактически единственный слуга в доме. Он не может отлучиться. Без него мы беспомощны. Опять же волы… их надо кормить, поить… — Гьян заставил себя улыбнуться.
Инспектор, казалось, был чрезвычайно огорчен.
— Жаль, что он такой незаменимый. Но как мне поступить? В этих случаях предусмотрена определенная процедура. Когда мы разбираем какое-либо заявление, свидетель должен иметь возможность высказаться совершенно свободно, вне всякого воздействия. Все мы вынуждены терпеть подобные неудобства во имя правосудия, господин Талвар. Наступает день, когда правосудие предъявляет к человеку свои требования.
И он оскалился в улыбке, показав зубы и десны. Гьян сжал кулаки, чтобы инспектор не заметил, как у него дрожат руки.
— А вот и сигареты, — обрадовался инспектор. — Тьфу, я же просил две пачки, а вы притащили жестянку?
— Пачек не было. Только по пятьдесят штук, — ответил констебль.
— Про масала-пан не забыли, надеюсь?
Тукарам вернулся только на четвертый день. Он пробрался украдкой, через задний двор. Следов пытки не было видно на его теле, но он едва мог ходить. Он смотрел, как затравленное животное, большими, словно застывшими глазами. Тукарам даже посидел немножко, прежде чем Аджи заметила его, сгорбленного и жалкого. Страшное это было зрелище! Аджи подала ему чашку чаю и только потом позвала Гьяна.
Чашка тряслась у Тукарама в руках. Ярость и презрение охватили Гьяна, когда он посмотрел на него.
— Что они сделали с тобой? — спросил он, едва только Аджи ушла в кухню.
Тукарам лишь глядел во все глаза на хозяина, ничего не отвечая.
— Лед? Они посадили тебя на глыбу льда?
Тукарам отрицательно мотнул головой. Слезы мелькнули у него в глазах и покатились по щекам.
— Нет, они засунули ледяную палку мне в… О, этого мучения я не мог вынести.
— Еще что?