— Ладно, рассказывай дальше!
— Больно, ох, как мне было больно. Они били меня веревкой по пяткам, каждый удар пронзал все мое тело до самой шеи.
— Но почему же ты не кричал, дурак?! Заорал бы во всю мочь, чтобы каждый прохожий тебя услышал!
— Заорал бы! Чтобы я не кричал, они пихнули полицейский башмак мне в глотку. Больно и стыдно. Стыд хуже, но перенести боль я не смог. Лучше бы мне умереть. Теперь мне придется уйти. Оставаться у вас в доме после того, что случилось? И в деревне тоже….
Черная ярость ослепила Гьяна. Он едва сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на бедного, едва дышавшего старика.
— И ты сказал то, что они хотели, — изменил показания?
Тукарам низко наклонил голову. Плечи его тряслись от неудержимых рыданий.
— Говори, Тукарам. Говори правду!
Тукарам молча подполз к нему.
— Прости меня, чхота-баба, прости меня. Я уже старик, но я никогда еще не валялся ни у кого в ногах. Теперь я молю тебя — прости! Я ел ваш хлеб, но я предал хозяина. Не мог вынести. Это слишком много — позор и боль.
Гьян отпихнул босой ногой жалкого, рыдающего человека.
— Это все, что я хотел знать. Можешь убираться. И чтобы ноги твоей больше не было в доме.
Старик ошеломленно посмотрел на хозяина, еще не до конца понимая, и тихо заплакал. Юноша ответил ему безжалостным взглядом. Со двора донесся слабый звон медных колокольчиков. Тукарам встал было на ноги, но со стоном снова сел.
— Мне некуда идти. Куда я денусь?
— В нашем доме для тебя больше нет места.
Тукарам утер слезы рукавом рубахи, прислушался к звону колокольчиков. Потом он поднялся, держась за стену.
— Пора поить Раджу и Сарью, — пробормотал он.
— Нет, ты больше не будешь поить волов, — твердо сказал Гьян. — Я прошу тебя об одном — уходи.
Старый слуга бросил на него долгий, умоляющий взгляд, как загнанный зверь На охотника. Прижимаясь к стене, он сделал один шаг, потом другой. Лицо его было искажено болью и ужасом. Молодой хозяин смотрел ему вслед до тех пор, пока он вышел из дома и пропал из виду.
День оправдания Вишнудатта был страшным днем для Малого дома. Аджи и та утратила свое спокойствие. Впервые вечный светильник в комнате бога Шивы погас.
Никто, кроме Гьяна, не подтвердил на суде, что Вишнудатт был тогда в поле. Работники, трудившиеся в Пиплоде, клялись и божились, будто не видели его перед этим несколько дней. Тукарам заученно твердил, что глаза его слабы и на расстоянии нескольких ярдов все предметы сливаются для него в сплошное пятно: к тому же, будь у него даже отличное зрение, он, мол, все равно ничего бы не рассмотрел на другом конце поля — мешало поваленное дерево. Во время перекрестного допроса он объяснил, что на предварительном следствии все выдумывал из-за своей преданности Малому дому.
— Жалкий, ничтожный трус! — бормотал Гьян себе под нос, когда допрашивали Тукарама. Старик говорил без запинки, каждое слово было отрепетировано заранее. В этот момент Гьян ненавидел Тукарама сильнее, чем Вишнудатта. Но вдруг как-то исподволь пришло к нему воспоминание о своей собственной трусости там, на залитом солнцем поле. Ведь это он, Гьян, держался на безопасном расстоянии вместо того, чтобы пойти вперед вместе с братом. Тукарама, в конце концов, можно понять — его зверски мучили в полицейской камере пыток. А что оправдывает Гьяна? Может быть, его верность доктрине ненасилия, к которой он так охотно присоединился? Но ведь ненасилие касается только политических взглядов, это метод борьбы с англичанами. Разве может оно стать жизненной философией человека?
Инспектор полиции купил себе новый мотоцикл. Большой дом заказал грандиозную пуджу семейному богу. Пандит старался, как никогда. А Гьян, чтобы хоть немного отвлечься, с головой ушел в свои обязанности карта — хозяина Малого дома.
Дня через три после суда Аджи за обедом спросила:
— Когда ты думаешь возвратиться в колледж?
Гьяна сначала поразил этот вопрос. После смерти Хари он и не помышлял о колледже.
— Я не поеду больше в колледж, — ответил он Аджи.
— Ты должен ехать. Остался всего год.
Он не мог согласиться. Та полоса в его жизни ушла в прошлое.
— Вся моя наука теперь здесь — обрабатывать землю, заботиться о тебе.
— Обо мне заботиться не нужно, — сказала старушка совсем спокойно. — Ты должен поехать и закончить ученье. Станешь большим человеком — сборщиком налогов в районе. Так хотел твой отец. И Хари тоже. Это твой долг перед памятью брата.
— Мой долг Хари никогда не оплатить, — серьезно ответил Гьян. — Если бы я исполнил свой долг, он бы не умер.
Но Аджи твердила свое.
— Он, бывало, костюм себе не купит или башмаки, только бы у тебя было все необходимое. Он и не женился из-за этого, хоть было много подходящих невест. А теперь ты не хочешь закончить учение. Ради чего же он все отдал, себя не жалел?
Совсем из ума выжила бабка. Где они достанут столько денег? У них осталось всего-навсего акров пятьдесят. На прожитие хватит, но не на колледж. Другое дело, когда у тебя есть старший брат, который за всем смотрит и во всем себе отказывает. Как, интересно, она это представляет себе — он вот так возьмет, все бросит и уедет?
— Землю сдадим арендаторам, — Аджи словно прочитала его мысли. — Даже если один год урожай будет поменьше — не беда. Волов нам придется продать.
— Продать Раджу и Сарью? Для Хари они были как дети.
— Волы не могут заменить детей.
— Да и кто их у нас купит? Им по десять лет.
— Мы можем продать их в Сонаварди, в институт, где готовят эту, как ее, сыворотку для прививок. Они всегда охотно покупают скотину. Надо только сообщить им — приедут и заберут.
— Так-то оно так, — рассердился Гьян, — но знаешь ты, что они вытворяют с животными? Там, в этом институте? Делают надрезы по всему телу и начиняют микробами оспы. Животные заболевают. Потом получается лекарство — сыворотка. Ее выкачивают, а животных отдают мясникам. Только к тому времени от них остаются кожа да кости.
Аджи кивнула.
— Да, я все это знаю.
— И все-таки хочешь продать Раджу и Сарыо? Чтобы с них содрали шкуру по частям, а потом пустили на мясо?
— Скотина — не человек!
Невозможно поверить! Это говорила Аджи, которая нянчилась с ними, когда они были еще телятками, любимцами всей семьи. Бывало, стоило ей их позвать, и они тотчас приходили и жевали кочерыжки прямо у нее из рук. А потом они попадали к Тукараму, который ласково расчесывал их и каждую неделю до блеска полировал тамариндовым соком колокольчики. Гьян не забыл, как по дороге со станции они с Хари спрыгнули с телеги, жалея волов.
Конечно, Аджи сама не знает, что говорит. В другое время он бы над ней посмеялся. Но теперь сказал только:
— Да за них много и не выручишь. Эти, из института, платят по весу — две аны[23] за фунт. Получится не больше ста пятидесяти рупий.
— Такие деньги тоже на земле не валяются, — стояла на своем Аджи.