— Никокта не тавите на позвоночника, — предупреждал Томонага своих учеников, — и никокта не бейте межту ноги.
Все это хорошо для профессиональных борцов, обязанных соблюдать правила игры. Он, Деби-даял, намерен давить на позвоночник или на адамово яблоко белого врага изо всех сил. Он не постыдится ударить ниже пояса. Только этому и следовало научиться — калечить, бить, уничтожать. И к чертовой матери Томонагу, его святыню и весь профсоюз дзюдоистов.
Если бы он владел этим искусством шесть лет назад!
С отвращением вспоминал он себя прежнего — тщедушного, избалованного, разодетого юнца, типичного сыночка богатого папаши. Как легко подбросил его тогда в воздух детина с бычьей шеей — солдат шотландских пограничных войск.
Это произошло летом 1933 года. Отец впервые уехал в путешествие по Европе, Сундари была с подругами в летнем студенческом лагере. Поздно вечером он на велосипеде возвращался домой из кино и собирался пройти через заднюю калитку, потому что мать думала, будто он играет в травяной хоккей. Зачем ей знать, что вместо этого он смотрел фильм с участием Нормы Ширер[28].
Когда он въехал в узкую калитку в задней стене дома, с трудом пропускавшую одного человека, то услышал какой-то шорох в саду. И тут же при ярком свете летней луны разглядел огромную темную фигуру солдата, наклонившегося к какой-то женщине, молча выпрямившейся у стены. Деби оцепенел, пораженный и напуганный. Это была его мать. Солдат развязал узел на ее чоли, обнажив нежную белизну груди. Потом рванул пояс, которым подвязывают сари… Там, около стены, в полном молчании, неподвижная, словно парализованная, стояла его мать, а солдат — Деби видел это! — прижимал свою хамскую белобрысую башку к ее груди.
Слепая ярость охватила Деби. Он бросил велосипед, подскочил к солдату и стал яростно дубасить его кулаками по спине. Англичанин, грязно выругавшись, обернулся, и Деби увидел белое от испуга лицо матери. Она высвободилась и с низко опущенной головой побежала к дому, придерживая рукой спадающее сари.
Только тогда гигант обернулся к Деби, медленно, как бы нехотя, словно овчарка, заметившая щенка. Он заграбастал обе ручонки, молотившие ему спину, в свою лапу и с силой прижал Деби к своему вонявшему потом, огромному телу. Так он держал его довольно долго, обдавая винными парами, а потом поднял рывком и посадил на стену, ограждавшую сад.
— Мозгляк чертов! — ругался он пропитым голосом, тряся Деби за плечи. — Дьявол тебя догадал примчаться! Дело как раз было на мази… Ты…
Наконец он отпустил Деби и пошел вразвалку, покачивая плечами, глубоко засунув руки в карманы и насвистывая песенку «Ах ты мое солнышко!». Больше он не оглянулся. Шотландская форма в лунном свете ярко выделялась до тех пор, пока он легко не перепрыгнул через стену.
Деби-даял так и остался сидеть на стене, не в силах пошевелиться от стыда и злости. Он жаждал отмщения! По щекам его струились слезы, а в ушах все стоял постепенно затихающий свист: «Ах ты мое солнышко!» «Мозгляк!» — так он его назвал. Это было обиднее, чем грязные ругательства. «Чертов мозгляк!»
Теперь он больше не «мозгляк». Он самый искусный дзюдоист среди всех Борцов Свободы.
Он еще долго не покидал того места, куда его посадил солдат, не решаясь войти в дом. Как плохо, что сестра уехала. Только Сундари он мог бы довериться. Мать нашла его, когда уже успели высохнуть слезы. Оказывается, она стояла возле калитки, поджидая опоздавшего Деби. Тут-то солдат перескочил через стену и набросился на нее.
— Я так перепугалась, — вздохнула она. — Даже крикнуть не могла, как бывает во сне. Сам бог прислал мне тебя на помощь.
Он вздрогнул от одной мысли: на ум пришло слово «изнасилование», которое он часто слышал, но не очень понимал. Вот, значит, что могло произойти! А потом скандал, унижение…
И все-таки Деби понимал: он тогда не сделал того, что обязан был сделать. Встретить бы этого молодчика сейчас. Уж Деби постарался бы, чтобы он до конца своих дней не смог приставать к женщинам.
Деби хотел было пожаловаться в полицию, но мать его отговорила. Пришлось бы устанавливать личность преступника, а кто отличит одного белого солдата от другого? Самое же главное — нельзя допустить, чтобы кто-нибудь на свете проведал об оскорблении, нанесенном людям высшего круга, у которых бывает в гостях сам начальник гарнизона!
В тот же вечер Деби пришел к выводу, что мать права. Лучше все забыть. Чем больше людей узнает, тем унизительнее все это будет для нее. Никому не надо рассказывать, даже отцу и сестре.
Деби без сна лежал в постели, глядя в темноту в сырой от пота рубашке. Он строил планы мести.
Борцы Свободы гордились тем, что они самая опасная группа террористов, если не считать действующих в Бенгалии. За три года у них составился солидный список достижений. Тщеславие Борцов подогревалось и тем, что их глава Шафи Усман был самым популярным человеком во всей провинции. Английская полиция пообещала тысячу рупий любому, кто предоставит информацию, способствующую «его захвату живым или мертвым». Так говорилось в официальном обращении.
Однако никого захватить не удалось. Скорее всего потому, что организация была малочисленная, дисциплина в ней строгая, и руководитель никогда не позволял им без нужды рисковать. Но главной гарантией безопасности оказалось все-таки то обстоятельство, что у Шафи Усмана были приятели в полиции. Все члены организации знали об этом.
Они были пламенными патриотами, посвятившими жизнь свержению английского правления в Индии. Каждого, кто представлял это правление, англичанина или индийца, они считали своим врагом. Любое проявление английского господства было для них мишенью. «Джай-Рам!» — так они тайно приветствовали друг друга и отвечали: «Джай-Рахим!» Имя Рамы священно для индуса, Рахима — для мусульманина.
В обстановке острых разногласий между индусами и мусульманами, возглавившими национальную борьбу против британского ига, движение террористов стало чуть ли не единственным островом сплоченности. Все они мечтали, рвались умереть за родину, и нужен был такой авторитетный руководитель, как Шафи, чтобы удерживать их от бессмысленных жертв. Шафи Усман совершенно не поддался волне религиозного фанатизма, затопившей страну. Под его началом объединились индусы, мусульмане, сикхи, убежденные в том, что именно им и их единомышленникам в других штатах в конце концов суждено вышвырнуть англичан из Индии. Ничего общего не имели они с непротивленческой агитацией Ганди и его последователей. Белые господа, считали они, пренебрегут малодушной пассивностью гандистов. Апостолы ненасилия в их глазах были врагами нации, пытающимися лишить народ способности к сопротивлению. Они подозревали даже, что англичане втайне поддерживают движение Ганди, чтобы укрепить свою власть. Недаром Индийский национальный конгресс основал англичанин[29].
— Они превратят нас в нацию овец, — любил повторять Шафи. — Этого хочет Ганди и все конгрессисты. Англичанам только от нас и надо, чтобы мы превратились в триста миллионов овец!
Борцы Свободы отказывались от вегетарианских обычаев и религиозных запретов. При вступлении в организацию они кровью подписывали присягу, проколов себе мизинец на левой руке. Встречи их заканчивались неизменной трапезой — кэрри[30] с равными порциями говядины и свинины. Это был символ отказа от священных заповедей всех религий Индии — индуистской, мусульманской, сикхской. Индусы и сикхи почитают корову. Для них она «го-мата» — общая мать; мусульмане считают свинью нечистым, дьявольским животным. Однажды отведав жаркого из говядины и свинины, индус, мусульманин или сикх лишался права исполнять предписания своей религии.
Для Деби-даяла это было самым трудным испытанием. В первый раз его чуть не стошнило. Долгие годы и века в разных воплощениях индус соблюдает религиозные каноны и в конце концов становится брахманом. И вот теперь для него, Деби-даяла, все пошло прахом, ибо он впервые в жизни осквернил святыню — попробовал мясо коровы. Но он обязан был так поступить. Свобода несовместима с догмами. Религиозные конфликты в Индии привели к порабощению страны. Англичане научились извлекать максимальные выгоды из этих конфликтов, натравливая индусов на мусульман, а тех и других на сикхов.
— Националисты играют на руку англичанам, — говаривал Шафи, — и Ганди, и Джинна[31] тоже. Вся привлекательность национального движения улетучилась. Оно перестало быть единым и независимым от религии. Индусы и мусульмане идут разными дорогами. Хотя те и другие шумят о ненасилии.
Сами они занимали особое положение, они сломали барьеры религии, разделявшие народ Индии. Они были братьями по крови, слугами родины.
Формально все они состояли членами Клуба физической культуры Ханумана[32]. Их штаб-квартира помещалась в маленьком грязноватом здании позади часовни Ханумана. Вошедшего встречал полумрак настоящего гимнастического зала, резкий запах пота и мази, которой натираются борцы. Отовсюду доносились глухие удары падающих тел, слышалось тяжелое сдерживаемое дыхание. Стены были увешаны портретами борцов и боксеров — Чарльза Атласа, Гамы и Гунги, Ибрагима, Моллера, Джека Джонсона, Примо Карнера и еще разных других. В середине зала была устроена акада — специальная углубленная площадка для борьбы, заполненная мягким красным песком. За акадой виднелась окруженная канатами арена для дзю-до, в одном ее углу стояла святыня — заключенные в окаймленную черным ремнем общую раму портреты знаменитых японских мастеров дзю-до.
У стены были сложены штанги, гантели, эспандеры. В особом отсеке — гимнастические перекладины, брусья и малкхамб — натертый жиром столб. Влезать на него — любимая забава местных жителей. Здесь был даже набитый ватой козел для прыжков, развивающих решительность и смелость, — точно такие стоят в казармах английских солдат.
Каждый вечер сюда приходят человек двенадцать, остальные обычно выполняют какое-нибудь задание. По субботам все тридцать шесть в сборе. В этот день не бывает никаких тренировок и занятий, не приходят ни Томанага, ни тренеры по другим видам спорта. Борцы Свободы надежно запирают двери, беседуют и строят планы до глубокой ночи. Перед тем как разойтись, обычный ужин: грубый хлеб и кэрри со свининой и говядиной пополам. Все это запивают водой. Сидят они вокруг арены для дзю-до с трех сторон, четвертая сторона свободна, ноги удобно устроены на мешочках с песком, уложенных вдоль арены. В одиночестве на свободной стороне арены восседает Шафи Усман.
Он теперь называет себя Сингхом, отрастил бороду и носит тюрбан, потому что его фотография без бороды хорошо известна во всех полицейских участках Пенджаба. Столь романтическая фигура, он пользуется большой популярностью у проституток Чандни-Чоук в Дели и Анаркали[33] в Лахоре, однако товарищи по организации ничего не знают об этой стороне жизни своего кумира. Борода отлично гармонирует с его лицом, со всем его обликом, она символизирует бесспорное превосходство зрелого человека над молодежью и даже внешне подчеркивает его начальственное положение среди Борцов. Говорит Шафи мягко, серьезно, с едва заметным для окружающих акцентом — ведь он так долго пробыл за границей.
Его руководящая роль признана безоговорочно. Ведь он принадлежал к избранному кружку первых террористов, который основали Джитен Дас и Хафиз-хан. Джитен Дас умер в тюрьме на Андаманских островах, а Хафиз-хан, говорят, живет до сих пор в Бомбее и оттуда направляет все движение. Он признанный вождь террористов в Индии, как Ганди — вождь Национального конгресса.
Но для Борцов Свободы Джитен Дас и Хафиз-хан — это великие имена, и только. Их подлинный вождь — Шафи. Это он приходит к ним каждую субботу, дает им задания, делит с ними риск и трудности.
Они знают его прошлое, знают, за что он мстит. Шафи было всего шесть лет, когда ему разрешили отыскать труп отца в груде других трупов, валявшихся за загородкой в Джаллианвале[34]. Это было жарким апрельским днем 1919 года. Покойники в Джаллианвале уже начали разлагаться. Их было там триста семьдесят девять — начальство приказало пересчитать, чтобы установить точную цифру. Шафи не скоро отыскал тело отца.
— Беднякам не по пути с движением бойкота английских товаров, которое проповедует сейчас Ганди, — убеждал их Шафи. — Чуть что, Ганди окажется в противоположном лагере и станет поддерживать англичан. Он ведь тогда только сунул нос в Джаллианвалу поглядеть, что там случилось, и пробыл всего пару минут, пока генерал Дайер не приказал пустить в дело пулеметы. Несколько мгновений — и триста семьдесят девять трупов валялись на земле, а раненых было больше тысячи.
В тот же вечер, когда Шафи Усман вместе со своей рыдающей матерью возвращался с похорон по улице Куча Карианвала, их заставили лечь на землю и ползти на животе — это был знаменитый «приказ генерала Дайера».
— Всем нам пришлось ползти на четвереньках, — рассказывал Шафи, — как собакам! Всем — мужчинам, женщинам, детям. Без исключений! За такое мы должны мстить, а не толковать о ненасилии! Даже сама идея ненасилия — оскорбление, нанесенное земле Шиваджи, Акбара и Ранджита![35]
Под его руководством они действовали сначала осторожно. Сперва всего-навсего писали индийские цифры вместо английских на километровых столбах, меняли обозначения на дорожных знаках, малевали антианглийские лозунги на стенах. Потом мазали дегтем статуи английских генералов и наместников. После этого стали перерезать телефонные и телеграфные провода, поджигать почтовые ящики, запихивая в них пропитанные маслом тлеющие лоскуты. Затем перешли к автомобилям англичан — насыпали песок в баки с маслом.
Теперь они закалились для более существенных дел: поджигали административные здания где-нибудь на окраинах, шпалы на железных дорогах, ломали накладки на рельсовых стыках. Они достали кусачки, которыми резали провода, и гаечные ключи, подходившие к болтам на рельсах. Все это снаряжение было аккуратно сложено позади мешков с песком, на которых сейчас отдыхали их усталые ноги. За последние две недели им удалось отвинтить семь штук накладок на рельсовых стыках. Однако самыми эффективными достижениями следует признать поджог загородной дачи в джунглях и крушение товарного поезда.
Однако не успели они насладиться собственными успехами, как Бенгалия вышла вперед: девушка из колледжа выстрелила в английского губернатора, когда он обращался к студенческому собранию.
— Какая-то девчонка нас опозорила, — констатировал Деби-даял.
Шафи бросил на него быстрый взгляд. Он непохож на других, этот Деби-даял, в своей шелковой кремовой рубашке, спортивной куртке и с часами фирмы «Ролекс» на руке. Не бедность и не удары судьбы привели его сюда. Откуда его пыл? Побуждения остальных членов организации были ясны Шафи Усману, а Деби-даял всегда оставался загадкой. Иногда Шафи даже чувствовал себя с ним неловко. Он не сомневался, что все остальные считают Деби-даяла его заместителем. Они знали, что спортзал и все его оборудование существует благодаря щедрости отца Деби, что те несколько зарядов динамита, при помощи которых был спущен с рельсов товарный поезд, Деби стащил со складов своего родителя.
— Когда мы намерены пустить в ход пистолеты? — спросил Имам Дин. — В Бенгалии даже девушки…
— А зачем пускать их в ход? — холодно парировал Шафи. — Губернатор остался невредимым. Они всегда надевают стальные жилеты под рубашку, когда идут на такие собрания. Девушку схватили на месте преступления. Теперь она выдаст других. В полиции ее заставят говорить, вы знаете, какие у них методы. Группу раскроют и посадят в тюрьму, все наше движение окажется под угрозой. Из-за чего? Из-за горячности одной девчонки. Чтобы убивать их, мы должны оставаться на свободе. Не из страха, а потому, что нам нужно продолжать наше дело и довести его до конца.
Все затаив дыхание слушали своего предводителя-мусульманина, который теперь стал так похож на сикха. Эта трансформация придала еще большую значимость их движению: религия ничего не значит! Человек, рожденный мусульманином, превратился в сикха — он даже носил кара[36].
У него не нашлось доброго слова о той девушке, он высказал только опасение — не пострадает ли все движение из-за ее поступка? Такова была сила его одержимости. Она ведь совершила ошибку. А те муки, которые ей теперь придется принять, — естественное следствие их опасного дела. В данном случае, возможно, это даже заслуженное возмездие.
— Можем мы придумать абсолютно безопасный способ, чтобы пустить под откос поезд? — спросил Имам Дин.
Шафи отрицательно покачал головой.