И теперь совсем не хотелось начинать все сызнова, чтобы в конце концов жениться на какой-нибудь старомодной девице, строго соблюдающей парда[55], вроде его тетушки.
В первых числах августа Сундари приехала в Бомбей. Гопал пригласил ее на ленч в ресторан Корнелиа и там узнал, что Сундари приехала на свидание с братом.
В тот раз в их разговоре впервые произнесено было имя Деби-даяла. Если Гопал собирался заговорить о разрыве, ему представлялся удобный случай. Он долго смотрел на девушку, не говоря ни слова. Наконец произнес:
— Я не знал, что он в здешней тюрьме.
— Их собрали там, пока не переправят куда-нибудь, — объяснила она. — Скоро всех увезут навсегда.
Гопал не знал, что ей сказать.
Тут уж ничего не поделаешь. Он был благодарен ей за то, что она удержалась от рыданий и жалоб.
— Завтра день свидания. Деби разрешил мне прийти.
— Вот как, — сказал Гопал, — понятно.
— Последнее свидание. А я не знаю, о чем говорить с ним. Что тут можно сказать? Я всегда любила его. Понимаете, мы были очень близки с ним.
— Такая жалость, что он сбился с пути, — посочувствовал Гопал.
Сундари перестала есть и пристально на него взглянула.
— Он не сбивался с пути. Просто ему не повезло, он оказался среди тех, кого схватили. По его словам, он делал лишь то, что считал своим долгом.
Значит, она считает брата неудачником, а вовсе не преступником. Его, оказывается, надо жалеть, а не осуждать. Гопала поразили эти рассуждения.
— Так-то оно так… — вяло отозвался он, — но все же…
— Неужели вы не понимаете? Он хотел быть искренним и смелым. Конечно, есть люди вроде моего отца — они безропотно соглашаются с иностранным господством, и, может быть, совершенно напрасно. Но есть и другие. Посмотрите на ирландских патриотов или вспомните, как Америка добилась независимости — благодаря людям, которые восставали и боролись. Если бы молодежь Америки не поднялась против иностранных угнетателей, американцы никогда бы не стали свободными.
Перед ним была новая Сундари — серьезная, пылкая. Где-то он читал, что женщина, нежная, как лепесток цветка, душою может быть тверже металла. Конечно, в какой-нибудь романтической поэме на санскрите. Сейчас, глядя на Сундари, он вспомнил эти слова. Ошеломленный ее горячностью, он не мог отвести от нее взгляда.
Сундари между тем продолжала:
— А вот мой отец никак не хочет понять этого. Американцы, завоевавшие свою свободу, в его глазах герои, а наши — бунтовщики. Кто упрекнет Деби в жестокосердии за то, что теперь он не хочет видеть отца?
Гопал тоже считал таких, как Деби-даял, бунтовщиками.
— Мне горько слышать это, — сказал он, — ваш отец, должно быть, очень расстроен.
— Ничего удивительного. Они с Деби принадлежат к разным мирам. Отцу все хочется просить прощения за поступок сына, вместо того чтобы гордиться им. Я единственная из всей семьи понимаю, что чувствует Деби. Вы не могли бы отвезти меня завтра туда?
Просьба была настолько неожиданной, что в первое мгновение Гопал даже растерялся. Досадно было бы впутаться в эту историю. Ведь он учился в Англии и работает в английской фирме. Он удостоен почетного звания в англо-индийской армии. Такие типы, как Деби-даял, так же как и сторонники Ганди, принадлежат к противоположному лагерю. Не может он допустить, чтобы его ставили с ними на одну доску, не хватало еще навещать их в тюрьме.
— Отвезти вас в тюрьму? — переспросил он.
Видимо, она уловила колебания в его голосе.
— О, право, это не обязательно. Пожалуй, мне даже лучше отправиться туда одной.
— Разумеется, я провожу вас, — сказал он.
— Знаете, это и в самом деле не имеет к вам никакого отношения. Кстати, кое-кто намекал мне, что вы, может быть, склонны расторгнуть помолвку. Я как раз…
— Что за чепуха! — прервал он.
— Дайте договорить. Я как раз хотела сказать, что, если вы так решили, я вас вполне понимаю.
— Ну перестаньте же говорить глупости! — сказал он. — Лучше займитесь десертом. Разумеется, я отвезу вас в тюрьму или куда там вам еще заблагорассудится.
Утром они отправились. Он поставил машину в мощеном дворе тюрьмы. Перед ними была длинная стена высотой в тридцать футов. В самой середине ее они заметили большие стальные ворота. В них была устроена маленькая калитка, охраняемая полицейским в желтом тюрбане. Чиновник, встретивший посетителей у самой калитки, провел их по длинному, пахнувшему сизалем[56] и кокосовой кожурой коридору в маленькую комнатушку, где и оставил одних.
Они сидели в тревожном ожидании. До них доносился скрип замков, звук шагов в коридорах. Здесь, в комнате для посетителей, было маленькое зарешеченное окошко, открывавшееся в соседнее помещение. За этим окошком на высокий табурет усаживали заключенного.
Гопал чувствовал себя униженным при мысли, что он выступает в роли просителя перед мелким государственным чиновником. Он впервые в жизни попал внутрь тюрьмы.
Пришел инспектор и, представившись, сказал:
— Прошу прощения, мистер Чандидар, но заключенный желает видеть только мисс Кервад. Разумеется, его право — принимать или не принимать пришедших к нему на свидание. Если вы будете так добры подождать в моем кабинете…
После долгого ожидания, после того, как он потратил столько усилий, чтобы продемонстрировать всю свою бодрость и весь запас хороших манер, это выглядело пощечиной. Гопал все-таки попытался скрыть досаду.
— Нет, нет, я подожду на улице, в машине, — сказал он, вставая.
— Мне очень жаль, по это его право, — извинялся инспектор. — Я обязан соблюдать инструкцию.
— Да, разумеется, — согласился Гопал.
Минут через пятнадцать Сундари вышла из ворот в сопровождении инспектора. Глаза ее были полны слез. На обратном пути она не произнесла ни слова. Гопал был мрачен, старался сосредоточить все свое внимание на управлении автомобилем и не пытался заговорить с ней или утешить ее. Появилась первая трещина в их отношениях Они становились чужими еще до того, как соединились в браке, ибо свадьба их предполагалась месяца через два, когда будет наиболее благоприятным расположение звезд.
«Ужасно выглядит здесь этот человек, который в колледже был моим кумиром», — думал Гьян, глядя на большую красную букву D[57] на рубашке Деби-даяла. «Заключенные группы D» — так называли этих людей. Два дюжих сержанта привели его последним, когда пароход уже был готов к отплытию. Тюремщики Андаманских островов получили приказ беречь его как ценный экспонат. Еще бы: террорист, революционер, пытавшийся свергнуть британское правление!
Даже в безобразном тюремном тряпье — грубой серой рубахе и штанах — он показался Гьяну особенным, не опустившимся и не униженным, как другие, а гордым, прямым и надменным. Ко всеобщему удивлению, сержанты на прощанье обменивались с узником любезностями, долго трясли ему руку и в то же время весьма холодно ответствовали на горячее приветствие надзирателя-гуркха[58].
Да, этот человек, без причитаний и стонов водворившийся в трюм парохода-тюрьмы, отправляющегося на Андаманские острова, был Деби-даял, единственный сын Деван-бахадура Текчанда Кервада.
В первый же день он заявил сопровождавшему пароход офицеру протест по поводу грубого обращения с арестованными, вызвав этим ярость старшего надзирателя — гуркха Балбахадура, человека с неприятным, гладким, безволосым лицом.
Один из заключенных, тот, что лежал у самой бочки, служившей общей парашей, пожаловался на невыносимое зловоние и попросил перевести его в другое место. На это заявление надзиратель не обратил никакого внимания. Тогда к нему обратился Деби-даял.
— Будьте любезны, вызовите офицера, пусть он убедится собственными глазами, что здесь происходит.
Балбахадур направился к Деби-даялу, посмотрел на него долгим мрачным взглядом и спросил:
— Это ты хочешь видеть сахиба?