Она обрушилась на муравейник с неожиданной для себя самой яростью — ее раздражала непонятная мягкотелость Деби. Он не имеет права оставаться таким… Он должен стать решительным, настоящим мужчиной.
Маленькая крепость из мягкой земли была разрушена до основания, словно игрушечный замок. Муравьи сотнями выползали из ямок и переходов. А она все пинала ногой остатки муравьиного города, а потом стала топтать руины и давить маленьких белых муравьев.
— О, как ты могла, Сундари! Как ты могла! — пронзительно кричал Деби с искаженным от ужаса лицом.
— Не нравится? Тогда разрушил бы сам, — рассердилась Сундари. — Или попросил бы своих девиц Стенли!
Она повернулась и побежала в дом, не в силах объяснить ему, что дело совсем не в муравьях, а в том, что он, ее маленький брат, должен расти сильным и смелым. Или, может быть, она так разбушевалась из-за того, что он ждал сестер Стенли?..
Сундари все еще вспоминала Деби, когда они с Гопалом достигли цели своей поездки — маленького бунгало в лесу за Махабалешваром. Хозяин бунгало ждал их с гирляндами цветов. «Интересно, — подумала Сундари, — гирлянды у них всегда наготове или он откуда-то пронюхал, что приехали молодожены? Можно ли догадаться об этом по нашему виду?»
Она попыталась стряхнуть с себя оцепенение и войти в свою новую роль. Но, увы, она не чувствовала ни волнения, ни радости, ни душевного подъема, приличествующих невесте, да и выглядела она не очень привлекательно — так она решила, переодеваясь и рассматривая свое осунувшееся лицо и заплаканные глаза.
«Гопал будет прав, если разочаруется во мне», — думала Сундари, умываясь холодной водой. Разве ему понять, что значит для нее Деби. Как сможет она теперь радоваться медовому месяцу, как сможет выглядеть красивой для этого чужого человека, ставшего ее мужем? Разве возможно это в тот самый час, когда пароход Деби держит курс к Андаманским островам?
Гопал сидел на веранде, нервно зажигая сигарету от сигареты. Внизу, под ним, купалось в лунных лучах огромное ущелье. Он слышал, как Сундари хлопнула дверью ванной комнаты и легла в постель. Он подождал еще немного, потом отшвырнул сигарету и вошел в спальню. Сундари казалась нервной и возбужденной и улыбнулась ему. Но стоило ему до нее дотронуться, как она отшатнулась, и две огромные слезы выкатились из ее глаз. Она разрыдалась. Он пытался утешить ее и осушить поцелуями слезы, но был неловок и неискренен. А ее мысли улетели далеко, и тело оставалось холодным и безответным.
Гопал оставил ее и вышел прогуляться вокруг бунгало. Потом он снова уселся на веранде и принялся за виски.
Когда, уже гораздо позже, он опять прокрался в ее комнату, Сундари крепко спала, а Спиндл с лаем набросилась на него.
Разозлившись, он отшвырнул собаку так сильно, что она заскулила, и Сундари проснулась.
— Как вы могли притронуться к Спиндл, вы, жестокий человек! — Она взяла собачку на руки и повернулась к нему спиной.
Гопал тихонько выскользнул из комнаты и вернулся к своей бутылке виски.
Первая ночь предопределила весь их медовый месяц. Она запомнилась им обоим как нечто странное и непристойное и не исчезнет из их памяти всю жизнь. Ему все это было обиднее, чем ей. Родственничек-террорист и так уже поссорил Гопала со всей семьей и нанес ощутимый удар его престижу. А теперь тень этого человека встает между Гопалом и его молодой женой, мешает им.
«Как вы могли притронуться к Спиндл, вы, жестокий человек!» — так крикнула она ему в первую брачную ночь.
Оба они пытались как-то поправить дело. На следующую ночь Сундари даже предложила привязать Спиндл на веранде, но это мало чему помогло. Он был груб, она равнодушна. Ей было очень больно. В результате у Сундари поднялась температура, пришлось вызнать врача. Лихорадка продолжалась три дня. В последнюю неделю Сундари, хотя и была уже здорова, выглядела измученной, думала о чем-то своем. Но она не отвергала мужа. Да и во время болезни она проявляла готовность отвечать на его чувства. Только к самому концу их пребывания в бунгало он наконец уразумел, что с ее стороны все это было вроде игры: «Давайте притворимся…». Хорошие манеры помогали изображать страсть, и она заставляла себя выступать и роли счастливой, любящей новобрачной, притворяясь, что наслаждается тем, что на самом деле причиняло ей боль и вызывало отвращение. Безвольная покорность жены заставляла его чувствовать себя чуть ли не насильником.
Они вернулись в Бомбей в конце августа, когда еще бушевали дожди. По дороге, в машине, к ней вернулось хорошее настроение, и они вместе обсуждали устройство их будущего дома. Гопал очень обрадовался, когда она сказала:
— Дорогой, давай не будем слишком часто выезжать первое время.
— Притворимся, что еще не возвратились, — ответил он со смехом.
— Нет, серьезно, прошу тебя. Я не очень-то хорошо вела себя в Махабалешваре и теперь хочу исправиться.
Он ласково погладил ее руку.
— О, мы вовсе не обязаны ходить куда-то, если сами не захотим. К счастью, мы поселимся достаточно далеко от города, чтобы нас никто не тревожил.
Но их потревожили в первый же вечер. Когда зазвонил телефон, они как раз сели пить чай, после чего Сундари собиралась зайти в свою комнату, чтобы посмотреть, как распаковывают вещи.
— Да, мы только что приехали, еще не распаковались, — услышала она голос Гопала. Он прикрыл трубку рукой и сказал Сундари: — Это Малини, — а потом продолжал уже в трубку: — Ах, вот что? Да нет… Сейчас дождь перестал. Но тучи темные и большие. И ветер холодный. Что? Нет, я вовсе не пытаюсь вас отговорить. Странная мысль! Конечно, будем рады… Прошу… Разумеется…
Он повернулся к жене с виноватой улыбкой.
— Звонила Малини, да-да, та самая, что была на свадьбе. Она со своим князем хочет приехать сюда поплавать.
— О! — Сундари нахмурилась. — Сейчас?
— Я, вообще говоря, совершенно не выношу князя. Я думал, он давно бросил ее, но, — он пожал плечами, — я не мог ее не принять. Мы… мы слишком хорошо знакомы.
— Ну, конечно, не мог.
Сундари еще не кончила разбирать вещи, когда появилась Малини — слишком быстро, чтобы можно было предположить, что она ехала из города.
— Дорогой! — услышала Сундари ее щебетание. — Я так рада снова видеть тебя в цивилизованном мире. Выглядишь ты превосходно, хотя тебе полагалось бы утомиться.
Сундари, сидевшая на корточках перед раскрытыми чемоданами, вздрогнула при слове «дорогой» и вспыхнула, когда до нее дошел смысл последней реплики. Она знала, что слово «дорогой» в устах актрисы вовсе не свидетельствует об интимной близости, но ее покоробил фамильярный и даже какой-то собственнический тон Малини.
Она поспешно поправила прическу и вошла в гостиную. Малини поразила ее подведенными глазами и яркими румянами на щеках. В жемчужно-розовом сари и черной чоли она выглядела шикарной и праздничной.
— Умоляю, уберите псину, — воскликнула Малини, с отвращением передернув плечами. — Не выношу собак, особенно таких вот, как немецкие сосиски.
Сундари увела Спиндл в спальню и посадила на кровать. Вернувшись, она предложила Малини чаю.
— Спасибо, не надо, милочка, — отказалась Малини. — Гопал подтвердит вам, я не употребляю это пойло. Я уже попросила Балдева принести мне виски. Он знает, какое я люблю.
Балдев — вот как, оказывается, зовут лакея Гопала.
Сундари еще не успела запомнить имен всех слуг, и ее шокировала осведомленность Малини. Ей стало как-то не по себе…
— А где же его высочество? — спросил Гопал.
— Ах, бедного князика в самую последнюю минуту утащили играть в покер. Вот я и подумала: поеду-ка одна, иначе вы будете разочарованы. Хотя, между прочим, я не почувствовала восторга в вашем голосе по телефону.
— Что вы, мы очень обрадовались, — запротестовал Гопал.
— Надеюсь все-таки, что вы не откажетесь после женитьбы от прежних друзей?.. Спасибо, Балдев. — Она улыбнулась лакею, принесшему ей бокал. — На вид прекрасное виски. Кто-нибудь выпьет со мной?
— Я не откажусь, — сказал Гопал. — Принеси и мне, Балдев. Сундари едва ли станет нить.
— Боже мой! Надеюсь, ваша жена не поклонница Морарджи?[60]
— Нет, нет! — возразила Сундари. — Я пью иногда херес и, уж во всяком случае, не мешаю другим.
— Как насчет купанья? — спросила Малини.
Гопал взглянул на жену.
— Ты пойдешь, дорогая?