Когда Гьян появился в зеленых, взятых взаймы трусах, он вдруг заметил, что все не сводят с него глаз. Сначала он испугался, не дырявые ли трусы, но потом сообразил: всеобщее внимание привлекает ладанка-джанва у него на шее. После некоторого замешательства они попытались сделать вид, что ничего не произошло. Деби-даял вошел в воду. Но тут толстушка Бхупиндер смехом разрядила напряжение.
— Какая прелесть — настоящая ладанка! — взвизгнула она. И все ее белое полное тело, облаченное в тесный купальник, затряслось в неудержимом веселье. Засмеялись и остальные, стараясь сгладить создавшуюся неловкость.
Но Гьян был уязвлен. Насмешка причинила ему боль. А их доброго намерения все замять он не понял. Сгорая от стыда, он повернулся и побежал к главному руслу реки. Никто, конечно, не рискнул за ним последовать. Гьян нырнул и не всплывал на поверхность до тех пор, пока ему не показалось, что легкие вот-вот разорвутся. Тогда он вынырнул и поплыл к противоположному берегу, который отсюда, с озера, казался узенькой полоской земли: виднелись лишь верхушки торчавших под водой деревьев.
И здесь, вдали от посторонних глаз, в бурных волнах Ченаба, он снял свою джанву и пустил ее вниз по течению.
Вот уж над чем никто не мог посмеяться, так это над тем, как Гьян плавал. Все остальные могли только плескаться в мелких лужицах, вырядившись в эффектные заграничные купальники, да демонстрировать девушкам свой неумелый кроль «по системе Вайсмюллера». Никто из них никогда не решился бы окунуться в бурный поток главного русла.
Когда примерно через час он присоединился к ним, неловкость еще не прошла. Они с удивлением поглядывали на его голую шею. Но на этот раз никто не обмолвился о джанве, хотя они не могли не заметить, что он снял ее.
Но для Гьяна день был испорчен. В глубине души он обиделся. Бедный студент, приглашенный на пикник богачей, — таким он сам себе казался. Гьян вышел из семьи, верной индуистской традиции, в его мире священная ладанка все еще была священной. Они же представляли собой новую молодежь, подражавшую западной культуре. Словно сговорившись, все они были подчеркнуто вежливы, стараясь скрыть свое снисходительное отношение к нему. Гьян не мог понять, зачем его вообще пригласили.
И словно в ответ на его немой вопрос, они заговорили о политике.
Девушки удалились, чтобы снова переодеться в сари. Солнце, утомленное и бесформенное, спускалось к песчаным дюнам. Бриз, проносившийся над однообразным ландшафтом, значительно ослабел. Низкорослые, высохшие пальмы по берегам реки да кружевная листва деревьев бабул и кикар дорисовывали картину, характерную для Пенджаба в жаркий сезон.
— Почему вы носите кхаддар? — спросил Сингх.
В самом деле, почему он носит эту грубую, домотканую одежду индийских крестьян? Гьян чуть не рассмеялся. Это была одежда участника Индийского национального движения. По ней узнавали солдата той армии, которая посвятила себя правде и ненасилию.
— Я последователь Ганди, — объяснил Гьян.
— Боже ты мой! — сказал Сингх мягко. — А как это надо понимать?
— Это надо понимать так, что я среди тех, кто стремится к освобождению Индии от английского правления.
— Ганди — враг национальных устремлений индийцев, — произнес Сингх.
Воцарилось долгое молчание.
Вдали, словно коричневый жучок в облаке пыли, двигалась по дороге в Лахор легковая машина. Они лениво наблюдали за ней, пока она не скрылась из глаз и пока не рассеялась поднятая ею пыльная туча. Потом Деби достал из ящика со льдом несколько бутылок пива, открыл их и наполнил стаканы.
Гьян ни разу в жизни не пробовал пива, но не хотел, чтобы они узнали об этом.
— Тебе пива с лимонадом? — спросил его Деби-даял.
Он замотал головой.
— Нет, спасибо, без лимонада.
Все подняли стаканы.
— В честь Борцов Свободы! — провозгласил Сингх.
— Борцов Свободы! — как эхо повторили Деби и Босу.
Так вот какие тосты провозглашают отпрыск семейства Кервадов и его приятели, одетые в модные купальные костюмы и потягивающие пиво, привезенное из Германии. Опасное слово неподвижно застыло в воздухе, как нефтяное пятно на воде. Гьян пил пиво маленькими глотками, стараясь привыкнуть к его горькому вкусу. Он пытался разобраться в этой внезапной перемене — его спутники оказались революционерами!
— Посмотрите на солнце, — сказал Босу. — Сейчас оно зайдет, и вы увидите зеленые отблески заката.
Все повернулись в сторону заходящего солнца и были поражены причудливой игрой цвета: алый, уже частью скрывшийся за горизонтом диск солнца на фоне розового неба и необъятной золотой песчаной равнины. И тут Сингх стремительно поднялся и заговорил. Его силуэт четко обрисовывался в косых лучах солнца.
— Наше солнце зашло сто пятьдесят лет тому назад, — произнес он свистящим шепотом, — когда англичане захватили страну. Только в день освобождения оно взойдет для нас снова. За то, новое солнце я предлагаю вам выпить. За восход нашей свободы!
Все торжественно встали, повторяя за ним: «За восход нашей свободы! За восход нашей свободы!»
Они молча уселись на свои места. Слышен был только скрип теплого, зыбучего песка. Так им и не пришлось увидеть зеленые отблески заката — время было упущено. Они смотрели на розовый край неба, светлевший над горизонтом, там, где село солнце. Солнце, которое взойдет для них только в день освобождения.
Легкая дрожь охватила Гьяна. Он услышал, что Сингх снова обращается к нему:
— Расскажите, пожалуйста, как вы оказались среди последователей Ганди?
Действительно, как? Была ли это мгновенная слабость, бурный порыв, охвативший его в момент жертвоприношения, когда он отдал свою единственную дорогую вещь? Или так повлияло на него странное видение — красавица, швыряющая в огонь манто?
— Каждый патриот, каждый, кто стремится к освобождению страны, — последователь Махатмы Ганди, — ответил он.
— Ну нет, — возразил Сингх с презрением в голосе. — Я отнюдь не сторонник Ганди, но смею считать себя патриотом.
— А ты когда-нибудь встречался с Ганди? — спросил Деби-даял.
— Не встречался. Но я видел его. Он был как… бог! — вдруг вырвалось у Гьяна. — Только он один способен привести нас к победе. Даже Неру стал его учеником, да что там… вся страна. Если есть у нас какая-то надежда на освобождение, то она в его движении, в ненасилии.
Сингх покачал головой.
— Сколько вреда принес этот человек своей гипнотической силой! Приведите мне хотя бы один исторический пример, назовите хотя бы одну страну, которая сбросила иноземное иго без войны, без насилия?
Сердясь на самого себя, Гьян пытался найти ответ. Он взглянул на Сингха. Этот тип сам носит традиционную бороду сикха, а издевался над его, Гьяна, ладанкой. Да еще пытается его переспорить.
— Ганди — бог, — заявил Гьян вызывающе. — Только он принесет свободу Индии.
— Хотя бы один пример? — повторил Сингх, словно не слыша. — Всего лишь один. — Он мотнул головой и сам ответил на свой вопрос: — Не существует такого примера. Свободу надо завоевать. Завоевать жертвами. Нужно пролить свою кровь, а не отказываться от мелких удобств и напяливать белые шапки. И за это нужно сидеть в тюрьме. Вспомните Америку — Соединенные Штаты! Они решились воевать. Или Турцию! Или даже нашего Шиваджи[7]… Ненасилие — философия овец, кредо трусов. Это самая большая опасность для нашей родины.
Сингх говорил с жаром, его голос стал пронзительным, как у разгневанного проповедника. Едва заметный отсвет заката на суровом, обрамленном черной бородой лице делал его похожим на пророка или на человека, которого сжигает какая-то тайная страсть.
— Нет, — продолжал Сингх, — этого нигде не было, и этого не может быть у нас! Ганди отнимает у людей мужество, превращает их в овец, в скотину. Этим он лишь умножит число жертв. Миллион людей погибнет, миллион — говорю я вам! Вместо каждого, кто погиб бы в борьбе за свободу, Ганди погубит десять человек. Вот что принесет Индии ненасилие!
Ветер, и песок, и отблески умирающего солнца придавали особое значение его словам. Пророк предостерегал беспечное человечество: «Миллион погибнет! Миллион!»
В таком духе они рассуждают всегда. Но сегодня это звучало необычно. У Гьяна возникло необъяснимое чувство протеста, в нем поднималась волна ненависти к этому странному парню с бородой. Ненависти или страха? Он, казалось, воочию увидел лицо зла, услышал голос темной силы.
Гьян вздрогнул, пытаясь стряхнуть с себя гипнотические чары, исходившие от этого человека. Надо было вспомнить факты, опровергающие его ложные аргументы, и он сердился на себя, не находя убедительного ответа.
— Ты в самом деле серьезно веришь во все это? — спросил Деби-даял.
— Верю ли я в ненасилие? Всей душой! — твердо ответил Гьян. — Только Махатма приведет нас к свободе — по пути ненасилия, по пути ахимсы.