Их ничем не сдерживаемая, бурная страсть совсем опьянила Гьяна. Он не знал, куда это его заведет, и не тревожился ни о чем, утешая себя мыслью, что все равно не мог противостоять случившемуся. Казалось, их стремление друг к другу опрокинуло все барьеры. Теперь она вела себя, как тигрица, кормящая приемыша, нежно оберегающая и защищающая любимое существо.
«Зачем понадобилось Сундари вторгаться в мою жизнь в тот страшный день пожара?» — твердил себе Гьян. Ведь после этого все совершилось с фатальной неизбежностью. Она уговорила его поехать к ней домой, заботливо уложила и послала за доктором. С ногой, как оказалось, не было ничего опасного: маленький металлический осколок вонзился в икру. Доктор обследовал ногу, перевязал рану и дал Гьяну снотворное. Он тотчас же впал в забытье. «Но ведь на следующее утро я без труда мог бы уйти», — вспоминал он.
Вместо того чтобы обратиться в бегство, Гьян, измученный, усталый, воспользовался ее гостеприимством и остался в уютном доме на морском берегу. Он знал, что муж ее где-то на Ближнем Востоке, и поддался искушению.
Но теперь он не мог отделаться от мысли, что все их недолгое счастье основано на лжи. Он клял себя одного — в сущности, он без колебаний воспользовался ее слабостью. Теперь настал час, они должны остановиться и поставить все на свои места. Он скажет Сундари, что любит ее по-настоящему, и дальнейшая их судьба будет в ее руках. Нельзя больше довольствоваться суррогатом любви.
После этих безумных четырех дней потерять ее было бы все равно что вырвать из груди сердце, но его вдохновляла собственная решимость, он был горд, что провинциальная щепетильность брала верх над цинизмом, внушенным ему на Андаманских островах.
— Я должен так поступить, — сказал он. — Ради себя и ради тебя. Потому что я тебя люблю.
Она лежала на песке рядом с ним и слушала, не прерывая. Но при этих словах она приподнялась, опершись на локоть, и внимательно посмотрела на Гьяна. Но он нарочно пристально вглядывался в морской простор, сознавая, что вся его решимость рухнет, стоит только ему повернуться и увидеть смело открытый ярко-красный купальный костюм, загорелые стройные ноги, маленькие изящные руки и точеное, испанского типа лицо с острым подбородком и удлиненными скулами, поразительно похожее на лицо ее брата.
— Любовь, — возразила она хладнокровно, — не для взрослых людей. Это забава мальчиков и девочек да еще поэтов, которые умерли, не успев повзрослеть.
— Не знаю, как любят поэты, я знаю только, как люблю я. Это как огонь, поддерживающий жизнь одинокого человека.
Сундари ласково взяла его за руку. К изумлению Гьяна, она улыбалась с таким видом, будто ей рассказали что-то забавное.
— Во всяком случае, тебе не в чем раскаиваться, я тебя тоже люблю.
Что она имеет в виду? Бурную страсть последних дней или, может быть, свой искренний порыв там, в доках?
— Нет, ты не понимаешь, — запротестовал он. — Я полюбил тебя с того самого дня, как впервые увидел. Клянусь, ни разу я не взглянул на другую девушку, даже там, на Андаманах. Только ты одна была в моих мечтах. Ты мне не веришь? Но теперь я решил принести жертву — я откажусь от самого дорогого. Так будет лучше для нас обоих.
Он вынул из бумажника фотографии.
— Посмотри! Помнишь, ты прислала это брату?
Сундари взяла карточки. Кровь отхлынула от ее лица, около переносицы четко обозначились две глубокие морщинки.
— Но я ведь послала это Деби. И внутри были спрятаны деньги!
Гьян не колебался ни секунды. Ложь не причинит вреда никому, кроме него самого, и потому она легко слетела с его губ.
— Я умолял Деби отдать мне фотографии, и он согласился. Он ведь знал, как я отношусь к тебе. Мы ничего не скрывали друг от друга.
Лживые слова были произнесены без труда. И не оставили горького привкуса.
Сундари лежала на спине, закрыв глаза. «Она чиста и беспомощна», — подумал Гьян. Именно потому, что она так доверчива и ранима, нужно, чтобы она поверила в чистоту его любви!
Она сняла резиновую купальную шапочку, непослушные пряди влажных волос свесились на лоб.
Вся она была покрыта яркими блестками песка. Безумное желание ослепило Гьяна. Точно так же, как три дня назад, когда он бездумно забыл обо всем на свете. Усилием воли он попытался избавиться от наваждения. «Только что, — напомнил он себе, — я говорил о святой любви и решился даже на новую ложь, чтобы доказать чистоту моего чувства».
Устыдившись своего порыва, он снова заговорил с ней.
— Когда я говорю о любви, я подразумеваю открытое чувство, которому не страшны никакие невзгоды, а вовсе не тайную, постыдную интрижку. Я хочу тебя всегда — всегда и навсегда.
Он вдруг склонился над Сундари и с силой сжал ее плечи, пальцы его впивались в ее тело, словно когти хищника. Он увидел прозрачные капли на ее ресницах, он не мог понять, слезы это или соленые капли морской воды.
Когда он ее отпустил, она снова легла на спину, не двигаясь и не открывая глаз.
— Неужели это ничего для тебя не значит? Я хочу, чтобы ты была со мной, разделила мою жизнь! Неужели для тебя любовь лишь пустой звук?
Увы, Сундари не могла ему ответить, ибо сама не понимала своих чувств. Что знала она о любви? Может быть, любовью было безумное увлечение маленькой девочки известным киноактером, заставлявшее ее трепетать от одного взгляда, от улыбки человека из другого мира? Или любовь — это огонек, который Сундари, обвиняя во всем только себя, с нежностью поддерживала после разочарований медового месяца и который одним дуновением погасила в тот вечер наглая женщина в атласном купальном костюме? Любовь была нежным цветком юных лет, который увял от одного лишь грубого прикосновения распутницы.
Ну, а теперь любовь стала игрой, игрой взрослых, которая требовала известного искусства, иначе грозила неприятностями. Любовь превратилась в бурную, опьяняющую многообразную игру, она воздаст за все, стоит лишь вытащить карту нужной масти. Если карта выше, взятка твоя! Даме в ослепительно-красном костюме достался король в темных очках. Скучающая светская особа сошлась с красивым смуглым парнем в грязном комбинезоне.
Любви нужно обучаться, как обучаются, например, петь. Но этому не научишься ни в богатом семейном доме в Дарьябаде, ни в «серебряной» тюрьме. Такая любовь процветает в обществе изобилия и радости, она волнующий аккомпанемент жизни, но отнюдь не сама жизнь. Такая любовь — блестящая партнерша на один вечер, ее хватает только на то, чтобы ускользнуть с танцев, покататься на автомобиле и не возвращаться до утра. А там?..
Или любовь — это спрятанное глубоко в душе чувство, заставившее ее вскрикнуть от ужаса и в отчаянье помчаться к разрушенному старому дому, броситься на шею к человеку в промасленном грязном костюме, а потом ощутить горячую волну благодарности?..
— Но существует и еще одна сторона, — продолжал он теперь уже совсем спокойно, — об этом нельзя забывать. Я могу тебе предложить немногое, но, если ты станешь моей навсегда, мы не пропадем. Я скопил кое-что. Конечно, ничего похожего на твою теперешнюю жизнь, но… маленькая квартирка и сносное существование нам обеспечены. Я открою свое дело, постараюсь разбогатеть, и, кто знает, может быть, и у нас появится большой дом и слуги. С тобой для меня нет ничего невозможного, без тебя жизнь для меня ничего не значит. Как только кончится война, я возвращусь на Андаманы.
— Аидаманы! — она вдруг оживилась. — Я бы поехала туда. Там Деби.
— Понимаешь теперь, как много это для меня значит, — продолжал Гьян. — С тобой имя, счастье, может быть, даже богатство. Без тебя — Андаманские острова.
— Но ты же вовсе не обязан возвращаться туда, даже и без меня, — возразила Сундари. — Почему ты не можешь жить здесь?
— Мне незачем жить здесь. Почему я, человек-никто, должен оставаться в Индии? Я наплюю на все и возвращусь на остров, куплю домишко, клочок земли. Должен же я свести счеты с правосудием.
Сундари нервно засмеялась.
— Счеты с правосудием! — повторила она. — Зловеще звучит: счеты с правосудием!
— Я сказал именно то, что хотел сказать. Но у меня есть и гордость, вернее ее подобие, потому что гордость слишком большая роскошь для того, кто носил андаманский ошейник. Мне видится что-то постыдное в том, что я сделал, сойдясь с тобой, забыв обо всем. Я хочу высоко держать голову, если это вообще мыслимо в моем положении. Я хочу иметь право сказать всем и каждому — целому миру, что мы с тобой любим друг друга.
Сундари поймала себя на мысли, что он безнадежно серьезен — все тот же юноша из колледжа, которого так глубоко задела насмешка над его ладанкой.
Зачем он примешивает ко всему этому любовь, почему он видит в ней нечто постыдное? Совершивший убийство, обреченный на долгие годы тюрьмы, он, как ни странно, боится презреть условность! Между тем Сундари не возражала бы, даже если бы муж узнал об их связи. Разве не он сам определил основы их семейной жизни?
Но Гьян этого никогда не поймет. Вместо того чтобы принять все как есть, он станет терзаться, подобно тем, рано ушедшим из жизни певцам любовных страданий. Такая любовь, о которой он мечтает, не может быть простой и легкой.
— Знаешь, я набрался храбрости выложить все это только потому, что вижу — тебе невесело живется. Иначе разве я решился бы предложить скучную, убогую жизнь взамен этого благополучия, машины, слуг? Почему ты должна отказаться от всего этого? Почему? Только по одной причине — ты его не любишь. Иначе… Иначе между нами ничего не было бы. Это единственное мое оправдание, только из-за этого я решился объясниться с тобой. Когда ты привезла меня из доков, заботилась обо мне, когда мы первый раз поцеловались, когда мы… — неужели все это для себя ничего не значит?
— О нет. Это значит для меня так много!
— Я так ждал этих слов! Как я надеялся, что ты их скажешь. Теперь выбор за тобой. Чего я хочу, ты знаешь. Пусть больше не будет ничего, иначе я снова забудусь и превращусь в зверя. Ты согласна?
Сундари кивнула, как всегда, с легкостью. Как мало он вырос, как похож он на того мальчишку, который от обиды нырнул и уплыл ото всех. Капли на ее ресницах стали теперь заметнее, и блестки песка сияли в лучах заката. Она все еще держала в руках две пожелтевшие и смятые фотографии. В эту минуту она казалась Гьяну такой желанной, такой одинокой. Как хотел бы он обнять ее, поцелуями осушить слезы. Но вместо этого он заставил себя подняться, волоча все еще залепленную пластырем ногу, и застегнуть сандалии.
— На этом я хочу остановиться. И я обещаю, что никогда больше не потревожу тебя. Но об одном я все же тебя попрошу. По-моему, я имею право на такую просьбу после того, что произошло между нами. Если когда-нибудь ты решишься ответить на мою любовь, выходи за меня замуж! Тебе стоит только позвать. Я приду.
Он повернулся и пошел прочь. Не оборачиваясь.