— Я уже все кончила.
Шафи разозлило ее равнодушие. Что это? Особая выучка — притворное сопротивление, чтобы разжечь страсть посетителя? Или, может быть, он ей противен? Он и раньше замечал это.
— Что с тобой? Иди сюда! — потребовал он раздраженно. — Иначе я встану и притащу тебя.
— Так нехорошо, стыдно, — уговаривала Мумтаз. — Прямо во дворе, средь бела дня… Мы же не птицы.
— А вечером ты вертишься в общем колесе, — пожаловался Шафи. — Мне и увидеть-то тебя не удается.
— Надо же зарабатывать. Я должна принимать всякого, кого прикажет Аккаджи.
— Пошли их к чертовой матери! Никого не принимай! Поняла?
— Что ж я могу поделать, если меня чаще всех требуют посетители. Договорись и ты с Аккаджи. Твои деньги не хуже других.
— Да вовсе тебя не чаще других требуют, — уколол он ее. — Чем хуже Азури? Или Ниша?
Она состроила гримасу.
— Как на чей вкус. И потом Азури больше нет. Ее продали. Марвари из Джайпура купил ее за восемь тысяч рупий. С ума сойти — человек выкладывает восемь тысяч за Азури, а у нее уже двое ребятишек.
— Ты просто завидуешь. Этот тип купил Азури, а мог бы купить тебя.
— У каждого свой вкус. Этому, видишь ли, нравятся белолицые. — Она передернула плечами. — Марвари все только об этом и пекутся. Такой славный мужчина, еще нет шестидесяти. И богатый!.. Жутко богатый! Азури повезло.
— Надо было вам раздеться догола и устроить парад, как в Париже. Тогда, может быть, он выбрал бы тебя.
— Гадость какая! У нас приличный дом! Стоит распахнуть сари — сразу берут на заметку. Фу!
Его всегда забавляло это стремление к респектабельности в публичном доме.
— Лучше бы на вас ничего не было, чем эта прозрачная штука, в которую старуха по вечерам вас наряжает.
— Так всегда одеваются девушки. Говорят, сам император Шах-Алам придумал такой костюм. Те, кто постарше, как Азури и Ниша, очень любят газовую ткань. «Лучший друг девушки» — они так ее называют… Ой, солнце уже село! Мне пора мыться и одеваться.
Когда Мумтаз пробегала мимо него, Шафи все-таки ухитрился схватить ее и повалить на кровать. Она отбивалась, колотила его, стараясь вырваться.
— Чтоб сегодня вечером ты была свободна! Слышишь? — предупредил Шафи. Потом он ее отпустил.
— Почему бы тебе самому не поговорить с Аккаджи? — возразила Мумтаз. Тяжело дыша, она поправила измятое сари. — Какой тебе смысл меня уламывать, когда…
— Да этой Аккаджи только бы денег побольше. Кровопийца… Старая ведьма! — прорычал он.
— Ш-ш! — предупредила Мумтаз. — У нее уши как у осла. А как, по-твоему, ей вести дело? Надо же ей оправдать расходы.
— Деньги! Деньги!! Деньги!!! — Шафи пришел в ярость. — Только у индусов куча денег — у банья и марвари. Жирные, развратные свиньи! Целый день восседают в своих лавках, а потом являются сюда, пускают слюни и покупают девчонок, как овец, как скотину какую-то!
— А ты как думал? — рассердилась Мумтаз. — Зачем мы здесь? Не оставаться же навсегда в этом доме! Кто посмотрит на нас, когда мы постареем? Каждая ищет мужчину, который ее купит. И она станет о нем заботиться, сделает счастливым.
— Подожди. Скоро я сам сюда явлюсь с полными карманами денег. И заберу тебя! — заявил Шафи.
— Ты! — Она расхохоталась. — Ты не из тех, кто покупает. Забежишь и тут же улепетываешь. Платишь за один вечерок… Разве нужна тебе женщина навсегда? Я не пойму даже, как это Аккаджи разрешает тебе жить здесь сколько заблагорассудится.
— Деньги! — огрызнулся Шафи. — Будь прокляты все деньги и все бабы, которые за ними гонятся!
Деньги — единственное, что ему не хватает. Но это ненадолго, утешал он себя. Ненадолго!
Когда они свернули к Анаркали, Босу схватил Деби за рукав.
— Помни, что ты обещал, — предупредил он. — Пожалуйста.
— Да, да, — кивнул Деби-даял. Он, как ни странно, казался добродушно настроенным. Босу это не нравилось.
— Ты знаешь, как он опасен?
— Еще бы! Я буду осторожен.
— Если случится что-нибудь непредвиденное, потасовка какая-нибудь, смывайся немедленно. Встречаемся на базаре Дабби напротив лавки Лачхи Рама. Знаю, знаю, ты можешь уложить троих таких, как Шафи, если понадобится. Но мы не можем рисковать.
— Все будет мирно, — уверял его Деби. — Во всяком случае, на этот раз. Имей в виду — Шафи тоже скрывается. Он трижды подумает, прежде чем затевать свару. Мы только скажем ему, что все о нем знаем, и посмотрим, как он будет крутиться. Я поклялся самому себе, что с ним рассчитаюсь. Потом я подумаю, как это лучше сделать.
— Конечно, хотелось бы врезать ему сразу, — заметил Босу разочарованно. — Но придется ждать. Вот когда уйдут англичане, настанет наш час.
Деби-даял рассеянно кивнул. Но ничего не ответил.
— Тут, — сказал Босу, показывая на доску «Никаких запретов». — Я постучу. Они меня знают, должны узнать, по крайней мере.
Шафи слышал тяжелое дыхание Аккаджи, поднимавшейся по ступеням. Она без стука вошла в комнату.
— Там пришли двое, спрашивают тебя, — сообщила она.
— Что за люди? — спросил он, насторожившись.
— Нет, нет, не из полиции. — Она улыбнулась беззубым ртом. — У задней двери никого нет. Полиция сначала ставит там своего человека, а уж потом стучится.
— Они назвали себя?
— Чудак ты! Разве ты не знаешь — у нас в доме мы никогда не спрашиваем имен. Кому охота объявлять здесь свое настоящее имя? Один из них назвал себя Рам, а другой — Рахим.
— О господи! — Шафи бросил быстрый взгляд на калитку в глубине двора, выходившую на улицу, прикидывая, удастся ли ему выскользнуть незамеченным. — Ты не попробовала их выпроводить? Сказала бы: никогда о таком не слыхала. Они ведь даже не знают моего имени, я хочу сказать — моего настоящего имени.
— Твоего настоящего имени и я не знаю, — заметила старуха. — Только не пойму, чего ты нервничаешь? Может, они и не знают твоего имени, но описали, как ты выглядишь. Говорят, старые друзья. Смотри, если я их прогоню, как бы они не обратились к властям. А мне что тогда делать? У меня приличный дом…
— Эти типы к властям не полезут, — усмехнулся Шафи.
— Что ж, они могут позвонить по телефону или письмо без подписи послать.