— Очень прилично. У одного куча денег, он вытащил из кармана целую пачку бумажек по сто рупий. Они сказали, что хотят тебе помочь.
Шафи еще раз с тревогой взглянул на лестницу.
— Задняя дверь заперта? — спросил он.
Аккаджи снова осклабилась.
— Да не из полиции они. Мирные люди. Почему бы тебе не посмотреть на них из-зa ширмы — знаешь, откуда клиенты смотрят на девушек? Может, они и вправду хотят тебе помочь, дать денег.
— Ладно, — согласился Шафи. — Я взгляну на них из-за занавески. — Он встал.
Они сидели на террасе. Отсюда им хорошо была видна изнанка города: коровы, мусорные ящики, женщины с детьми, белье, развешанное на веревках, деревянные клетушки уборных, стены, заляпанные коровьими лепешками, — все это выглядело весьма живописно, раскрашенное розовыми и голубыми красками летнего вечера. В сутолоке домишек, неподалеку от Ханского рынка, можно было различить лестничку, ведущую на третий этаж Сехгал Лодж, приземистого строения из красного кирпича, где в коридоры выходили двери комнатушек-голубятен. Всего час назад эти двое останавливались в том доме, в комнате на третьем этаже.
— Не думаю, что Шафи решится на такое, — сказал Деби. — После первых минут он держался по-дружески, приглашал ужинать…
— До какой наглости надо дойти… Не хватало нам с ним закусывать после того, что он сделал, — презрительно возразил Босу.
— Все равно я не думаю, чтобы сегодня он кого-нибудь подослал, — настаивал Деби.
Босу пожал плечами.
— Нам остается только ждать и наблюдать. К счастью, отсюда все хорошо видно, свет фонаря падает как раз на лестницу.
— Должен тебе сказать, — заметил Деби-даял, — что я лично больше не питаю к нему ненависти. Он, как теперь все в Индии, принадлежит к одному из двух лагерей. По-моему, он искренне раскаивается.
— Однако он вертелся ужом и старался выведать, где мы работаем да где живем. Слишком настойчиво, как мне показалось.
— Не вижу тут ничего странного, — возразил Деби. — Мы выследили его — почему же он не вправе спросить, где мы живем. И придумал же, где затаиться. В доме с дурной репутацией…
Босу расхохотался. До чего же щепетилен этот Деби. Хотя он и террористом был и в тюрьме отсидел.
— Место очень подходящее. Не сомневаюсь, он хорошо знаком со старухой. Может, какая-нибудь родственница. Наверное, он тут гостит не больше чем по нескольку дней. «Дом с дурной репутацией» — безопаснейшее убежище для того, кто хочет затаиться. Полиция им всегда покровительствует. Если они регулярно вносят свою мзду. Полная гарантия, что полицейские туда не полезут. Чтобы спрятаться, это наилучшее место.
— Конечно, он боится, как бы его не накрыли. Но в остальном он вел себя неплохо.
— Как ты думаешь, почему он так рвался проводить нас до самого дома? Хотел лично удостовериться, что мы там живем. А потом вполне мог позвонить в полицию и сообщить, что беглый заключенный и условно освобожденный террорист проживают в Сехгал Лодже.
— Никогда не поверю, что он до этого опустится. Он так искренне раскаивался, объяснял, почему ему пришлось выдать одних индусов: у полиции, мол, все равно был в руках список…
— Ты никак не хочешь понять, насколько все в Индии изменилось за эти шесть лет, — укоризненно сказал Босу. — Для тебя, наверное, часы остановились — индусы и мусульмане, по-твоему, как прежде, живут в добром согласии, а на самом деле они только и ждут сигнала, чтобы выплеснуть всю свою ненависть.
— Для меня часы действительно остановились, — вздохнул Деби. — Но японцы завели их снова. Мне как-то не по себе оттого, что мы ненавидим человека, которого прежде боготворили. Он казался мне вдохновенным пророком, говорил с таким жаром…
— Не заблуждайся, — предупредил Босу, — он и сейчас такой же, как был. Только миссия его изменилась. Он по-прежнему вдохновенный мечтатель, готовый все сокрушить на пути к своей цели. Но цель теперь иная.
— Он наверняка влюблен в ту девчонку…
— Мумтаз? Ну, за это я не могу бросить в него камень. Он спит и видит вызволить ее оттуда.
— Не знаю, как ему эту удастся, — сочувственно сказал Деби. — Денег у него вроде бы нет, а за девушку, он сказал, надо выложить тысяч восемь. И кому только может взбрести в голову покупать девиц из подобных заведений?
— В основном банья — торговцам, — объяснил Босу. — Они, так сказать, основа основ этой системы. Во времена Моголов это делали вельможи, теперь они обеднели, а у индусов деньжонки водятся. По обычаю они, бедняги, очень рано женятся на девчонках еще моложе себя, совсем маленьких. Вот потом им и приходится добывать девиц из публичных домов за дорогую цену. Говорят, их жены мирятся с этим.
Деби-даял поморщился.
— Странное пристрастие к проституткам. Как можно любить девицу, воспитанную в подобном заведении? А женщины? Как могут они жить со всякими, кто только деньги заплатил?
— Видишь ли, у этих девиц несколько иные представления о любви, чем у нас с тобой. А мужчинам они нравятся, потому что умеют петь и танцевать и еще обучены этому… искусству любви. Девушка с удовольствием пойдет со всяким, кто ее выкупит. Публичный дом для них — нечто вроде учебного заведения. В конце концов они как-то устраиваются. Некоторые оказываются в гареме какого-нибудь магараджи, другие связываются с мерзкими старикашками. Правда, некоторых на старости лет вышвыривают на улицу, но большинство становятся любовницами богатых купцов, живут в комфорте, фактически входят в семью. Вот и вся игра.
— Получается, что Шафи нужны только деньги.
— О, разумеется, это его единственная забота. Хочет она идти к нему или нет — это не играет никакой роли.
Прошел час. Шум в Анаркали затихал. Город готовился ко сну. Деби дремал, зато Босу был начеку, словно снайпер, ждущий появления мишени. Ему временами даже становилось скучновато, как мальчугану, играющему в разбойников, — слишком уж долго не появляется воображаемый противник.
Улица почти совсем скрылась за завесой горячей тьмы и серой пыли. Лучи уличных фонарей прочерчивали в темноте неровные длинные линии, заботливо скрывая уродство, грязь и нищету рыночной площади. Вдали была видна освещенная фонарями лестница гостиницы Сехгал Лодж, которая казалась разрисованной черными и белыми прямоугольниками.
Босу подавил зевок и козырьком поднес руку к глазам.
— Боже правый! — воскликнул он и подтолкнул Деби-даяла. — Взгляни! Ну и свинья! Проклятая, двуличная, подлая сволочь!
Деби-даял открыл глаза и всмотрелся в даль. Лицо его даже в полутьме выглядело мертвенно-бледным.
Человек в белой одежде пенджабца тихонько поднимался по ступеням. После каждого шага он останавливался, настороженно прислушиваясь. Даже на таком расстоянии в этом человеке легко можно было узнать переодетого полицейского, тем более что он забыл сменить форменные сандалии. Его тень перечеркнула четкий черно-белый рисунок лестницы.
Когда этот человек прошел уже полпути, у нижней ступени лестницы появился другой — в форме. Они видели, как первый подошел к дверям комнаты, которую они недавно покинули, и постучал.
После этого события развивались с необычайной быстротой. Взвизгнули свистки, черные полицейские машины, скрипя тормозами, остановились у обоих выходов из гостиницы. Из них высыпались отряды полицейских и заняли посты по обеим сторонам здания.
Босу повернулся к Деби — у того в лице не было ни кровинки.
— Я предупреждал тебя…
— Да… И, увы, ты оказался прав.
— Мне очень жаль — жаль, что я был прав.
— И мне. Теперь все ясно.
Да, наступила полная ясность. И беда не в том, что случилось с ними, а в том, что произошло со всей Индией. Это повторилось сотни и тысячи раз всюду, где рядом жили индусы и мусульмане. Босу и Деби долго оставались в полной темноте, не произнося ни слова. Это напомнило Деби-даялу ту далекую ночь, когда они вдвоем с Шафи лежали под деревом, наблюдая за пылающим самолетом.
— Пойдем, — сказал Деби, — нам пора.
— Ты хочешь сказать — пора сматываться из Лахора? Уже?
— Нет, есть еще одно дельце. Я собираюсь возвратиться в этот самый «дом с дурной репутацией».