Деби никак не мог смириться с постоянным присутствием Мумтаз, пытавшейся угадать малейшее его желание. Собственная беспомощность только усиливала его раздражение. «Следовало оставить ее в Лахоре», — упрекал он себя. Напрасно он позволил ей остаться даже на несколько часов. Она как беспомощный зверек в джунглях — пристанет к человеку, а как его потом прогонишь?
И все же, хотя мысли путались в разгоряченном мозгу, Деби понимал, что выбора у него не было. Вряд ли они продержались бы без Мумтаз. Она заботилась о них, хозяйничала в доме: варила, стирала, убирала. Она научилась перевязывать раны, накладывать мази, которые добывал Босу, и умело закрепляла повязку. Неужели он упустил время и отослать ее теперь не удастся? — размышлял Деби. Сколько времени придется ему провести связанным с нею общей цепью, вроде тех длинных цепей, которыми соединяли узников на Андаманах, чтобы они не могли бежать?
Даже Босу постепенно попадал в непостижимую зависимость от этой девушки, которая сначала была ему отвратительна — ведь она мусульманка! Но потом он напомнил себе, что многие девицы из публичных домов — мусульманки. А ими не гнушаются купцы-индусы, марвари и банья, из самых ортодоксальных семей. Все это Босу пытался объяснить Деби перед своим отъездом в Калькутту.
— Она такая способная и умница, — говорил он. — Ума не приложу, что бы мы без нее делали. Я бы ни за что не смог оставить тебя одного в таком состоянии. А ведь мне надо ехать… Зато теперь я за тебя не тревожусь, хотя температура еще держится.
— Ей придется уйти, — настаивал Деби, — как только я смогу двигаться.
Босу гнул свою линию.
— Да не беспокойся ты, что она мусульманка. В этой самой школе куртизанок им дают светское воспитание — и вообще никакой религии. А потом самые правоверные марвари, которые со мной или с тобой за стол не сядут, берут этих девиц в любовницы.
— Да не нужна мне она в любовницы, черт побери! — разозлился Деби. — Мне наплевать, мусульманка она или индуска, лишь бы за домом смотрела.
Для Деби она была только служанкой. Он привык к ней. Раздражение сменилось равнодушием. Прошла еще неделя, прежде чем лихорадка отступила, оставив свою жертву измученной и слабой. Он едва мог самостоятельно ходить. А опухоль прошла только через месяц. Но и после этого рука долго оставалась безжизненной, а кожа ка ней бело-розовой, покрытой огромными оспинами. Пальцы выглядели красными, гноящимися обрубками, как у прокаженного.
Шли недели. Раны заживали. Рука принимала обычный вид и цвет. Все пальцы, кроме указательного, распрямились и стали гибкими, как прежде. Мало-помалу он начал упражнять руку: учился сгибать пальцы, сжимать в кулаке свернутый платок, стараясь восстановить способность к осязанию, как слепой, который учится ходить с палкой.
Деби был беззащитен, он целиком и полностью зависел от Мумтаз. Он твердо знал, что Шафи будет землю рыть, лишь бы отыскать его убежище. В конце концов Деби пришел к мысли, что легче всего сохранить инкогнито человеку семейному. Супружество — лучшая гарантия респектабельности. Так они и выглядели в глазах окружающих — муж и жена, ведущие скромную жизнь в маленьком коттедже около молочной фермы.
— Я принесла вам беду, — вздыхала Мумтаз. — Если бы не я, с вашей рукой ничего бы не случилось.
Рассматривая свою руку, он представлял себе, во что превратила бы серная кислота лицо девушки. С ней произошло бы то же самое, что с женой Босу. Но все-таки Мумтаз права. Не попадись она на его пути, не пришлось бы ему ходить теперь с искалеченной и бессильно повисшей рукой. Той самой рукой, которую он с тринадцати лет изо дня в день тренировал, ударяя ребром ладони по дереву.
Только через два месяца после их приезда в Карнал рука наконец зажила. Лишь розовый шрам от запястья до среднего пальца напоминал об ожоге. Однажды Деби приказал Мумтаз купить крикетный мяч. Часами он упрямо подбрасывал его, пытаясь поймать. Долго попытки были тщетными: мяч выскальзывал из рук, причиняя острую боль. Но через несколько дней Деби добился своей цели. Как-то он позвал Мумтаз на открытую площадку за коттеджем и велел подбросить мяч как можно выше. Она сделала это неумело, мяч отлетел в сторону, но Деби изловчился и поймал его.
— Не так, глупая! — проворчал он. — Не можешь подбросить повыше, что ли? Смотри! — И он швырнул мяч высоко-высоко и поймал его без всяких усилий.
— В полном порядке, — заявил он, показывая руку. — Я могу делать все, что угодно. Видишь? — И он опять подбросил и поймал его.
Вечером, управившись с посудой после ужина, Мумтаз вошла в комнату Деби. Обычно она не тревожила его в это время, оставаясь на ночь в задней комнате-кухне.
— Теперь ваша рука выздоровела, значит, мне надо уходить? — спросила она.
Он взглянул на нее с досадой.
— Уходить? Куда ты хочешь уходить?
— Не я хочу. Вы мне так велели.
— Куда ты пойдешь?
— Я говорила вам — мне идти некуда. Разве что только снова к Аккаджи. Другого дома у меня нет.
«Назад в публичный дом, в воронью стаю, чтобы ее до смерти заклевали полноправные обитательницы», — подумал Деби. Зачем понадобилось ей обрушивать на него эту заботу в тот самый день, когда он чувствует такую легкость, почти торжество оттого, что зажила рука?
Деби не отвечал. Ее вопрос вызвал странное замешательство в его душе. Вот, значит, как люди впутываются в подобные истории? Три месяца назад он и представить не мог себя рядом с девицей, подобной Мумтаз. А сегодня он не в состоянии с ней распроститься. Должно быть, и Босу так же влип со своей Дипали? Неужели ему предстоит остаться с ней навсегда только потому, что он не в состоянии прогнать ее?
— Ну, а сама-то ты хочешь уйти? — спросил он.
Она замотала головой.
— Я хочу остаться. Хочу служить вам, рабыней вашей стану. Все буду делать для вас. Но если вы меня прогоняете, как мне быть?
Случилось именно то, чего он так опасался. Ответственность возлагалась на него одного. Ему одному предстоит мучиться угрызениями совести, когда она уйдет…
— Я не хочу, чтобы ты уходила, — сказал Деби. — Я хочу, чтобы ты осталась.
Трогательно было смотреть, как менялось ее лицо.
— Я останусь только до тех пор, пока вы захотите. Скажете одно словечко, и я исчезну.
Упорство Мумтаз, как ни странно, вызвало у Деби чувство облегчения. Несмотря на ее прошлое, ему было бы теперь трудно представить свою жизнь без нее. Возникла привычка.
Никаких корыстных помыслов он за ней не замечал. Она работала преданно и безропотно, не предъявляя требований, не задавая вопросов, не высказывая претензий к его замкнутому образу жизни. Единственное, о чем молила девушка, — не прогонять ее. Деби не сказал Мумтаз ни одного ласкового слова, принимая все ее услуги как должное и закрепляя, таким образом, сложившиеся между ними отношения служанки и хозяина.
Когда Деби перевел взгляд со своей руки, покрытой оспинами, шрамами и все еще слабой, на ее лицо, чистое, доброе, не тронутое косметикой, на ее глаза, сияющие, лишенные и тени тревоги, ему вдруг показалось, что разлука с ней была бы невыносимой.
— Простите меня за то, что я не умею бросать мяч, — сказала она. — Зато я умею петь. Хотите, спою?
— Нет, благодарю, — ответил он. — Не сегодня. — И продолжал смотреть на нее, словно ее безмятежность помогала ему преодолевать смятение собственных чувств. Что-то в его взгляде заставило ее смутиться и отвести глаза.
Она ушла к себе, а он еще долго лежал без сна, думая о ее смущении и о том, что ему, к собственному удивлению, хочется обнять ее. Но он решил, что сегодня это было бы низко, недостойно — как будто он требует награды за свою доброту!
Постепенно он осознал, что потерял свободу, однако не огорчился, а скорее обрадовался. Подобно тому нищему из сказки, который обзавелся кошкой, чтобы избавиться от мышей в хижине, Деби позволил завлечь себя в сеть, которая зовется мирской суетой, — сплетение бесчисленных забот. Нельзя брать кошку, если вы не можете достать для нее молока. Значит, надо держать корову и работника, чтобы ходил за коровой. И так до бесконечности…
Он сам надел на себя путы. Отныне он будет жить как другие, вечно занятые однообразной работой, погруженные в житейские хлопоты, не позволяющие себе отвлекаться на политическую борьбу или даже на сведение старых счетов.
Но внезапно Деби сделал открытие — у него теперь появилась женщина, жена. «Да, именно жена!» — вызывающе подтвердил он себе. Мысль эта представлялась ему все более привлекательной, словно это плод манго, который сначала кажется кислым, а потом необычайно вкусным. Впервые с тех пор, как он был ранен, Деби ощутил полный душевный покой.
— Послушай! — крикнул он ей. — Как только я совсем поправлюсь, мы поедем в гости к моей сестре. Я хочу ее с тобой познакомить.
— К вашей сестре! — Он услышал тревогу, даже страх в ее голосе.
— Да. Она живет в Бомбее.
Помолчав, Мумтаз спросила:
— Там вы меня и оставите?
— Я вообще не собираюсь тебя оставлять, — сказал он. — Ты всегда будешь со мной. Просто я хочу, чтобы ты с ней повидалась.
— Она такая же добрая, как вы?
— В этом ты сама убедишься. — Он улыбнулся. — Я думаю, она тебе понравится.