— А уж потом нам придется отправиться к моим родителям.
— К вашим родителям?
— Да, в Дарьябад. Это будет нелегкая поездка, даже опасная.
— О!
— Ты тут ни при чем. Это связано с разными событиями, которые произошли до нашей встречи. Так что, я думаю, лучше сначала повидать Сундари — мою сестру. Она подготовит мать и отца к нашему появлению.
— А они захотят меня видеть?
— Таков обычай. Родители должны познакомиться с девушкой, которую сын приведет в дом, со своей будущей невесткой.
Мумтаз ничего на это не ответила, но Деби знал, что она не спит. Через некоторое время до него донеслись всхлипывания, но он понимал: сейчас лучше не вмешиваться. То, что она сейчас переживает, это совсем личное, и не стоит успокаивать ее ласковыми словами.
«Как странно, — засмеялся он, — моя жена, и такая красивая, спит где-то в кухне на раскладушке, отдельно от мужа». Потом он стал думать о Сундари, о матери и об отце.
Он не видел их больше семи лет. Все эти годы он намеренно ожесточал себя против них, радуясь принятому когда-то решению навсегда отгородиться от их мира. Они представляли вражеский лагерь — глубоко отвратительный ему круг преданных друзей англичан. В этот лагерь входили тысячи индийцев, которые состояли на государственной службе и с усердием, даже с гордостью помогали укреплять иностранное правление. И еще тысячи — те люди, которые вступили в армию и своим участием в войне помогали сохранить это правление. Среди этих был и Гопал Чандидар, муж его сестры. Между тем он, Деби, открыто восстал против англичан. Желание повидать сестру и родителей уже само по себе было проявлением слабости, признанием своего поражения.
В глухой стене его отчуждения и в самом деле появились бреши. Семь лет — это так много, почти половина пожизненного заключения. И не все его родные принадлежат к вражескому лагерю. Сундари его всегда понимала и любила. И еще мама…
Матери Деби нанес незаслуженную обиду, ибо она, как подавляющее большинство индийских женщин, не интересовалась политикой вообще. Ей вовсе не обязательно было становиться на сторону проанглийских или антианглийских кругов. Деби из газет узнал, что отец возведен в дворянское достоинство. Он теперь сэр Текчанд Кервад, а мама — леди Кервад. Ей, наверно, очень приятно, что ее называют «леди», он не сомневался, что для женщин такие вещи имеют огромное значение. Титул — как украшение, нечто вроде кольца с бриллиантом или жемчужного ожерелья, знак процветания и престижа. Ну, а то обстоятельство, что это иностранный титул, унижающий национальное достоинство его носителя, не могло тревожить мать Деби. Она не склонна была задумываться о том, кто правит страной.
Отец — другое дело. «Ему сейчас нелегко приходится», — думал Деби. Всю жизнь он был верным и открытым сторонником англичан. В независимой Индии он почувствует себя чужим. Будущие правители вряд ли проявят расположение к человеку, который процветал под покровительством англичан и был удостоен особых отличий.
«Ну хорошо, а как отразится на всех остальных индийцах предстоящая им независимость? — спрашивал себя Деби-даял. — Как переживут они раскол страны?»
Дурные предчувствия возникали у Деби, когда он думал о простых индийцах, миллионах мужчин, женщин и детей, не имевших ни малейшего представления о политике. Ведь именно они будут безжалостно ввергнуты в пучину хаоса, который воцарится в стране, когда англичане уйдут, а индусы и мусульмане вцепятся друг другу в горло.
Тревога о будущем Индии терзала Деби. Временами ему хотелось даже, чтобы англичане не торопились с уходом, а покидали страну постепенно. Обязаны же они предотвратить безвластие, не допустить крушения всех законов и порядков. Ведь прежде именно они заботились о порядке в стране.
Но Деби стыдился таких мыслей. Разве это не признак моральной слабости, инерция рабского сознания, если в поисках безопасности и спокойствия он обращается мыслью к англичанам? Теперь не время мечтать о том, чтобы существующий режим еще чуть-чуть продержался.
Англичане наконец-то уходят. До провозглашения независимости осталось несколько недель. Дата уже объявлена — 15 августа. Двести лет они оставались глухи к просьбам индийцев. И вот они уходят, оставляя страну на попечение тех, кто потребовал их ухода. Однако прежде чем исчезнуть, они расколют надвое страну, которую сами помогли объединить.
В конце войны полк, в котором служил Гопал, муж Сундари, был послан на Яву, которую голландцы пытались захватить снова. Гопал, по-видимому, отправился туда добровольно. Сундари, впрочем, ничего не имела против его отсутствия. Зиму 1945 года она провела у родителей в Дарьябаде, в Бомбей приехала только в конце марта, как раз за неделю до возвращения мужа из армии.
С точки зрения людей его круга, Гопал с честью выполнил свой долг. Он заработал военный крест за освобождение Тобрука и теперь, когда повсюду умолкли пушки, возвращался домой в чине майора. Британская фирма, где он прежде служил, в знак признания его военных заслуг предложила Гопалу директорский пост. Приятели устроили в его честь ужин в «Веллингтон-клубе». Даже родственники Гопала, порвавшие с ним всякие связи после женитьбы, теперь сочли своим долгом письменно сообщить, что они гордятся его подвигами.
Гопал не получил на войне ни царапины и все же стал совершенно другим человеком. Казалось, что война оставила рубцы в его душе и в то же время сгладила противоречия между его ортодоксальным индуистским воспитанием и западным образованием. Он возвратился домой человеком зрелым и уравновешенным.
Сундари не могла не ощущать фальши, возникшей в их отношениях. Даже любовью они занимались словно из вежливости, щадя щепетильность друг друга, а вовсе не повинуясь искренним чувствам.
С самого первого дня он с головой погрузился в светские удовольствия с каким-то, как показалось Сундари, совершенно новым рвением и пылом, по-видимому, подогретым пребыванием в армии. Похоже было, что все эти встречи, скачки, карточные вечера необходимы ему прежде всего для того, чтобы поменьше оставаться наедине с женой.
«Быть может, это происходит во всех семьях, которым суждено распасться?» — думала Сундари. Хотела бы она знать, отдает ли Гопал себе в этом отчет с такой же ясностью. Его явное безразличие к сложившейся ситуации угнетало ее.
Сундари теперь поняла, что он ее не любит, да и никогда не любил. Быть может, он решил создать видимость благополучия в их семье — ведь именно к этому призывают и ее родители? Она хорошо знала, что в индуистских семьях обычай предписывает жене покорность. Но разве и муж должен участвовать в обмане? Как же тогда с установившимся веками правом индусов-мужчин — требовать, если они того пожелают, религиозного и гражданского расторжения брака? Насколько легче проявить инициативу ему, чем ей!
А вдруг он из тех, кто придерживается правила: раз уж двое женаты, они должны жить вместе до того дня, когда смерть разлучит их? Своеобразный гибрид западных этических законов с индуистской ортодоксией! Что, если он считает: раз уж ошибка совершена, ничего не поделаешь, исправить ее нельзя, надо лишь спрятать обман поглубже и не выставлять его напоказ?
Скорее всего он вообще не так уж страдает от всего этого. Эта мысль заставила Сундари вспомнить о разнице в их возрасте. Гопал стал теперь зрелым тридцатилетним седеющим мужчиной, начавшим даже немножко лысеть, и, конечно, он обрел душевное спокойствие, которого ей так не хватает. Ему легче играть в доброту и благородство, не любя ее.
«Вот тут-то, — думала Сундари, — и скрыта главная опасность».
Чем дольше они останутся вместе, тем легче будет найти этому оправдание. Сохранится ли их брак как привычка, оправдываемая необходимостью соблюдать приличия, как ленивый ручеек, который не повернешь вспять?
Вот почему она с такой готовностью бросилась навстречу Гьяну. Гьян прост и искренен — полная противоположность приятелям ее мужа, лицемерам в черных очках и белых сандалиях.
В последние дни Сундари нервничала и была раздражительна. Она терзалась сознанием собственной вины и в то же время с негодованием наблюдала за новым сближением Гопала и Малини. Неужели они думают, будто она не знает об их связи? Или им все равно?
Как-то вечером она была вызывающе груба с Малини.
Сундари всегда относилась к Малини свысока: типичная девчонка из трущоб, которая с безошибочным чутьем, нещадно эксплуатируя свои женские чары, проложила себе путь в это общество мишурного блеска. В яростной и беспощадной схватке с Таней она снова отвоевала князя и теперь считалась в этом кругу главной жрицей. Она была похожа на хищника, вновь напавшего на след, деловитого, уверенного в себе и в своем праве выбирать добычу. Гопала она выбрала чуть ли не на законном основании, «Как женщина, которая возвращается к своей первой любви», — размышляла Сундари.
— Вряд ли вам стоит бросать камни в других, — отрезала Малини спокойно, но достаточно громко, чтобы все кругом расслышали. — Не у каждой есть свой собственный дом, где можно принимать приятелей, пока мужья отсутствуют.
Слишком поздно Сундари поняла, что состязаться в грубости с такими людьми, как Малини, бесполезно. Теперь она попыталась подобрать осколки собственного достоинства.
— Будь добр, увези меня отсюда, — обратилась она к Гопалу. — Я не могу здесь оставаться и терпеть оскорбления этой красотки.
Малини фыркнула и пожала плечами, демонстрируя свое торжество. А потом наградила Гопала очаровательной улыбкой: она-то, мол, уж во всяком случае, не виновата в том, что здесь случилось.
Сундари бросилась вон из комнаты, а Гопал, сражавшийся в шмендефер, уступил кому-то свое место и последовал за ней. Они уселись в машину и поехали домой. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, и, только притормозив у подъезда, он спросил:
— Я не расслышал, с чего все это началось? Чем Малини так тебя задела?
— Она спросила меня, правда ли, что Деби помогал японцам.
— Тебе не следовало так отвечать. Об этом все болтают.
— Я не могла иначе. Деби мой брат, а она не моя приятельница.
Гопал остановил машину, но не выключил мотор.
— Но все-таки, что ты такое сказала? Из-за чего она потом… наговорила все это?
— Боюсь, что я назвала ее развратницей и шлюхой… Такая она и есть! Ставить меня с собой на одну доску!..
— И об этом многие говорят, — заметил он бесстрастно. — Людям рты не заткнешь. Они питаются слухами. Ты же вот, например, предполагаешь, будто между мной и Малини что-то есть.
В темноте Сундари смотрела на Гопала с яростью. Она готова была в эту минуту излить на мужа весь свой гнев и отчаяние. Но сдержалась.
— Больше я к ним никогда не поеду, — сказала она. — Если угодно, ходи сам.
— Я вернусь туда сейчас же, — ответил он, открыв перед ней дверцу машины. — Я просил Боба поиграть за меня до моего возвращения.