— Что сказала?
— То же, что и ты: какая дичь! У нас ведь новомодная семья, оба мы сохранили старых друзей, словно… словно и вовсе не женаты. Так ведь, мой милый?
— Послушай… Я вот, например, собираюсь поиграть в гольф в паре с Малини. Ты же не станешь возражать?
— Конечно, нет! Странная мысль!
— Тогда к чему эти разговоры — какие мы супруги и все прочее?
Она убрала руки с его плеч.
— Вот уж не думала, что ты решишь, будто я возражаю. Просто я объяснила, о чем мы беседовали с мистером Талваром.
— Почему он вообще решил, что мне не понравятся его визиты?
— Может быть, чувствует себя перед тобой виноватым. Он ведь говорит, что любит меня. По крайней мере, любил когда-то.
Он расхохотался.
— Что ж, любопытно будет с ним встретиться.
В самом начале седьмого Гопал, приятно утомленный игрой, вошел в дом. Вечер выдался душный, и рубашка его стала влажной от пота.
— Где хозяйка? — спросил он Балдева.
— Хозяйка пошла купаться, сэр.
— Одна?
— Нет, господин. С другим господином — мистером Джоши.
— Ах да, — кивнул Гопал, вспомнив их разговор после ленча. «Видимо, Балдев спутал имя? Сундари назвала этого человека Талваром». — Не говорила ли тебе хозяйка — гость останется обедать?
— Нет, сэр. Он не останется. Я спрашивал госпожу.
— Так… А я думал… Принеси мне виски и приготовь ванну.
Из ванной Гопал вышел в полотняных брюках, сандалиях и клетчатой рубашке. Он был доволен, что за обедом они останутся вдвоем. Теперь ему удастся ускользнуть — в «лачуге» у князя вечером предполагается игра. Это могло бы сорваться, если бы гость Сундари остался обедать. Пришлось бы долго сидеть за столом, угощать этого типа кофе, может быть, бренди. А теперь, наверное, гость, возвратившись с пляжа, чего-нибудь выпьет и откланяется.
В гостиную Гопал вошел, когда солнце уже садилось. Балдев поставил на стол поднос с рюмками и зажег свет. Гопала несколько раздражало, что Сундари попросила его не опаздывать, а сама застряла на пляже. Захватив с собой журнал, он отправился на веранду, обращенную в сторону моря. Едва он включил свет, как что-то показалось ему необычным. Взгляд его упал на маленькую черную стереотрубу, стоявшую на подоконнике. Она напоминала ствол миниатюрной пушки. Мгновение он неподвижно стоял в дверях. В душу его закралось странное подозрение. Затем, взяв себя в руки, Гопал подошел к стереотрубе. Труба была нацелена на пальмовую рощу, от которой начинался отлогий спуск к морю. Едва успев прильнуть к окуляру, Гопал уже знал, что именно ему предстоит увидеть. Разыгравшаяся сцена не была бы столь эффектной без его участия. Сундари и ее любовник лежали в зарослях тростника и пальм, прислонившись к огромному пню. Они лежали совершенно голые на полотенцах, постеленных на траве. Они казались расслабленными и утомленными, словно нарочно хотели создать впечатление, что страсть их утолена. Как «подтверждающая улика» бросились ему в глаза ее разбросанные по плечам волосы. Похоже, что они даже не разговаривали друг с другом. Мужчина безучастно вглядывался в море, а Сундари, прикрывая рукой глаза от солнца, пыталась рассмотреть что-то в доме. Вдруг Гопала осенило: «Она же смотрит на меня, видит, как я склонился над окуляром!» Он отпрянул от окна и выключил свет на веранде.
Вот он, избранный ею способ отмщения! Она собственной рукой наносит смертельный удар их семейному благополучию, точно так же, как когда-то готова была утопить щенка — опустить в кипяток и наблюдать, как он корчится в смертельных муках. Сегодня она наблюдает страдание Гопала. А ведь она притворилась, что не видела их с Малини в тот вечер. Теперь, после стольких лет, она признается в обратном.
Он вспомнил, с каким хладнокровием и расчетливостью, положив руки ему на плечи, Сундари просила его не опаздывать сегодня. Он был уничтожен. Насколько проще было бы, если бы в тот далекий вечер она устроила ему сцену ревности! Но она ждала случая отплатить по-другому — той же монетой. Она решила устроить для него одного блестящий спектакль, продемонстрировать, что готова отдаться первому встречному, лишь бы отомстить мужу.
Сигарета обожгла ему пальцы, он закурил другую. «Семь лет ждала она, — думал Гопал, — до самого конца войны, чтобы сообщить мне, что брак наш безнадежно погублен и что погубил его я сам».
Сундари внимательно наблюдала за верандой, на которой она услужливо приготовила стереотрубу. Когда свет погас, она повернулась к Гьяну.
Перед этим они долго молчали. Гьян хорошо понимал, что приближается один из критических моментов в его жизни. Похожее ощущение испытывал он, когда отыскал топор и принял решение убить Вишнудатта. И еще в Мадрасе, когда сошел с корабля на берег. Через несколько минут они оденутся и пойдут в дом, чтобы встретить ее мужа, которого Гьян никогда не видел, но уже причинил ему зло. Потом будет трудный мужской разговор. Но Сундари с ним, и Гьян чувствует вдохновение и прилив сил.
— Родная, — сказал он, — я ждал этого часа всю жизнь.
Сундари сидела, обхватив руками колени. Гьян хотел обнять ее, но что-то в выражении ее лица его удержало.
— И я ждала этого часа, — ответила она. — Ну, может быть, не всю жизнь, но несколько лет.
Гьяну пришло в голову, что они говорят о разных вещах, и он уже собрался высказать эту мысль, но она продолжала:
— Я виделась с моим братом, Деби-даялом. Он приезжал. Он мне рассказал все, что произошло на Андаманах.
Лицо Сундари так изменилось, что Гьян похолодел от страха еще до того, как он осознал истинный смысл ее слов. Он растерянно смотрел на нее, не зная, что ответить.
— Я видела следы на его спине — следы порки. Они останутся навсегда.
— О господи! — задыхаясь, произнес Гьян, когда ему наконец удалось осмыслить происшедшее. Он был унижен, уничтожен. Голова кружилась, ноги ослабели, стали ватными, словно во время болезни.
— Какое зло мы тебе причинили? — спросила она. — Деби, мой отец или я? Ты говорил даже, что любишь меня.
Он не мог оторвать от нее взгляда. Кровь отхлынула, лицо было как бледная маска. Но глаза ярко сверкали.
— Я все могу объяснить, — сказал он едва слышно, — все…
— А мои фотографии? Деби тебе их не отдавал. Ты вскрыл письмо, вытащил деньги. Я ведь вложила их для Деби. А потом ты донес на него.
Казалось, еще секунда, и она разрыдается.
— Прошу тебя! — взмолился он. — Прошу тебя! — Даже сам он расслышал в своем голосе жалкое хныканье.
— И после этого ты являешься в Дарьябад с рассказом о своем побеге. Сколько лжи! И эта болтовня о любви. Любовь! Зачем тебе была нужна моя любовь? — спросила она с горечью. — Ты хотел отцовских денег? Думал, его сын никогда не вернется — так?
Голос Сундари стал резким и пронзительным — словно гвоздем царапали по стеклу. Она с усилием закрыла глаза, стараясь не расплакаться.
Зато Гьян уже успел овладеть собой. Отчаяния как не бывало. Теперь ему даже стало жаль ее.
— Ты кончила? — спросил он.
Она открыла глаза и приподнялась, натянутая как струна.
— Нет, еще вот что. В прошлый раз ты спросил: неужели для меня не имеет значения, что я спала с тобой? Сейчас я отвечу, нам пора свести счеты. Я с тобой поступила ничуть не лучше, чем ты со мной. Когда-то, после свадебного путешествия, я застала своего мужа на этом самом месте с уличной девкой. Это было шесть лет назад. И с того самого дня я готовлю отмщение. Сегодня мне удалось отомстить. Я устроила так, что он видел, как мы с тобой голые занимаемся любовью. Не ты, так был бы кто-нибудь другой. Просто ты попался на моем пути, да и совести у тебя не слишком много. Вот я и отыгралась. Теперь понял, как много значила для меня твоя великая любовь? — Разразившись этой тирадой, Сундари закрыла лицо руками и всхлипнула. — Что мы тебе такое сделали? — еще раз спросила она.
Как ни странно, Гьян совершенно успокоился. Несколько секунд он смотрел на ее руки, закрывавшие глаза, на ее вздымавшуюся от рыданий грудь.
— Нет, вы мне ничего не сделали, — начал он ровным голосом, но голос вдруг сорвался. — Раньше ничего не сделали, но теперь… Только-только я поверил в себя, понял, что у каждого человека, как бы слаб он ни был, есть своя святыня. Ты убила эту веру.
Она подняла глаза и сквозь слезы посмотрела на него. Потом горько спросила: