Не выдержав пронзительного взгляда Сундари, Гьян отвернулся. Он понимал: встреча с ним разрушила что-то важное, драгоценное для нее. И опять ему стало жаль Сундари — ведь все, что она бросила ему в лицо, ранило и ее. Надеясь свести счеты, она принесла в жертву нечто более сокровенное, интимное, чем обычное женское тщеславие.
Она встала, завернулась в полотенце и, не оборачиваясь, прямая и гордая, ушла от него. Он словно в оцепенении смотрел ей вслед. Что думает она сейчас — выиграла она или проиграла сражение? Он ждал до тех пор, пока она скрылась из виду и затихли ее шаги. Потом стал одеваться.
В сером рассветном сумраке Текчанд стоял на балконе спальни и смотрел, как вдали темные клубы дыма смешиваются с голубыми грядами облаков. Его окружала тишина города, в котором объявлен комендантский час. Эта тишина казалась ему похожей на стену, окружающую дом, — постоянное напоминание об их изоляции.
Беспорядки в городе не прекращались уже целую неделю. Сначала это не слишком тревожило Текчанда. Дом его был расположен достаточно далеко от центра, чтобы не ждать неприятностей. Что же касается драк индусов с мусульманами, то к ним уже все привыкли. Стоило любой из двух общин собраться праздновать какой-нибудь праздник, как тут же следовала немедленная вспышка: процессии, демонстрации, выкрики, иногда даже убийства. Приходилось вмешиваться властям. Полиция выделяла один-два отряда с дубинками и разгоняла толпу слезоточивым газом. Магистрат объявлял комендантский час в бушующих районах, и все затихало до следующего индусского или мусульманского праздника.
Но эти последние бунты, как показалось Текчанду, были иными. Они были непосредственно связаны с разделением страны. Огромные пространства, переполненные людьми, должны были отойти к Индии или к Пакистану — в зависимости от того, какая из двух религий преобладала в этом районе.
Все жители были ввергнуты в водоворот. Никто не мог остаться в стороне, никто не мог считаться беспристрастным в этом споре. Если ваши единоверцы подвергаются насилию, разве сможете вы дружить с их мучителями? Администрация, полиция, даже воинские части оказались поглощенными этим потоком ненависти. Волей-неволей каждый индиец стал участником событий, которые, в сущности, были гражданской войной.
Десятки миллионов людей вынуждены были бежать, оставив свои дома, — мусульмане из Индии, индусы и сикхи из страны, которой вскоре предстояло стать Пакистаном. Две огромных людских реки текли навстречу друг другу, сжимаясь, сталкиваясь, оставляя умерших и умирающих на земле вдоль неспособных вместить эти потоки шоссе и железных дорог.
Эти два людских потока непрерывно пополнялись в результате гражданской войны, бушевавшей по всей стране — в каждой деревушке, поселке, селе, городе, всюду, где жили рядом две общины. Все человеческие чувства отступали перед низменными инстинктами дикарей. Государственные учреждения закрывались, железные Дороги бездействовали, ибо и начальники, и технический персонал были вовлечены в общий неодолимый поток. На улицах царствовали шайки бандитов — они убивали, грабили, жгли, насиловали женщин, калечили детей. Мишенью для них становились даже священные по законам враждебной религии животные.
Как и опасался в свое время Ганди, ненависть, копившаяся годами, разом выплеснулась наружу. Каждый здравомыслящий человек мог в этом убедиться воочию, как убедился Текчанд августовским утром 1947 года. До освобождения, о котором они так мечтали и которое могло принести лишь страдания миллионам из них, оставался один день. Вся страна была залита кровью своих сыновей, опалена огнем религиозной ненависти. На дорогах Индии гнило столько трупов, что их хватило бы для любой большой войны.
Они могли бы уехать отсюда. Жена так и предлагала поступить. Но он смеялся над ее страхами. Однако теперь, когда он сам согласился бежать, сделать это было уже не так просто. Автомобиль почти наверняка остановят в ближайшей же деревне — для этого достаточно брошенного поперек дороги бревна или перевернутой телеги. Ослепленные ненавистью крестьяне, набросившись со всех сторон, растерзали бы пассажиров, разграбили бы их имущество, и тут же толпа рассеялась бы во все стороны и, притаившись, стала бы ждать следующей машины.
Текчанд никогда прежде не представлял себе, что подобные события могут произойти теперь, в середине двадцатого века, после почти двухсотлетнего благоразумного и спокойного английского правления. И такое творится в стране, где уже лет тридцать назад Махатма провозгласил свою доктрину ненасилия!..
Теперь Текчанд пришел к выводу, что громадное большинство индийцев воспринимают лозунг Ганди лишь как политическую тактику, не придавая ему более глубокого смысла. В лучшем случае эта теория служила им оружием в борьбе против англичан. Выходило так, что в тот самый день, когда ярмо английского господства было сброшено, население субконтинента отбросило ненасилие и, повинуясь неодолимой внутренней потребности, предалось безумной оргии насилия.
Вслед за этими печальными размышлениями к Текчанду пришло раскаяние в том, что сам он вовремя не разглядел опасности. Не кто иной, как он, заявил жене, что останется до самого конца. «Почему бы вам с Сундари не уехать?» — говорил он не раз, прекрасно понимая, что никогда она не оставит его в опасности. Правда, даже две недели назад они не представляли себе, как велика эта опасность. «Дхансингх за день доставит вас в Дели», — убеждал он.
Неужели он так считал всего две недели назад? Почему она тогда не согласилась? Почему, наконец, не поехали они все вместе?
Жена тогда ему ничего не ответила. Она лишь посмотрела удивленным и укоризненным взглядом, означавшим, что на подобные предложения может быть только один ответ. Она никогда его не покинет, и он был счастлив этим сознанием.
Теперь некому их отвезти. Он до сих пор не рассказал жене, что случилось с Дхансингхом. Больше того, он даже пожаловался ей на Дхансингха, который будто бы забрал «бьюик» и скрылся.
— Должно быть, договорился с приятелями и улепетнул, — так пришлось объяснить. — Вся эта история о его семье, за которой он будто бы ездил, — вранье. Просто ему нужна была машина.
Вспоминая о том, что на самом деле произошло с его шофером, Текчанд замирал от ужаса. Дхансингх попросил разрешения перевезти свою семью в дом Текчанда и поселить в одной из комнат для слуг, потому что все остальные сикхи покидали город. Дхансингх жил в Чандпуре, районе, отделенном от остальной части города трущобами, населенными мусульманами. Шофер не вернулся.
На обратном пути «бьюик» был остановлен около моста. Жену и двоих ребятишек Дхансингха выволокли наружу. На глазах у родителей детям размозжили головы камнями. Потом облили керосином голову и бороду Дхансингха и подожгли его живым. После этого они потащили куда-то его жену.
Машину, вернее ее обгоревший остов, нашли на том же месте около моста. Убийцам Дхансингха она была не нужна. Полиция сообщила Текчанду, что он может забрать обломки. Подробности рассказал ему сикх, который, спрятавшись, наблюдал эту сцену. Места сомнениям не оставалось. Слуги, конечно, все знали, потому что слуги всегда все знают. Текчанд предупредил, чтобы они ничего не рассказывали хозяйке.
Теперь вся семья очутилась перед катастрофой из-за того, что он отказался уехать заблаговременно.
Зачем понадобилось Сундари в подобной ситуации внезапно приехать к родителям с собачкой на руках? Даже если она не лукавит и они с мужем расстались дружески, все равно женщине из индуистской семьи не следовало являться в Западный Пенджаб в те дни, когда все другие бегут отсюда. Однако втайне Текчанд радовался, что дочь сейчас с ними. Она была в отличном настроении, словно вокруг ничего необычного не происходило. Текчанд даже устыдился собственного панического состояния.
Он устроился в тростниковом кресле, на полированных перилах балкона остались влажные следы его пальцев.
Вспоминалась только что пережитая ночь. Им не пришлось долго спать. Даже из окна спальни они видели похожие на зимний закат алые отблески пожара. Горели дома… То и дело из города доносился гул толпы, напоминавший жужжание перелетающего на новое место пчелиного роя. Гул сопровождался криками, свистом, редкими выстрелами. Что происходило в эту ночь? Что происходит сейчас? Выяснить это невозможно.
Он услышал тихий шорох сандалий. Жена подошла и остановилась за его креслом.
— Милый! — сказала она. — Слуги убежали.
Текчанд взглянул на ее побледневшее лицо.
— В доме нет никого, кроме нас троих, — добавила она.
Он вскочил и по длинному коридору бросился к лестнице.
— Камруддин! Кишен! Натани! Где вы? Натани! Кишен! Хамид! Хамид!
Внезапно он остановился. Нельзя вести себя так глупо. Они все исчезли — повар, садовник, камердинер. Все! Как могли они? После стольких лет… Он не помнил дня в своей жизни, когда ему удалось бы обойтись без слуг.
Куда они пошли? Что станут делать? Кто о них позаботится?
Вслед за этим пришло облегчение. Может быть, даже к лучшему, что они ушли добровольно. До сих пор он должен был думать о них, об их пропитании и защите. А ведь почти все они мусульмане. До каких же пор они могли сохранять верность хозяевам, не уступая давлению своих единоверцев?
Возвратившись на верхнюю площадку лестницы, он почувствовал себя спокойнее. Сердце колотилось не так часто. По крайней мере, их не ждет горькая участь шофера, утешал себя Текчанд. Они исчезли из его жизни и сняли с него бремя ответственности. Он зашел в комнату дочери. Она уже успела встать и одеться. Спиндл подскочила к нему, помахивая своим нелепым крысиным хвостиком.
— Сундар, — начал он самым обыденным тоном, чтобы не слишком ее встревожить. — Детка, тебе, пожалуй, лучше пойти к нам в комнаты. Слуги удрали. Они наверняка вернутся, когда кончится вся эта передряга, бояться им нечего. Я подумал, что здесь ты как-то слишком на отлете. Пойдем лучше к нам.
— Конечно, — согласилась Сундари. — Только сперва я приготовлю тебе завтрак. Чай или кофе? Кофе, я думаю?
— Да, лучше кофе. Подумать только, что они натворили, — вдруг вспомнил он. — Зарезать всех коров в округе только потому, что их пасли пастухи-индусы! А теперь нет молока ни для индусов, ни для мусульман.
Он воспрянул духом, услышав ее рассуждения о сгущенном молоке и завтраке. Дочь наконец-то показалась ему взрослой и уверенной в своих силах. Что случилось с ней? Почему так внезапно превратилась она из простодушной девушки в женщину, изведавшую боль и страдания? Кажется, недавно была она совсем крошкой, и по вечерам нянюшка приводила ее в гостиную — поцеловать отца на ночь. Как одно мгновение промелькнули годы, и вот ему уже пятьдесят один, он утомлен и сломлен, его давит груз ответственности за судьбу жены и дочери.
— Сундар, — сказал он. — Если ты не возражаешь, переоденься во что-нибудь старенькое, попроще. И лицо хорошо бы вымазать чем-нибудь… Два-три пятна.
Она удивленно улыбнулась.
— Что с тобой? Не тревожься, на меня никто не позарится. Особенно если я буду рядом с мамой. Ты бы лучше с ней поговорил — она выглядит слишком эффектно.
Он кивнул и ответил совершенно серьезно:
— Да, ей тоже нужно переодеться во что-нибудь попроще. И еще, прошу тебя, Сундар, сними браслеты и все остальное. Сейчас опасно носить золото.
— Ты собираешься отдать драгоценности в банк?
— Банк! — он покачал головой. — Все банки закрыты. Все придется уложить в шкатулку и взять с собой. В тот день, когда мы доберемся до Джаландхара, мы устроим банкет, и вам обоим понадобятся украшения.
— Так-то лучше, — рассмеялась Сундари, гладя отца по плечу, — давай думать о том, что будет там, а не печалиться о здешних делах. Что плохого может случиться с нами — ведь мы поедем под военным конвоем до самой границы?
— Ничего не может случиться, — согласился он. — Это пограничные войска, они все еще под контролем англичан. И вообще, армию меньше всего затронула эта резня.
— То-то! Значит, не о чем тревожиться!
Он вздохнул, не в силах разделить ее оптимизм.