— Я бы никогда не простила себе, если бы оставила вас одних в такое время, — сказала Сундари.
— А теперь вот приходится ждать полицейского конвоя, а они все откладывают со дня на день. Обещали отправить нас еще позавчера, сегодня мы бы были уже на месте. Но пока никаких сообщений.
— О, у этих бедняг сейчас столько забот, — утешила отца Сундари. — Ты просто избалован жизнью, всегда все было так, как ты хотел. Не правда ли? Пойдем. Пока я приготовлю завтрак, ты посидишь с мамой. Вот увидишь — тебе станет легче.
Он снова подумал о том, какое счастье, что Сундари сейчас с ними. Она не забывает о тысяче необходимых вещей.
— Как ты думаешь, — спросил он, — может быть, нам имеет смысл спуститься в нижние комнаты?
Она спокойно возразила:
— Чего ради? Если они подожгут дом, не все ли равно, где мы окажемся — внизу или наверху?
— Не говори таких страшных вещей! — рассердился Текчанд.
— Но ведь ты опасаешься именно этого.
— Вот до чего дошло! — воскликнул он, чувствуя, что говорит каким-то странным хриплым голосом. — Всю жизнь я прожил в этой части Индии, в этом городе. Я отдал ему все, что мог, и он платил мне добром. Я корнями врос в эту землю. Здесь есть улица, названная именем моего отца, библиотека, носящая мое имя. Родильный дом и женская школа названы именем твоей матери. Этот город принадлежит нам в такой же степени, как уважаемым мусульманским семьям — Аббасам, Хусаинам. Я и мой род сделали не меньше их для процветания и украшения города. Что же они теперь творят? Жгут дома! А мы? Ищем защиты у полиции, потому что добропорядочные горожане грозят нас прикончить.
Сундари ошеломила эта вспышка.
— Папа, прошу тебя, не говори так!
— К черту! Я должен с кем-нибудь говорить об этом! Должен! Иначе голова моя расколется! Я им доверял, я пренебрег советами твоей матери. «Они наши братья» — так я сказал ей. Почему я ее не послушался? Да потому, что мне хотелось сохранить все это — все созданное мною и моим родом. Один из лучших в городе домов, имя, известное всей провинции, лучшую во всей Индии частную коллекцию бронзы. Но кому-то понадобилось объявить мою родную землю чужой территорией — ни больше ни меньше! И только из-за того, что кучке хулиганов взбрело в голову прогнать индусов с их земли, я должен вырвать все с корнем и бежать, оставив то, что стало частью меня самого!
— Не забывай, папа, — напомнила она, — тебе все-таки больше повезло, чем другим. В конце концов, у тебя есть деньги. У тебя есть дом в Дели — крыша над головой. А тысячи людей, даже миллионы, вынуждены искать кров и работу…
— Деньги! — Он в отчаянии всплеснул руками. — Думаешь, все деньги мира могут возместить это? Мой дом, моя бронза… Я мог любоваться ею часами, среди всей этой красоты я обретал душевный покой, веру в высшую силу. Подлинное искусство, жившее тысячу лет назад, и сегодня живет и дышит.
Он умолк, пытаясь овладеть собой, и засмеялся сухим, вымученным смехом.
— Да, дитя мое, ты права. Мне все-таки повезло — не придется начинать все сначала. Мы не пойдем с протянутой рукой, мы будем жить привычной жизнью в Дели, в Бомбее — где угодно. Да, мне повезло.
— Так и надо рассуждать, — сказала Сундари с заметным облегчением. — Пойдем, позавтракаешь. А потом позвони в полицию, узнай, что нового насчет конвоя…
Она взяла его под руку и повела по галерее. Спиндл, как всегда, неслась впереди.
— Я позвоню, как только совсем рассветет. Сейчас слишком рано, — сказал Текчанд.
Сундари, отпустив руку отца, свернула в гостиную, которая теперь служила им кухней. С рассеянным видом он постоял немного около двери, в которую вошла дочь, потом, словно внезапно вспомнив о чем-то, повернулся и зашагал к своему музею. Войдя, он направился к окнам, одну за другой отдернул портьеры. Рассветные лучи осветили скульптуры. Текчанд повернулся к ним.
Они все были здесь, все эти Брамы, Вишну и Шивы, созидатели, охранители и разрушители; Ганеши, Витобы и Хануманы, Радхи, Апсары и Асуры; женщины, мужчины и нечто среднее; с головами слонов, обезьян и орлов; двухголовые и четырехголовые; четырехрукие, восьмирукие, десятирукие; боги, богини, демоны, полубоги, полудьяволы. Они танцевали, спали, благословляли, проповедовали, любили, изгибались в поклонах; некоторые были изваяны во весь рост, другие только по пояс; среди них были уроды и красавцы…
Для Текчанда это были живые существа, более живые, чем многие из окружающих его людей. В их присутствии он ощущал душевный покой, для него они были воплощением тайной связи жизни настоящей и будущей и многих-многих иных жизней.
Безмятежность их духа заставила его яснее ощутить собственное слабоволие. Низко склонившись, стоял он перед ними, словно исповедуясь в самых сокровенных движениях души.
Одна мысль сверлила его мозг: сопротивление тщетно. Ах, если бы мог он отправить жену и дочь с надежным конвоем! Тогда он остался бы здесь наедине со своими бронзовыми мужчинами и женщинами, полудьяволами и полубогами.
Он хотел бы поступить именно так, уж он как-нибудь бы выкрутился. Здесь его земля, его город. Этот народ — его народ. Люди придут в себя, как только схлынет волна ненависти, и тогда они поймут, что он — один из них, и не отвергнут его.
«Но жена никогда не оставит меня одного, — вспомнил Текчанд. — Никогда!»
Волнение душило его. Долг повелевал ему спасти жену и дочь, о них должен позаботиться мужчина, а у них остался только он один, Текчанд. Если бы его сын Деби-даял был сейчас с ними, отец решился бы остаться. В сложившихся обстоятельствах Деби действовал бы мудрее, чем он сам. Деби принял бы вызов и бросился бы в бой.
Текчанд закрыл глаза — он не хотел прощаться со своими богами. В последнее мгновение они могли бы околдовать его, и он бы позабыл свой долг. Он отвернулся, все еще с закрытыми глазами, и ощупью пошел к двери. Только плотно притворив ее, он открыл глаза и направился к телефону.
— Мы ведь уже сказали вам: вас известят, когда все будет готово, — ответил полицейский инспектор.
— Но все, кому обещали конвой, уже три дня как собрали вещи, — возразил Текчанд.
— Мы должны подождать. Нужно выяснить, как поведет себя другая сторона. До сих пор у нас нет сообщений, что конвой, охраняющий мусульман, выехал из Дели.
— Выходит, мы заложники? И должны ждать, пока сюда благополучно доберутся ваши люди?
Инспектор долго молчал. В конце концов он все-таки ответил:
— Называйте это как угодно. Но если они не начнут, мы тоже спешить не будем.
— Боже правый! Вы, значит, будете ждать их, а они вас! Мы же тут навсегда останемся.
— Ничем не могу помочь. И послушайте… мне не нравится то, что вы говорите, и ваш тон.
— Прошу извинения, — быстро сказал Текчанд. — Я не хотел вас обидеть. Но есть ли надежда, что мы выедем сегодня?
— У меня нет сведений на этот счет, — холодно ответил офицер, ясно показывая, что он не простил своего собеседника. — Все зависит от того, как там будут обращаться с нашими людьми. Я слышал, что в Патиале сикхи напали на поезд, в Амритсаре был разгромлен конвой. Если они допускают такие вещи, как нам здесь прикажете защищать сикхов от гнева толпы? Что вы на это скажете?
— Я вполне понимаю ваше положение.
— Не станете же вы обвинять наших людей за то, что они отвечают ударом на удар. Не становиться же нам предателями!
— Нет, разумеется, — вежливо согласился Текчанд. Потом добавил: — Простите мою резкость, я не имел в виду…
Приходилось унижаться и терпеть наглость мелкого чиновника. Совсем недавно три отставных полицейских офицера служили охранниками в строительной компании Текчанда, а теперь вот он вынужден заискивать перед инспектором.
Он отправился в гостиную, пытаясь скрыть свое уныние. Сундари склонилась над плитой, но достаточно было взглянуть, как сосредоточенно она переворачивает гренки, чтобы понять: она слышала разговор с инспектором.
Текчанд сел в ожидании завтрака.
В углу гостиной стояли бочонок с водой и мешок с пшеничной мукой. На диване, на стульях лежали давно уже приготовленные коробки со свечами, банки с бобами, колбасой, супом, мешок с сахаром, на полу громоздились связки дров и корзина с углем.
На всякий случай они заранее припасли все необходимые продукты. Хозяйка дома вынуждена была превратить гостиную в кладовую и кухню, чтобы повар всегда был под рукой, а не внизу, в подвальном помещении. Но теперь повар удрал, а Сундари на простой плите готовит завтрак с таким видом, словно делала это всю жизнь.
Здесь собрано все самое важное: вода, пища, топливо. «Словно лагерь в джунглях», — подумал Текчанд. Этих запасов хватит им на две недели. Кашанские и керманшахские ковры, еще недавно устилавшие пол, были свернуты в длинные толстые тюки. Ковры, и те, которые он двадцать лет собирал со страстью и жадностью коллекционера, и те, что достались ему от отца деда, потеряли теперь всякую ценность. Впрочем, эту участь разделили с ними и все другие вещи, которыми так гордилось семейство Кервадов: испанские серебряные подсвечники, люстры баккара, грузинский чайный сервиз, обеденный стол палисандрового дерева на двадцать четыре персоны…
Внизу, в гараже, стоял автомобиль новейшей марки «форд-8», который Текчанд, использовав свои высокие связи, сумел добыть из первой послевоенной партии машин, полученных Индией. Теперь этот автомобиль, стоявший наготове для долгого путешествия — с полным баком, с запасными канистрами бензина, масла, воды, был куда нужнее, чем мебель, скульптура, остававшиеся в доме, да и сам дом.