Он и в самом деле спрыгнул с дивана, но тут же уселся снова.
— Ты почти добилась своего. Это единственное, что могло бы заставить меня уйти.
— Почему же ты сидишь? — колко спросила Сундари.
— Да потому, что ты глупая, избалованная девчонка. И говоришь эту чушь, чтобы от меня избавиться. Но я остаюсь.
Сундари повернулась к нему спиной, вышла из комнаты и поднялась по лестнице.
— Что ему нужно? — спросил Текчанд. — По-моему, он не ушел.
— Ничего ему не нужно, — сухо ответила Сундари. — Хочет остаться с нами, говорит, что для этого он приехал из Дели.
— Так мог поступить только сумасшедший!
— Он и на вид несколько не в себе, — согласилась она. — Так и сидит в приемной.
— Отчего же, я полагаю, это очень мило с его стороны, — вмешалась мать Сундари. — Еще один мужчина будет с нами в такое время! Друг Деби… Умеет он водить машину, как ты думаешь?
— Думаю, умеет. У него был маленький автомобиль в Бомбее.
— Почему ты не пригласишь его наверх? — удивилась мать. — Он мог бы пообедать с нами. По-моему, чапатти хватит на всех.
— Может быть, ты сделаешь это сама? Мне он не очень симпатичен… сейчас, по крайней мере.
— Я приглашу его, — предложил Текчанд. — Я сам приглашу.
— Как это странно, — несколько раздраженно заметила мать Сундари, — тебе несимпатичен человек, который проделал такой путь, чтобы помочь нам?
Поезд был совершенно не похож на те поезда, в которых им доводилось ездить прежде. Он был наспех составлен из разбитых вагонов и платформ самых различных типов, которые бывшему железнодорожному управлению удалось разыскать в нескольких депо. Получилась смесь из пассажирских пульманов, теплушек для скота и деревянных платформ.
Состав охраняла дюжина солдат из Мадраса, которым было приказано отгонять толпы хулиганов, кишевшие вокруг станций.
И люди ехали в этом поезде в такой тесноте, в какой никогда не ездили прежде, до того, как великий хаос объял всю страну. Мужчины, женщины, дети протискивались в двери и окна, рискуя сорваться, висли на подножках, цеплялись за буфера, устраивались на крышах вагонов.
Часами поезд простаивал на полустанках, похожий на огромную змею, облепленную муравьями. Хотя никто понятия не имел, когда тронется состав, все боялись пошевелиться, чтобы не потерять место.
Еще неделю назад все они были гражданами Индии, с восторгом встретившими освобождение, которого так долго ждали и за которое так долго боролись. Сегодня они превратились в узенький ручеек невиданного людского потока. Для местных властей все мусульмане были лишь «перемещенными лицами», точно так же, как индусы и сикхи для мусульман в другой части страны. Их переправляли через границу, точную линию которой еще предстояло установить. В данный момент они стали «гражданами без отечества», убегающими с родной земли, в равной мере из-за безумного страха перед резней, которая ждет всех их единоверцев, и из-за ежедневных надругательств со стороны своих вчерашних соотечественников и соседей. Политическая игра внезапно превратила этих людей в беженцев, покидающих отчий дом, как будто в страну вторгся враг. Они лишались всего, чем владели: земли, домов, скота, скарба. И еще они оставляли тысячи умерших и умирающих — страшные жертвоприношения на алтарь свободы. Они бежали, безжалостно покидая слабых и увечных, падавших на пути.
Смуглолицые охранники, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, равнодушно разглядывали пассажиров, которые инстинктивно жались друг к другу, как крысы на плывущем бревне. Все они мучились жаждой, падали от изнеможения и бессонницы, многие из них были больны или ранены. И все же они отчаянно цеплялись за этот поезд, валялись в грязи и вони, неизбежных при таком скоплении людей. Теряющие облик человеческий, униженные, бессловесные, мирившиеся со всем без малейшей попытки к сопротивлению, Они, казалось, были оглушены всем этим кошмаром, который, как неразлучный спутник, пришел к ним вместе со свободой.
Словно какой-то хирург отрезал этих людей от привычной им обстановки. Теперь им оставалось только мечтать о будущем, об обещанной им земле, которую большинство из них никогда в глаза не видели. Эта очищенная от иноверцев, свободная страна станет их отечеством — Пакистаном!
«Миллион погибнет!» — вспомнил Деби-даял. Так предрекал Шафи. «Миллион погибнет! — говорил он им. — Исчезнет с этой земли в результате насилия, которое спрятано в самой глубине ненасилия».
Дело происходило 12 августа 1947 года — до провозглашения независимости оставалось всего три дня. 15 августа снова воссияет для них солнце свободы, полтора столетия скрывавшееся за тучами. «Скольких мужчин еще успеют убить за это время, скольких женщин похитить?» — думал Деби.
Однако где альтернатива? Разве терроризм мог бы добиться свободы более дешевой ценой и сохранить единство мусульман и индусов? Вряд ли. «И все же, — рассуждал Деби, — это были бы честные жертвы, честные и мужественные, а не та резня, которая подкралась к ним в одеждах ненасилия».
Как дошли они до этого? Поколение за поколением жили они бок о бок, как братья, почему же теперь, отравленные жгучей ненавистью, ринулись они друг на друга? Кто победил — гандисты или англичане? Англичане, по крайней мере, предвидели такой ход событий. А может быть, те и другие проиграли, ибо не учли существенные изъяны того человеческого материала, с которым имели дело? Разве Ганди мечтал о такой свободе, которая будет сопровождаться немыслимыми жертвами и вызовет море ненависти? Понимал ли он, что все это приведет к невиданным в истории перемещениям людских масс?
Деби и Мумтаз оказались песчинками в этой буре, микроскопически малыми существами, подхваченными тучей каких-то насекомых.
У Деби не было другого выхода. Он должен был ехать, невзирая на опасность. Другое дело Мумтаз — ей вовсе не обязательно было сопровождать его. Она могла бы остаться в Карнале, хотя трудно представить себе, как жила бы молодая мусульманка в полном одиночестве в той части Индии, где банды хулиганов патрулируют улицы и обшаривают дом за домом, охотясь на мусульман. Вполне вероятно, что Мумтаз обнаружили бы и замучили.
И все-таки отправиться в путь было для нее еще опаснее, чем оставаться. Деби раздражало ее упрямое стремление сопровождать его. Он сердился на нее, угрожал, пытался убедить. Он испробовал даже последнее средство — хотел было улизнуть ночью, думая, что она спит. Но Мумтаз не спала. Она пошла за ним, неся в одной руке корзину с провизией, а в другой два скатанных одеяла. Она умоляла:
— Деби, возьми меня с собой. Я не могу жить без тебя!
Деби даже не обернулся и не замедлил шаг, но Мумтаз догнала его.
— Не бросай меня! — молила она.
Он не ответил.
— Я не боюсь остаться одна, ты не думай. Просто я без тебя не могу.
— Жила же ты без меня столько лет, — возразил он.
— Вот потому-то и не хочу отпускать тебя. Неужели ты не понимаешь? Ведь в те годы я все время ждала: вот придет кто-то старенький и добрый и заберет меня. И я молилась: пусть он не будет уродливый, пусть он не будет калекой, пусть он не требует от меня каких-нибудь гадостей. А о таком, как ты, я и мечтать не смела. И вдруг в тот вечер… вхожу и вижу тебя. Ты показалея мне прекрасным как бог! Сначала я собственным глазам не поверила, ведь наступил самый важный час в моей жизни. Как будто я была слепая — и прозрела! Думала, с ума сойду от радости. Ты пришел, чтобы стать для меня всем — целым миром.
«Я же спас тигренка, — напомнил себе Деби-даял, — очень симпатичного тигренка. Не бросать же его теперь на произвол судьбы!» Но неужели это всего-навсего преданность звереныша своему хозяину? Или это более глубокое и более сильное чувство — любовь?
Так разговаривали они три дня назад. А сейчас, взгромоздившись на высокую открытую платформу, они ждали, когда наконец поезд снова тронется.
Деби сдался и взял Мумтаз с собой. Счастливая, она крепко спала, свернувшись клубочком и прижавшись к Деби.
Комок стоял у него в горле. Немного же в состоянии он предложить своей молодой жене — свадебное путешествие на забитой людьми платформе, которая в обычное время предназначалась для перевозки бревен и железных балок. А ведь всего две недели назад он представлял себе, как привезет жену в родительский дом, и там она получит все то, от чего так замирает женское сердце: автомобиль, наряды, украшения, свой дом, слуг. Англичане ушли, и ему, Деби, незачем больше прятаться.
За эти две недели, незаметно пролетевшие в приготовлениях к празднику освобождения, все в Индии оказалось перевернутым вверх дном. Строгий порядок, заведенный английскими правителями, в мгновение ока уступил место невообразимому хаосу.
За целые сутки, проведенные на этой проклятой платформе, они не проехали и шестидесяти миль. Оставалось еще двести. Когда приедут они в Дарьябад? И приедут ли вообще?
В нормальных условиях это было совсем несложное путешествие. Вы садились поздно вечером в поезд «Франтир мэйл» и утром просыпались в Дарьябаде. За десять дней до них Сундари одна спокойно проехала этой же дорогой, а сейчас трудно даже представить себе, что сталось бы с одинокой путешественницей. Она расположилась в вагоне с кондиционированным воздухом, кондуктор даже разрешил ей провезти собачку. «Мы с Мумтаз поедем вслед за тобой, — сказал Деби сестре. — Подготовь почву».
«Подготовить почву» — значило сообщить родителям о его женитьбе. Деби знал, что их больно ранит эта новость. Юноши из таких семей не женится на девушках-мусульманках и уж подавно — на недавних обитательницах борделей. И все-таки он верил, что Сундари сумеет им все объяснить, что она убедит их принять Мумтаз в семью. Деби всегда полагался на Сундари.
Уже через два дня после ее отъезда, отправившись за билетами, Деби узнал, что все поезда отменены. Еще два дня он ничего не предпринимал в надежде, что железнодорожное сообщение восстановится. Но к тому времени огромные массы людей уже пришли в движение. Все железнодорожники-мусульмане покинули свои посты, как, впрочем, и их коллеги индусы на другой стороне. Начальники станций, сигнальщики, машинисты, кочегары, кондукторы, канцеляристы, сторожа — все сбежали. Служившие на железной дороге индусы, поддавшись общей панике, тоже куда-то исчезли. Начальству пришлось срочно перебрасывать персонал из южных провинций, незнакомый ни с этой линией, ни с условиями работы. Вдобавок южане не знали местных наречий. Все же с их помощью удалось кое-как наладить перевозку армии безбилетных пассажиров-беженцев из Восточного в Западный Пенджаб.
Десятки раз Деби приходил на станцию, пытаясь выяснить, когда отправится поезд, но похоже было, что никто туг ничего не знает. Кончилось тем, что они с Мумтаз переселились на вокзал совсем и смешались с густой толпой ожидавших. Как-то ночью к станции подошел забитый до отказа состав. В кромешной тьме — станционные огни давно погасли — они помчались вместе со всеми к поезду. Деби пришлось, ухватив жену за руку, пробиваться через кричавшее, ругавшееся людское месиво. С неимоверным трудом взобрался он на эту самую платформу и втащил за собой Мумтаз. Счастливчики, которым удалось втиснуться в поезд, безжалостно отталкивали от платформы всех других, угрожавших отнять у них место. Наконец состав тронулся. Если этому и предшествовал свисток или удар колокола, то его все равно невозможно было расслышать среди безумных воплей оставшихся. Многие из них в отчаянии пытались уцепиться за уходившие вагоны. Кое-кому это удалось, они повисли на подножках и буферах, мертвой хваткой вцепившись в тех, кто закрепился там прежде. Остальных отпихнули. Человек десять, не меньше, попали под колеса. Их предсмертные стоны — это последнее, что осталось в памяти Деби от той страшной ночи.
Поезд тащился сквозь тьму как инвалид — какими-то странными рывками, с бесконечными остановками. Среди беженцев ползли тревожные слухи: будто бы пути разрушены разъяренной толпой мусульман, будто бы пассажиры предыдущего такого же эшелона вырезаны все до единого человека…
Рассветало. Появилась ни с чем не сравнимая лиловая дымка летнего пенджабского утра. Бесконечная равнина простиралась по обе стороны железной дороги. То и дело попадались на их пути страшные следы кровавых погромов. В одном месте они увидели разбросанное по земле имущество каких-то бедняков: тюки с постельными принадлежностями, узлы с одеждой, железные сундуки, цыплят в корзинке, сверкавшую на солнце медную утварь, детские коляски, коробки, подносы, глиняную посуду, даже ошалелых собак, все еще привязанных цепями к врытым в землю столбикам. И нигде ни души. По-видимому, здесь находился лагерь беженцев, где сотни людей жили в ожидании эвакуации. Что случилось с ними? Быть может, они побежали вдогонку за проходившим поездом, побросав весь свой скарб? Или они бежали в панике от преследовавшей их по пятам банды? Еще через несколько миль они увидели вдалеке площадку, покрытую красной материей, разложенной словно для просушки. Только подъехав вплотную, они поняли, что перед ними вовсе не хозяйство красильной фабрики, а картина массового убийства, преображенная утренним солнцем в диковинный мираж. Красные пятна, которые издалека напоминали расстеленные по земле сари, вблизи- оказались разбросанными там и сям островками засохшей крови. Вокруг уже расхаживали с надменным видом невесть откуда взявшиеся грифы, псы, шакалы. Они рвали мясо трупов, разбросанных по такому огромному полю, что трудно было даже приблизительно определить, сколько же людей было убито вчера ночью во время нападения банды на поезд.
Человек с большой черной бородой, сидевший рядом с ними, опустившись на колени, вознес свою молитву. У Деби сжалось сердце. Это была его родная земля — Пенджаб, Страна Пяти Рек.