Я почему-то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.
- Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.
- Что ж, будем увольнять как несправившуюся,- резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.
Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин.
Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.
"Опять Голяк",- подумала я.
Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:
- Господи! Ни минуты покоя.
Что случилось-то?
До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком. И под хорошую закуску и благородные напитки тот выложил Глебу Егоровичу много любопытного. Про милицейские крыши охранного бизнеса, про депутатов и особенно их помощников. Про недавнее убийство лидера демократического движения. Кассете с подобной информацией цены нет. Голяк такими делами ворочал, что думал век гоголем ходить. Но сколько веревочке ни виться - конец один. Его не сегодня-завтра в федеральный розыск объявят, а свое одеяло к телу все-таки ближе. В этих условиях слитая информация вполне ему боком выйти может. Вот он и просит вернуть кассету, на которой беседа эта записана.
- А мы, стало быть, не вернем?- спросила я.
- А тебе, Горностаева, Голяка, что ли, жалко?- вместо ответа сказал Соболин.
Голяка мне было не жалко. Но со мной происходило что-то странное. Я вернулась к себе в отдел и села за компьютер. Несколько минут я тупо вглядывалась в названия топливных компаний, затем, повинуясь какому-то внезапному решению, свернула текст справки и разложила на экране пасьянс.
"Если "Свободная ячейка" сойдется с первого раза, то я знаю Голяка",загадала я. Глеб неодобрительно посмотрел в мою сторону. От его бдительного ока не укрылось, что я явно занимаюсь не тем, чем следовало. "Ну и пусть",подумала я, продолжая упорно щелкать мышью. Через несколько секунд карты веером заскользили по экрану и улеглись на положенные места. "Свободная ячейка" сошлась. "Вот черт!" - сказала себе я и встала из-за стола.
- Глеб, я пойду? Все равно от меня толку сегодня нет.
Молчаливый кивок Спозаранника должен был означать, что толку от меня нет по обыкновению. Мне стало стыдно. Я подумала, ну какой из меня, на фиг, расследователь, когда даже справку толковую написать не могу. Глеб будет тысячу раз прав, когда нажалуется на меня Обнорскому, и вылечу я из агентства в два счета.
"Ну и пусть!" - упрямо твердила я, спускаясь по лестнице. Все равно они меня не любят. Никто не любит.
***
На улице лил дождь, и это как нельзя лучше соответствовало моему настроению. Я продолжала накручивать себя. Вспоминала день, когда пришла в агентство первый раз. Обнорский водил меня по комнатам и говорил: "Выпускница факультета журналистики. Мечтает стать расследователем". Я готова была провалиться сквозь землю. Наверное, так чувствовал себя Гадкий утенок из сказки Андерсена.
Первый год мне пришлось работать в репортерском отделе. Окунувшись в море криминальной информации, я сначала пришла в ужас, и если бы не Агеева, которой пришлось стать моим Вергилием, я, наверное, сбежала бы из агентства. Потом привыкла писать информации об ограблении магазинов, убийствах депутатов, разбойных нападениях. Привыкла и к тому, что, разрезая торт на чаепитии в отделе, Соболин называл себя главным специалистом по "расчлененке". И действительно, по количеству информации о расчлененных трупах он не знал себе равных.
Соболин добрый начальник. Задатки Деда Мороза, которого ему приходилось играть в актерской жизни, проявляются и в его стиле руководства. Всякий раз, когда он произносит очередную реплику, в мою голову неизменно лезет дурацкий стишок. Начинается он так: "Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты..." Конец стишка был неприличный.
В отдел к Спозараннику меня взяли на стажировку. К тому времени я достаточно поднаторела на криминальных информациях и чувствовала себя способной на большее. В отличие от репортеров здесь работают солидные люди, в основном бывшие менты и чекисты. Работа в этом отделе кропотливая и начинается с тщательного сбора информации, составления подробных досье, проверки фактов. Успех расследования зависит от надежности и компетентности источника. С моей точки зрения, все это несколько походит на шпионские игры. Иногда мне даже кажется, что Глеб неспроста периодически сбривает свои роскошные усы, отправляясь на встречу с очередным источником.
"Господи!- говорила себя я.- Да они все сумасшедшие, свернутые на своем криминале. И я сумасшедшая - вот уже Голяки мерещатся".
***
Домой я приехала в самом мрачном расположении духа. К счастью, мои домочадцы были слишком заняты, чтобы обратить на это внимание. Сестрица Сашка и ее бойфренд Андрей, как обычно, устроились на кухне. Разложив на столе конспекты и учебники, они в порядке подготовки к зачету по биохимии упоенно целовались.
Любимая племянница Манюня носилась по квартире с последним подарком своего папочки, страшенной пластмассовой уткой-каталкой.
Манин папа, в недавнем прошлом Сашкин муж, баловал горячо любимую дочь подарками и визитами исключительно по воскресеньям. Сашку это вполне устраивало, Маньку, похоже, тоже. Единственным человеком, которому такая ситуация казалась ненормальной, была наша с Саней мама, Манина бабушка.
Мама у нас вообще идеалист-романтик. Вот уже двадцать лет она безуспешно пытается наставить нас с сестрой на путь истинный. С появлением Манюни процесс нашего воспитания был приостановлен. Она даже перестала плакать о нашем папашке, который завел себе новую семью десять лет назад, и все свои надежды сосредоточила на внучке. Но Манька оказалась еще более крепким орешком, чем в свое время мы с Санькой. Заставить ее делать что-нибудь против ее желания практически невозможно. А желает она пока только танцевать, наряжаться и корчить рожи перед зеркалом. Единственное, что может отвлечь ее от этих занятий,- кассета с "Титаником", которую она смотрит как завороженная.
К одиннадцати "Оскарам" Камерон вполне может добавить еще один номинация за лучшее успокаивающее средство для детей двух с половиной лет.
Сашка с Андреем наконец ушли из кухни, и я в унынии принялась шарить по холодильнику. На полноценный ужин настроения не было.
Поэтому, воспользовавшись тем, что мама сражалась с Манькой, пытаясь приохотить внучку к интеллектуальным занятиям, я ограничилась традиционным меню: кофе с сигаретой и бутерброд.
События сегодняшнего дня фрагментами проносились в голове. От этого занятия меня отвлекла Саша,- пришла пообщаться с любимой сестрой. Суть общения сводилась к просьбе написать реферат по культурологии - "что-нибудь про Питирима Сорокина, но не так много, как в прошлый раз".
Постепенно на кухне собралось все наше семейство. Обычно мы сидим долго, но сегодня все были какие-то замотанные, поэтому посиделки вышли по сокращенной программе. Сашка понесла Маньку укладываться. Этот процесс сопровождался воплями и настойчивыми криками: "Баба Ле-на!!!" Обычное дело. Нормальный сумасшедший дом невыносимый и любимый одновременно.
Я забралась в свой закуток - угол большой комнаты, отгороженный сервантом. Там впритык друг к другу умещались стол, кресло и книжные полки. Все это использовалось как по назначению, так и для хранения всяких ценных вещей, непочтительно именуемых мамой "этот твой хлам".
Ничем серьезным заниматься мне не хотелось, поэтому я потянулась за альбомом с фотографиями. Фотографий у нас в доме великое множество: в альбомах, коробках, пакетах и просто россыпью, на которых запечатлены мною студенческие вечеринки и домашние праздники, портреты родственников и многочисленные снимки Манюни.
Я люблю смотреть фотографии.
А для таких случаев, как сегодня, у меня припасен особый альбом.
В нем хранятся фотоснимки из "Искорки". Есть под Зеленогорском такой райский уголок, с которым у меня связано четыре года жизни. Ровно четыре лета во время каникул я работала в "Искорке" вожатой. Этот далеко не бедный лагерь ничем не напоминал тот, где прошло мое собственное пионерское детство. Детям и взрослым здесь были обеспечены невиданные по тем временам условия. Трехэтажные каменные корпуса, йогурты к ужину, черешня к полднику, компьютерные приставки в качества призов за победу в конкурсах. У меня, например, впервые в жизни была собственная комната.
Однако самым большим потрясением для меня стали дети. Особого пристрастия к педагогике я никогда не испытывала, и моя лагерная эйфория объяснялась вовсе не тем, что во мне внезапно проснулся талант Ушинского или Сухомлинского. Дело было не в педагогике, а в том невероятном потоке любви и симпатии, который внезапно хлынул на меня.
В лагерь я уже три года не езжу, но до сих пор, перебирая фотографии, улыбаюсь, потому что ко мне хоть на чуть-чуть возвращается спокойствие и безмятежность самого лучшего в моей жизни времени.
Но сегодня даже это испытанное средство не срабатывало. Я перебирала фотки с забавными детскими мордашками и ловила себя на том, что думаю о своей работе в агентстве, о пасьянсе, который зачем-то сошелся, и, конечно, про Голяка. Такое ощущение, что про этого бандюгана мне теперь до конца жизни думать придется.
"Все, стоп",- сказала я себе.
В конце концов, человек должен быть хозяином своих мыслей. Ну-ка попробуем еще раз! Так, это мы после "Аленького цветочка" - спектакля, имевшего бешеный успех благодаря чудищу, бесподобно сыгранному моим любимчиком Лехой Смирновым.
Это наш поход, это я у снежной крепости, а это...
Тут я почувствовала, что у меня темнеет в глазах - с фотографии широко и приветливо улыбался Голяк.
Сначала я подумала, что моя нервная система не выдержала ежедневного общения с криминальным миром и я просто рехнулась. Потом я осознала, что это не галлюцинация, и испугалась еще больше. Но уже не страх, а настоящий ужас и безысходная тоска навалились на меня, когда я поняла, что человек с фотографии - тот, кого я встретила сегодня в агентстве и кого не сегодня-завтра объявят в федеральный розыск,- это отец Кирилла Арсеньева.
Оба они глядели на меня с фотографии, сделанной в родительский день после дружеского футбольного матча, в котором принимали участие дети и папы. В голове у меня закружилось. Но вместо того чтобы потерять сознание, я вспоминала...
***
Впечатления от первого в моей жизни лагерного лета были весьма пестрыми. Из тридцати мальчишек больше половины ездили сюда чуть ли не с детсадовского возраста. Они были яркими, талантливыми, раскованными. Чего стоил один Леха Смирнов, который танцевал как бог и мог сыграть любую роль. Среди такого скопища талантов легко было затеряться не только ребенку, но и взрослому. Тем более что мой напарник Сергеич был личностью легендарной. Он имел гигантский по сравнению со мной опыт лагерной жизни. Сергеич ездил в "Искорку" уже семь лет и имел в запасе неимоверное количество игр, развлечений и приколов, жертвами которых легко мог стать любой.