— Действительно, — сказал Танненбаум.
Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.
Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.
— Оно! — закричала Светлана. — Оно!
Мой эксклюзив от Козлевича.
И так искренне она это прокричала, что я понял: это так и есть! Платье нашлось. Значит, нашелся и парик, и бинокль… Странно, никогда бы не подумал, что эта улыбчивая и обаятельная Татьяна Марковна способна на воровство. Тем более — у своих коллег. Впрочем — какая разница: у своих или нет? Кража все равно останется кражей.
— И ты можешь доказать, что это твой эксклюзив? — спокойно спросила воровка. Ее спокойствие ошеломляло.
— Еще бы! — победно ответила Светлана. — Минутку.
Она вышла из номера. Мы — оставшиеся — испытывали неловкость… Через минуту вернулась Светлана, в руке она несла лист бумаги. На вид очень солидный, свернутый в трубку.
— Вот! Извольте! Прочитайте, пожалуйста, вслух, Евгений Кириллыч.
Танненбаум взял лист в руки, развернул, прочитал вслух:
— Ателье авторской модели Эмилия Козлевича… настоящим подтверждаю, что платье «Каролина-изумруд» выполнено мною… по собственным эскизам… в единственном экземпляре… для Светланы Петрученко… дата. Подпись. Печать.
— Вот тварь! — сказала Татьяна.
— Сама ты тварь! — быстро отозвалась Светлана.
— Не кипятись, девочка. Я не про тебя, а про Козлевича.
— Не смейте. Не смейте так про Эмилия Вольфовича. Он — художник, — звенящим голосом сказала Светлана. — Он — гений!
— Тварь он, деточка, а не художник.
У меня ведь тоже есть такая же бумажка:
«в единственном экземпляре».
— И вы можете ее нам показать? — спросил Танненбаум.
— Сейчас не могу. Я ее дома оставила.
— Конечно, — сказала саркастически Светлана, — дома. На рояле, где бумажник Бендера.
— Дома, — спокойно подтвердила Татьяна. — Но даже без всяких бумажек с подписью и печатью легко убедиться, что это мое платье.
«Нет, — подумал я, — голова у тетки все-таки пришита как надо, соображает».
— Как это понимать? — спросил Танненбаум.
— Буквально, Женечка, — вздохнула Татьяна. — Пусть Светик примерит мое платьишко-то. Можно прямо поверх свитера.
Все посмотрели на Светлану — на Татьяну — на платье. И все стало ясно. Нелепость ситуации стала очевидной. Танненбаум кашлянул. Валентина сказала: «Ой! Как же так?!» А Светлана опрометью выскочила из номера. Сквозь открытую дверь я увидел, как она извлекла из своего шкафа… «Каролину-изумруд», выполненную «в единственном экземпляре». Танненбаум густо покраснел.
Татьяна Марковна закурила и сказала Светлане то ли насмешливо, то ли участливо:
— Если у тебя, Светик, лифчик пропадет — приходи ко мне, дам взаймы. Подложим ватки — будет в самый раз.
Я пошел по коридору в сторону лестницы. Остановился, прикуривая. Ко мне подошел Евгений Кириллович.
— Андрей Викторович, — сказал Танненбаум.
— Талант ваш Козлевич, господин Танненбаум, гений! А главное — патриот. Никуда не уезжает, работает для своих… вот повезло-то.
— Да, неувязочка.
— Я вам, Евгений Кириллыч, скажу по секрету: я сам собирался в Екатеринбурге посетить Эмилия Вольфовича Козлевича.
— Зачем? — удивленно спросил Танненбаум.
— Пуговицу мне пришить нужно. У меня — видите? — всего одна. Но теперь не пойду к Козлевичу.
— Не пойдете?
— Не пойду. Где же он найдет мне две одинаковые пуговицы, раз у него все «в единственном экземпляре»? Нет, не пойду к Козлевичу.
Из — за истории с «эксклюзивными» платьями я опоздал на завтрак. «Ну и хрен с ним!» — подумал я. И решительно направился к домику Лукошкиной. Надо было разобраться, что за чертовщина у нас с ней такая получается.
Аню я встретил уже в дверях.
— Почему ты не пришел? — огорошила она меня вопросом.
— Куда? — не понял я.
— На свидание. С цветами.
— Да где я здесь цветы возьму? — в очередной раз возмутился я. Потом понял, что какой-то дурацкий разговор у нас с Лукошкиной получается. — Да при чем здесь цветы! Я тебя ждал, как договорились, а ты меня за нос водишь.
— И я ждала.
— Где? — я постарался вложить в вопрос максимальное ехидство.
— В бане, то есть — в сауне.
— Когда?
— В одиннадцать тридцать, как договорились. Погрелась полчаса в гордом одиночестве и ушла.