Ехать домой к Горностаевой мне не хотелось. Наши отношения длились уже слишком долго, впрочем, Горностаева, в отличие от меня, явно не собиралась их заканчивать. Поэтому я попросил проведать Горностаеву Шаховского, сказав, что Валя замечательная девушка и, по моим наблюдениям, давно смотрит на него с вожделением. «А рыжие девушки (Горностаева, как известно, была рыжей), — сказал я ему, — жутко страстные особы».
И рассказал ему историю про одну рыжую женщину, которая имела мужа, трех любовников, четырех телохранителей и шофера с «мерседесом» в 140-м кузове и успешно справлялась со всей этой небольшой армией.
Шаховский выслушал весь этот бред и радостно попрыгал к Горностаевой. Я пожелал, чтобы все у них получилось.
А сам поехал в 46-ю больницу, где одновременно, хотя и в разных палатах, лежали Повзло и Агеева.
Николай чувствовал себя неплохо, рассказал, что вчера ел куру-гриль и салат оливье, запивая все это томатным соком из пакета.
Агеева, в отличие от Повзло, почему-то лежала в индивидуальной палате. Она была одета в цветастый халатик, разрисованный неизвестными мне, но, видимо, известными Агеевой животными, и была похожа на домработницу, прилегшую отдохнуть после протирки рояля.
— Ах, Лешенька! — сказала она. — По-моему, я умираю.
— Понос? — спросил я участливо.
— Сердце. Тахикардия, наверное. Дайте вашу руку. Вы должны это почувствовать.
Она взяла мою руку и положила себе на грудь.
— Чувствуете? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— Ну, как же, — сказала Агеева, — это, наверное, халат мешает. — И убрала мешавшую правильной диагностике болезни ткань.
— Чувствую-чувствую, — сказал я, испугавшись, что мое независимое расследование может остановиться, едва начавшись, — ужасная тахикардия. Но вы мне лучше скажите, что вы вчера ели?
— Разве я ем, — ответила Агеева. — В моем возрасте есть нельзя.
Я попытался вспомнить возраст Агеевой — что-то за сорок. Решил, что еще в самый раз, но взял себя в руки — настоящий расследователь, как учит Обнорский, должен помнить, что сначала расследование, а бабы — потом, так сказать, в качестве приза.
— Марина Борисовна, не отвлекайтесь, — попросил я. — Так что вы вчера ели?
— Рагу. Немножко. Два раза. Салатик витаминный. Две оладушки. Пирожок с мясом.
— А кто с вами обедал?
— Да масса народу. За моим столиком — Горностаева, Соболина и Соболин.
За соседним — Повзло с какими-то мужиками. Еще, по-моему, Спозаранник с Гвичией заходили…
В реанимацию к Соболину меня не пустили, хотя и сказали, что его состояние уже не внушает опасений и уже завтра его переведут в общую палату. Я попытался выяснить, чем отравился Соболин, — мышьяк, там, цианистый калий или еще какая гадость? Но мне сказали, что никаких мышьяков или цианидов в Соболине сроду не было. Простое пищевое отравление, ну, в крайнем случае, какой-нибудь органический яд.
— Жалко, — сказал я по-прежнему сопровождавшему меня стажеру Тере, — что это не мышьяк.
— Яа, — сказал стажер.
— Вот если бы это был мышьяк, — продолжил я свои размышления вслух, — мы бы с тобой в два счета доказали, что это было преднамеренное отравление.
Но надо было выяснить, чем же все-таки вчера питался Соболин и почему не отравилась его жена?
Я решил идти напролом и, прижав Аню Соболину к стенке, спросил страстным шепотом:
— Вы что вчера ели?
Соболина не пыталась сопротивляться и ответила тоже шепотом:
— Соболин борщ и жареную печенку.
Я — борщ и салат.
Следующий допрос я учинил Шаховскому:
— У Горностаевой был?
— Был.
— Получилось?
— Не получилось.
— Так ты небось с ней о культуре говорил?
— Не говорил я с ней о культуре — я о ней ничего не знаю.
— Это ты зря, брат. Горностаева, она хоть и рыжая, а о культурных вещах — про Мопассана, например, или про Таню Буланову — поговорить любит. Она после таких разговоров страстная становится — жуть. Уж я-то знаю.
— Так Таня Буланова — это тоже культура, — обрадовался Шаховский.
— А ты думал! — подтвердил я. — Ну ладно, выяснил, что она вчера ела?
— Выяснил: рагу и лимонный пирог.
Кто — то потянул меня за рукав. Оглянулся — стажер.
— Кус ма саан сюйа? — о чем-то своем спросил он.
— Кушать хочешь, — понял я. — Сейчас зайдем в кафе, а потом — по домам. Ты, кстати, где устроился?
— Ма тахан магада.
— Понял — нигде. Ладно, пока можешь пожить у меня.
Стажер оказался на редкость хозяйственным человеком — посуду помыл и на кухне подмел пол.
— Ну, садись, — сказал я ему, когда он закончил занятия домоводством. И достал из холодильника бутылку водки. — Сейчас составим план расследования, как учит наш великий учитель Андрей Викторович Обнорский.