Сипова тихо вывели к умывальнику и ловко связали, как кабана перед убоем. Колени притянули к груди. Сняли штаны.
- Пощадите! - визгнул Лифтер фальцетом.
- А ты щадил, гад, дэтышек? Они тебя просили, молили... Эти дэвочки матерями могли стать!
- Затмение, я болен...
- Нэ коси, мокрушник... это тэбе не воля... Я воровской прокурор, и скажи нам чэстно... Сколько было насилий в лифтах?
- Д-двенадцать... но я ни одну не убивал... только придушивал.
- Двадцать восэмь, у нас точные данные, нэхорошо врать. - "Прокурор" обернулся к сходке: - Ну, и что порешим? Баклан?
- "Бабу-ягу"!
Воры стояли над Сиповым стеной, его затравленный взгляд тщетно метался по их лицам. В голове билась мысль: "Где милиция?! Почему меня не спасают?"
И вдруг громко крикнул:
- Милиция! Караул!
- Мэнтов вспомнил, сука. Хорош, нэ то накаркает прапоров.
Опускать обычным методом никто не стал, брезговали Лифтером. Принесли старую, обшорканную до пучка метлу с толстой и длинной рукоятью, заправили ему сзади в дупло.
- Первый я, и все по кругу, - услышал Сипов голос с прибалтийским акцентом.
- Милиция!
- Заткныте ему пасть!
Комок вонючей портянки забили в рот, а потом Сипов с ужасом увидел, как высокий зэк разбегается, чтобы, словно забивая мяч в футбольные ворота, со всей силы ударить сапогом по кургузой метле...
И довелось испытать подонку то, что испытывали его беззащитные жертвы... и преступники в давние времена, посаженные на кол. Дерево с хрустом лезло все дальше, разрывая внутренности, вызывая адскую боль, а до угасающего сознания доходили команды:
- Второй, трэтий, дэсятый... Готов. Баба-яга на мэтле...
Потом вынули метлу, забили кусок портянки в очко, надели штаны и отнесли на кровать. Прокурор завершил свою речь:
- Такой большой дядя, а помэр во сне. Сволочь!
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
На день рождения Гоги чаевничали человек тридцать. Выпили литров пятнадцать чифиря, съели пять кило конфет, и через час в тесном кругу остались лишь особо приближенные к имениннику, избранные люди - Дупелис, Коршунов, Дроздов, Бакланов, Лебедушкин. Последний затянул:
У нас, воров, суровые законы,
И по законам этим мы живем,
А если честь вора уронит,
То ширмача попробуют пером.
- Хорош горланить про сознательных! - оборвал его Дупелис.
- Да ты дослушай... Какой там сознатэльный... - положил ему руку на плечо Гоги, кивнул Володьке: - Продолжай.
А в это время на Беломорканале
Шпана ему решила отомстить.
И утром рано зорькою бубновой
Не стало больше суки ширмача.
Володька допел, отбросил гитару и повернулся к Дроздову, дремавшему после чифиря в уголке кровати.
- Ну что, бродяга? Как там тебя - Гамлет или Дон Кихот?
- Что? - откликнулся тот, не открывая глаз.
- Че? Приколи чего-нибудь, че... Тоже мне Гамлет.
- О чем? - разлепил тот сонный глаз. - Об архитектуре, что ли?
- При чем архитектура здесь? - огорчился Гоги. - О бабах расскажи...
Дроздов смущенно улыбнулся, присел, протянул руку за кружкой, допил оставшийся свой чай, вытер удовлетворенно губы, крякнул:
- Поколесил я, братцы, немало, скажу вам...
- К делу... - перебил его злой Дупелис.
- Ну что ты? - развел руками Гоги. - Дай чэловеку собраться.
Дупелис оглядел его, встал, ушел к выходу.
- Обидэлся... - вздохнул Гоги.
- Нервничает, - кивнул Бакланов. - Он перевода ждет, в Литву, а они мурыжат его все. Понимай ситуацию.
Помолчали.
- Давай, давай, Гамлет, - подтолкнул Гоги Дроздова.
- Ну. Кто-нибудь слышал из вас, как лягушка в пасти у гадюки квакает? Она кричит вначале "ква-ка-ко-ва". А в пасти уже - "хва-хва-тит". Вот ведь как. Шипение гадюки искажает звук, и потому получается, будто просит лягушка хватит, мол. Она еще надеется, что гадюка с ней в бирюльки играет.