- Да нет. Я посмотреть. Интересное название.
Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.
- Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше греться иди в вагон. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.
Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.
Я полез обратно в вагон. Через двадцать минут поезд тронулся. Проводница налила мне кофе.
- А название у Ерофея Павловича действительно интересное. Тут везде интересные. Завтра будем проезжать станцию Яя. Две "я". Во всех энциклопедиях на самом последнем месте стоит. А чуть дальше подряд идут три станции: Зина, Шуба, Зима. Мы их так и называем: "Зина, надевай шубу, скоро зима".
9
По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.
За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.
Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте - выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили... обгорелые кучи металла.
Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.
С тех пор как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек "Мальборо" в красной упаковке. А бабушка, едущая подо мной, успела связать два шерстяных носочка.
Еще я успел много о чем подумать. Например, я много думал о деньгах. Согласитесь: очень приятное занятие - сутками лежать на верхней полке и думать о деньгах.
Сколько денег нужно человеку для счастья? На самом деле нисколько, потому что счастье не измеряется в деньгах. Банально, но ведь правда!
Чтобы много заработать, нужно потратить большую часть жизни. То есть теоретически ты можешь оказаться в ситуации, когда в руках у тебя миллион, но тратить его некогда, потому что все - жизнь прожита, пора умирать.
Ни единому человеку в мире миллион долларов не нужен. Потому что потратить миллион - это за пределами человеческих возможностей. Ну и зачем тогда корячиться в попытках заработать?
Все хотят больше зарабатывать. И только я хочу меньше тратить. Эффект в обоих случаях один и тот же, но насколько приятнее второй путь!
Было время и я жил достаточно бедно. Но совершенно не парился по этому поводу. А когда появились деньги, единственное, о чем я смог думать: как бы сделать так, чтобы они никогда не кончались?
И славы раньше у меня никакой не было. А когда я решил, будто стал знаменитым писателем, то тут же начал бешено ревновать к тем, кто казался мне конкурентом.
Я спать не мог! Сидел, грыз ногти, злился...
То есть вы понимаете, да? Это ловушка. Ты отдаешь палец, и эта штука откусывает тебе не руку, а голову.
Зачем париться из-за того, что ты НИКОГДА не сможешь сохранить? Пришел вечер, когда я просто сел и подумал: а много ли в моей жизни вещей, которые у меня невозможно отнять?
Насчиталось всего несколько. Зато это ВСЕГДА будет моим. Семья: жена, которую я знаю большую половину жизни, и двое шумных, вечно бегающих детей... Церковь: пусть не очень знакомые, но близкие люди... А главное: Тот, Кто согласился за меня умереть...
Вот ради таких штук и стоит жить. А остальное - пердула собачья.
10
Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.
Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.
Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:
- Командир! Ебтваюмать!
- Это все?
- Ебтваюмать!
- Это я слышал. Это все?
- Это... ы-ы... Ебтваюмать!
Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.
- Что надо?
- Ебтваюмать!
- Что-нибудь кроме этого скажешь?
- Погоди... Не обижайся... Понимаешь: ебтваюмать!
Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.
Десять
1
Отец Войчех, монах-доми
никанец, служащий в церкви Св. Екатерины на Невском, рассказывал мне, как недавно ездил в Краков на юбилей. Один из краковских доминиканцев отмечал 65 лет священства.
Я удивился:
- Шестьдесят пять?
- Шестьдесят пять. Он стал священником в 1936-м. И с тех пор каждое утро встает, умывается и идет в часовню молиться. Ничего нового: каждый день встает, умывается, идет молиться. Шестьдесят пять лет подряд... Мир несколько раз полностью изменился с тех пор, как он начал ходить в эту часовню... а он и до сих пор туда ходит. Говорят, в том месте, где он молится, в огромных каменных плитах образовалось углубление, протертое человеческими коленями.
Если подумать над историей жизни этого знакомого отца Войчеха, то многое в Католической церкви станет понятнее. В большой, насчитывающей полтора миллиарда верующих Католической церкви. И в не очень большой католической церкви Св. Екатерины, расположенной на Невском проспекте, в которую хожу я.
2
Не знаю как вам, а мне иногда бывает забавно наблюдать, НАСКОЛЬКО окружающие меня люди лишены памяти. Проводя день за бессмысленной болтовней, а вечера у телевизора, мои современники живут так, словно они первое поколение землян... прежнего нет, будущего не будет... они ничего не помнят, потому что им НЕЧЕГО помнить.