Мисс Рейнберд не сводила с нее глаз. Мадам Бланш полулежала в кресле и дышала ровно, как будто спала. Но некоторое время спустя она медленно открыла глаза, вздрогнула и очнулась.
Бланш смотрела на мисс Рейнберд сияя улыбкой.
- Уф, - сказала она оживленно, - такое иногда случается. Сегодня Генри не в духе. - Она встала и прошла к журнальному столику. Пожалуйста, надо немножко взбодриться. Вы не возражаете?
Мисс Рейнберд кивнула, наблюдая, как Бланш наливает ей и себе по рюмочке хереса.
- Все очень просто. Как неполадки телефонной линии. Генри всегда извиняется за это, но, думаю, скорее я сама виновата.
- Вы помните, что было на этот раз?
- Да, прекрасно помню.
- Может быть, вы объясните?
- Постараюсь, хотя непосвященному человеку это может показаться неправдоподобным. Дело в том, что... Как бы это выразить?.. Видите ли, души людей после смерти пребывают в промежуточном состоянии. В их жизни нет ничего неизменного. Они все время развиваются. минует немало времени, прежде, чем к ним придет понимание Великой Тайны. Возможности их значительны, но не беспредельны. Во всяком случае, поначалу. Вот отчего те, кто оценивает нашу работу с точки зрения науки, - или многочисленные скептики - спрашивают, почему сообщения, которые мы получаем, не содержат ответов на все вопросы о жизни после смерти. Да потому, что многие из отошедших еще не достигли полного познания. Большинство людей здесь, на земле, не может подобно объяснить принцип работы телевизора или радара. Нечто подобное происходит и там. И, кроме того, наши близкие, покинувшие нас, очень чувствительны к нашему настроению и атмосфере вокруг нас. Поэтому сегодня общения не получилось. Для ваших брата и сестры вы неотделимы от Рид-Корта. Увидев вас здесь, они удалились. Думаю, в дальнейшем нам лучше встречаться у вас.
- Если вы считаете, что это поможет...
- Да, думаю, поможет. Сегодня Генри удалось мне только кое-что показать. Сын Гарриет теперь взрослый, он жив и здоров.
- Тогда почему же этот бестолковый Генри не скажет, где он? спросила мисс Рейнберд раздраженно.
Бланш рассмеялась:
- Ну-ну, вы несправедливы к ней. Я же объяснила вам, что их возможности ограничены. Что-то они знают, а что-то должны выяснить. А иногда, даже если они знают, Генри может это не передать.
- Но почему?
- Странный вопрос. Ребенку дают обещанную конфетку, только если он ее заслужил. Не обижайтесь, но, честно говоря, я почувствовала, что Генри в вас не уверен. Может быть, он улавливает исходящие от вас волны скептицизма. Может быть, сомневается в вашей искренности. Наверное, то же самое чувствуют Гарриет и Шолто. Ваша сестра при всем желании не в силах помочь вам через Генри, если между вами существует барьер неверия.
- Все это так сложно и нелогично.
- Это ведь иной мир, мисс Рейнберд. Там все по-другому...
На это мисс Рейнберд ничего не смогла возразить, хотя ей трудно было отделаться от мысли, что Бланш просто ведет с ней ловкую игру. И только одно обстоятельство несколько рассеивало ее сомнения.
Она произнесла:
- Помните, вы сказали, что видите мальчика?
- Да-да. Он был такой чумазый, взъерошенный - как всякий мальчишка, вырвавшийся на волю.
- Вы сказали, у него было что-то на руке, на запястье. Вы так и не разглядели, что это?
- Нет, видимость была очень плохая.
- А этот предмет был большой или маленький?
- Довольно большой. Сначала мне показалось, что он держит в руке теннисную ракетку.
Мисс Рейнберд согласилась позвонить Бланш через несколько дней, если решит назначить ей встречу в Рид-Корте. По дороге домой, покачиваясь на заднем сиденьи "Роллс-Ройса", она пришла к выводу, что ей необходима дальнейшая помощь мадам Бланш. Описание мальчика поразило мисс Рейнберд, хотя она и умолчала об этом. Когда мадам Бланш говорила о Гарриет и офицере, прогуливающихся по берегу реки, мисс Рейнберд отчетливо представила себе эту сцену. И тут она вспомнила одну подробность, о которой Гарриет когда-то упомянула, рассказывая ей о своем романе. Офицер-ирландец был страстным любителем соколиной охоты и, по словам Гарриет, как-то принес на свидание птицу, которую сам обучил, - ястреба. На берегу реки они выпустили его поохотиться на скворцов. Сын мог унаследовать увлечение отца. Мисс Рейнберд не сомневалась, что неизвестным предметом, видневшимся у него на запястье, был ястреб. Мальчик, описанный мадам Бланш, так и стоял у мисс Рейнберд перед глазами. Взъерошенный подросток с птицей на руке. Все это было необычно и странно.
[пропущены главы 5, 6, 7]
8
Памятуя о том, к каким последствиям привело ее первое решение расстаться с мадам Бланш, мисс Рейнберд приготовилась к тому, что ей опять начнет сниться Гарриет, а возможно, возобновятся и мучительные приступы мигрени. Пусть так. Она будет по мере сил им противиться и ждать, когда все пройдет естественным образом - должно же это когда-то пройти?
Миновало четыре-пять дней, и, к счастью, ни дурные сны, ни головные боли не возобновлялись. Напротив, такого подъема она не чувствовала на протяжении уже многих месяцев. Весна набирала ход, пора было договариваться о садовых работах и, кроме того, настало время обновить обстановку в гостиной и у себя в комнате. Пока будут менять обои, надо купить для окон новые шторы. Значит, появится повод съездить в Лондон дня на два, заглянуть за покупками в "Хэрродс". Как знать, может, если бы она не махнула на себя рукой, не жила такой затворницей, больше бы интересовалась происходящим вокруг - может, всей этой дурацкой истории и вовсе не было? Когда тебе за семьдесят, нужно заставлять свое тело и мозг постоянно работать. Но, без конца поучая садовника, доводя до нервного изнеможения продавцов из "Хэрродса" или по два раза на дню меняя свое решение относительно цвета обоев, она нет-нет да и вспоминала о семействе Шубриджей.
Итак, Рональд Шубридж в жизни преуспел. Ну что ж, ради любви к ближнему, будем думать, что какие-то положительные качества в нем были и раньше. Просто, служа в Рид-Корте, он плясал под дудку хозяина. Так или иначе, никого из них уже нет в живых - ни Гарриет, ни Шолто, ни супругов Шубриджей. Они уже не могут портить ей жизнь. Но еще Эдвард Шубридж, его сын, и, вероятно, жена. И естественно, мисс Рейнберд проявляет интерес к их судьбе - по-человечески это можно понять. Строго говоря, после ее смерти Эдвард Шубридж как ближайший кровный родственник должен был унаследовать ее состояние. Пока что она завещала крупные суммы сразу в несколько благотворительных фондов, но на ее основном капитале это практически не отразилось. Она долго ломала голову над тем, как лучше распорядиться своим богатством, но в конце концов, посоветовавшись с поверенным, решила оставить все - в том числе и Рид-Корт - Национальному тресту по охране культурных и исторических памятников. Усадьба была старинная, очень красивая, а сколько ценной мебели, картин - настоящий музей. Приятно было бы сознавать, что дом сохранится точно в таком виде, как и при ней. Гораздо менее приятна была мысль о том, что дом и сад наводнят толпы бесцеремонных посетителей. Невоспитанные дети, вульгарные родители, пикники в саду... чужие люди в доме, наверняка идиотские шуточки... Впрочем, все это, по счастью, будет уже без нее. Вообще-то... почему не помечтать?.. если бы вдруг оказалось, что Эдвард Шубридж и его семья и впрямь приличные люди (некоторые основания для этого имеются: все-таки в его жилах течет кровь Гарриет, а что до ирландской половины, то там по части происхождения тоже как будто все в порядке), тогда было бы заманчиво сохранить Рид-Корт как родовое гнездо. Музеи музеями, однако преемственность поколений, семейная традиция... это неизмеримо важнее! И, может быть, не откладывая в долгий ящик, поручить поверенному нанять какого-нибудь надежного человека, который сумеет разыскать Эдварда Шубриджа и, не привлекая его внимания, собрать о нем достоверные сведения, и тогда она решит, как поступить, не рискуя навлечь на себя неприятности. И чего ей вздумалось связаться с мадам Бланш? Она, право, была не в себе. Ну ладно, с этим кончено. И насчет поручения поверенному надо еще хорошенько подумать. Пока что хватает других дел. Подрядчик попался какой-то бестолковый, не понимает, чего она хочет. Где бы найти приличного дизайнера, которому не придется сто раз объяснять одно и тоже?..
На неделе Бланш так и не смогла выбраться в Блэгдон. Все дни оказались плотно заняты - деловые свидания, сеансы, которые уже нельзя было отменить. Поехала она только в субботу. Джорджу она ничего не сказала. Обычно, если ей надо было его повидать, она просто заезжала к нему домой или заглядывала в его любимое заведение - "Красный лев". Но сейчас, окончательно развязавшись с Шубриджем, Джордж с головой ушел в организацию собственного дела. "Солнечные сады Ламли. Предприятие с ограниченной ответственностью". Ох, боюсь, что с очень уж ограниченной, подумала Бланш, сидя за рулем автомобиля, который двигался в западном направлении, в сторону Блэгдона - шестьдесят с небольшим миль от ее дома. Загоревшись какой-нибудь новой идеей, Джордж взмывал вверх, как сигнальная ракета, но быстро затухал и остывшей головешкой шлепался на землю. При этом нередко и руки обжигал: больше терял, чем приобретал. Бедняга Джордж. Она искренне желала, чтобы из этой его затеи что-то вышло. Хорошо бы. По крайней мере, в нынешнем прожекте больше смысла, чем во всех предыдущих. раньше он хватался за что попало, надеялся одним махом разбогатеть конечно, ничего путного из этого получиться не могло. На этот раз он вроде намерен впрячься в работу всерьез. Правда, лучше бы для начала навел порядок в собственном саду, а то клиенты испугаются: сплошной бурьян, трава по пояс да еще эти его так называемые ценные птицы. Остатки последнего грандиозного замысла: разведение декоративных птиц в клетках и вольерах. Бланш улыбнулась, вспомнив, с каким жаром Джордж говорил: "В каждом нормальном доме должна быть клетка с птичкой. Какой мальчишка, какая девчонка не пристают к матери, чтоб та им купила канарейку или попугайчика? А говорящие птицы - попугаи, майны, африканские вьюрки! Дай срок, оборудую клетки электроподогревом, а там только держись - буду и сам разводить, и закупать за границей, и продавать оптом и в розницу!.. Это ж золотая жила!" У Джорджа все золотая жила. Но время идет, а Джордж как сидел, так и сидит в своем домишке, на своем жалком содержании. С годами Джордж будет стареть, дряхлеть, становиться все обтрепаннее, все неопрятнее, но до последнего дня сохранит свой неискоренимый оптимизм. Его и в семьдесят будут осенять блестящие идеи.
Утро было чудесное. Ласковое солнышко, безветрие, небо голубое-голубое, как яички лесной пичужки-завирушки. Кое-где на живых изгородях вдоль дороги можно было разглядеть чуть заметный проблеск зелени, а в деревенских садах, видных с дороги, там и сям вспенивались бело-розовые шапки цветущих деревьев - вишни и миндаля. Бланш любила ездить в своей машине. Вообще любила путешествовать. Что ни говори, ее предки были кочевники. Как все это далеко - детские годы, кочевая, ярмарочная жизнь, но всякий раз, проезжая через сельскую местность мимо провинциальных городков и деревень, она чувствовала, как сердце начинает щемить. Видно, есть что-то такое в крови, чего никакими силами не вытравишь. Взять хотя бы мамашу: устроена, живет в тепле и уюте, да уж и возраст преклонный, а предложи ей вернуться к прежней жизни - не то что пойдет, бегом побежит. Как ясно все это помнится... Корка льда на ведре с водой - чтобы зачерпнуть воды, разбиваешь лед. Полные зависти глаза местных ребятишек, которые смотрят на тебя, будто ты явился с другой планеты. Лошади, собаки, начищенная медь, расписные повозки, запах дыма от костра... Теперь совсем другое дело - современные автофургоны, трейлеры; вместо лошадей - сверкающие машины, но суть жизни осталась прежняя. А как она девочкой собирала дикие нарциссы и первоцветы, ходила по домам продавать букетики... А мамаша - в ярко-красном платке, плотно повязанным вокруг головы на цыганский манер, с золотыми кольцами в ушах - вот она смотрит в магический кристалл, вот читает по руке чью-то судьбу... Да, конечно, оттуда все и пошло. Она унаследовала свой дар по женской линии. Ну что ж, она не посрамила своих предшественниц. И кой-чего добилась благодаря собственным стараниям. Много читала, набиралась знаний. И из сопливой девчонки превратилась в мадам Бланш Тайлер, которая - дайте только срок! - еще воздвигнет храм Астродель, и сотни людей обретут там душевный покой, укрепятся в радости и утешатся в горе.
Она сидела за рулем своей малолитражки - машину вела умело, но осмотрительно - крупная, пышнотелая, в меховой шапочке, в замшевой дорожной куртке и замшевых перчатках, в красном костюме поверх зеленой шелковой блузки с ниткой жемчуга, обмотанной в несколько рядов вокруг шеи. На заднем сиденье лежал полиэтиленовый пакет на молнии, и в нем кое-что перекусить: холодная курица - ножка и кусочек грудки, листья салата, булочка и бутылка розового вина. Когда она ехала куда-нибудь одна, она любила выбрать живописное место, поставить машину и с удовольствием поесть, наслаждаясь красотой природы. Джордж, тот непременно помчался бы в ближайшую пивную. А она нет. Подобно тому, как "внутренний" глаз ищет отдохновения и обновления в просторах вечности, глаз как физический орган зрения обретает чистоту и свежесть восприятия, сколько по лесистым далям и холмам.
Где-то там Генри следит сейчас за каждым ее шагом. Где-то там, в некоей точке будущего времени, судьба уже закладывает фундамент их общего храма. И она станет там проводницей, и люди потянутся туда в надежде услышать послания от своих близких... "Вот вы, мадам... Нет, вот вы, с краю, в последнем ряду. Да, вы. Некто интересуется вами... Я слышу имя Берт... или, может быть, Билл?.. Он не так давно покинул вас и хочет передать вам..."
Немного не доезжая до Блэгдона, она съехала вниз к озеру и остановила машину на крохотной стоянке среди деревьев, откуда можно было беспрепятственно любоваться широкой водной гладью. Дорога бежала дальше, вдоль плотины. На том берегу вверх по крутому склону карабкались сельские домики. Она расстелила на коленях несколько бумажных салфеток и принялась за еду. Она сразу определила, что в озере водится форель. Во всем чувствовалась забота, порядок. В былые времена ее папаша, оказавшись в таком месте, наверняка поставил бы на ночь несколько переметов. И утром на завтрак - нежная, сочная форель... Кролик, заяц, фазан, куропатка... когда дичь готовят дома на кухне, получается совсем не то - ни вкуса, ни запаха. Она испытывала полное блаженство и умиротворение. Хорошо побыть денек наедине с природой, даже если попутно надо уладить кое-какие дела. Пустяки, в общем-то. Кое-что выяснить о Шубридже, чтобы знать, как дальше вести себя с мисс Рейнберд. Ну, а кроме того, при благоприятных обстоятельствах, и со стороны Шубриджа вполне можно рассчитывать на пожертвование в пользу храма. В конце концов, за хорошую новость не грех и отблагодарить.
Над озером, лениво взмахивая крыльями, пролетала цапля; Бланш налила в стакан вина и долго смотрела, как вспыхивают в нем розоватые искры отражение солнечных бликов на воде. Она словно провозглашала тост без слов, тост за счастливый день.
Пока Бланш сидела в машине у озера, Эдвард Шубридж и его жена выехали из дома в небольшом крытом фургоне, который приобрели года два назад. По дороге они должны были остановиться и поменять на машине номерные знаки. В пути они почти не разговаривали. Каждый четко знал, что ему делать. Оба предыдущих раза, кроме собственной машины, им приходилось использовать еще одну - краденую. Но сейчас в этом не было необходимости. После похищения сэр Чарльз Мэдхэм получит письмо, и никто не станет поднимать тревоги, пока он не переговорит с Грандисоном. Никаких проверок документов, никаких кордонов на дорогах. Только самые высшие полицейские чины со временем узнают, что произошло. Уверенность Шубриджей в своей безопасности основывалась, в первую очередь, на умении сэра Чарльза хранить тайну (здесь можно было не беспокоиться), и, во вторую очередь, на том, что официальные власти постараются избежать огласки. На сей раз план операции проще, а риска меньше. Наблюдения за жертвой велись в течении двух лет, тихо и неприметно. Трижды в год этот человек проводил уик-энд у своего старого друга, сэра Чарльза Мэдхэма; эти визиты превратились в своеобразный ритуал, вошли в привычку, стали частью образа жизни. Охотник вправе надеяться на удачу, только изучив все привычки и повадки зверя. А привычка в значительной степени определяет жизнь - неважно, человека или зверя; привычка, порожденная потребностью, привязанностью, традицией. И сова-сипуха, вылетающая охотиться по ночам, и лисица, рыскающая по полям и лесам, всегда и во всем действуют по одной и той же схеме.
Бланш не сразу нашла Хайлендс-Хаус. Оказалось, что он находится в трех милях от Блэгдона, на плоской вершине одного из Мендипских холмов, откуда к северу и западу открывается вид на Бристольский залив и на болотистые низины у подножья холмов. От небольшой боковой дороги к дому вел мощеный въезд, ярдов двести длиной, окаймленный каменными бортиками. С двух сторон, в том числе со стороны въезда, к дому подступала рощица вязов. Две другие стороны - восточная и южная, где были кухня и службы, выходили на крутой склон, откуда виднелись два озера. Дом был красный, кирпичный; к одной стене примыкали пристройки, гараж и конюшня, сложенные из камня и сохранившиеся от старого дома, который когда-то стоял на этом месте. Позади дома, окруженные каменной оградой, находились два поросшие травой участка для выпаса. От парадного входа вдоль дороги тянулись два длинных зеленых газона, и посередине каждого красовалась клумба с розами единственная жалкая попытка немного приукрасить этот уединенный, продуваемый ветрами, на редкость неприветливый и мрачный дом. Высоко, в верхушках вязов, деловито копошились, устраивая гнезда, грачи.
Надо же забраться в такую глушь, подумала Бланш. Вот уж действительно край света. Подъезд к дому и газоны ухоженны - не придерешься, дверные косяки и оконные рамы тоже в полном порядке. А дом мало кому пришелся бы по душе - разве что тем, кто старается держаться подальше от современного мира и сторонится людей.
Она проехала мимо парадного входа и поставила машину возле гаража. Когда Джордж занимался сбором информации и ему нужно было придумать для прикрытия какую-нибудь легенду, неистощимое воображение Бланш выдавало десятки прекрасных идей. Сегодня она решила выступить в роли сотрудницы некоего туристического агентства из Солсбери. Ее направили сюда выяснить, кто из местных землевладельцев согласен сдать не лето участок для стоянок автотуристов (избранной и состоятельной категории). Достаточно будет поговорить с Шубриджем пять-десять минут, чтобы понять, как вести себя с ним в дальнейшем. И разумеется, подлинной причины своего визита она пока что раскрывать не станет. На первый раз важно выяснить, что он за человек. Прежде чем хотя бы частично открыть ему правду, надо будет определить, какой линии держаться с мисс Рейнберд.
Дверь в дом скрывалась в глубине кирпичного крыльца, по обеим сторонам которого были ниши с небольшими выступами-сиденьями. Она позвонила, но на звонок никто не отозвался. Немного выждав, позвонила снова. Суббота, подумала она. Да, для визитов день не самый удачный. Наверное, уехали за покупками. Что делать, выбраться раньше она просто не имела возможности. О том, чтобы вернуться в Солсбери, не поговорив с Шубриджем, не могло быть и речи. Придется подъехать опять, ближе к вечеру. Она позвонила в третий раз - все напрасно. тогда она спустилась с крыльца, прошла мимо конюшни, потом через кусты по узенькой тропинке вышла на большой мощеный двор позади дома. Нигде никаких признаков жизни. Но когда она повернулась, чтобы идти назад, к машине, в доме залаяла собака. На всякий случай она снова поднялась и позвонила. Никакого результата.
Бланш пожала плечами. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь. Она развернула предусмотрительно захваченную с собой карту и увидела, что находится недалеко от Чеддара, от живописного ущелья и знаменитых чеддарских пещер. Все достопримечательности в это время года наверняка для посетителей еще закрыты, но все же Бланш решила не спеша доехать дотуда, выпить где-нибудь чаю и тогда уж снова вернуться сюда. Пока она ехала, погода резко изменилась. С севера налетел холодный ветер, небо быстро затянулось тучами, и в окна ресторанчика, где Бланш пила чай, застучали первые тяжелые капли дождя. Бланш налила себе третью чашку чая, съела еще кусок торта и заранее приготовилась к тому, что домой придется ехать под дождем.
Трижды в году, гостя у своего старинного приятеля сэра Чарльза Мэдхэма в Ривер-Парке, он - в силу многолетней привычки - после короткого дневного сна обязательно выходил в сад, огромный и безупречно ухоженный, и спускался к озеру, чтобы затем, пройдя вдоль берега, задержаться у фамильной часовни Мэдхэмов. Это была симпатичная часовенка, построенная в девятнадцатом веке, в годы Регентства; вокруг росли кусты рододендрона. Маршрут прогулки никогда не менялся - несколько сот ярдов до озера, потом вокруг озера до часовни, затем недолгая остановка в часовне. Там он обычно опускался на колени у алтарной решетки и посвящал несколько минут тихой молитве, а иногда - поскольку поездки к сэру Чарльзу были редкими просветами в его напряженной, по часам расписанной жизни - он просто, преклонив колени, разрешал себе ненадолго забыться, отдаться во власть тишине и уединению, и тогда память обычно возвращала его в окрашенное ностальгическими тонами прошлое (сейчас ему было уже за шестьдесят), в те дни, когда он проводил здесь студенческие каникулы вместе с сэром Чарльзом, таким же юным, как и он сам. Он отнюдь не был затворником, но такое краткосрочное удаление от мирской суеты действовало на него удивительно благотворно. Выйдя из часовни, он продолжал прогулку вокруг озера в поной уверенности, что его никто не потревожит Сэр Чарльз знал эту его привычку, а прислуга, по случаю субботы была отпущена, так что кругом никого не было. Дойдя до противоположного берега, он доставал из кармана бумажный пакет с хлебными крошками и кормил плававших по озеру уток. Пакет с хлебом всегда уже лежал на столе в холле, когда он спускался вниз после дневного сна. Он мог заранее, с точностью чуть ли не до минуты, сказать, в каком часу он вернется обратно в дом, где сэр Чарльз поджидает его у себя в кабинете. Чай, а потом традиционная партия в шахматы - все согласно программе, рассчитанной на два свободных безмятежных дня. Таких дней в его жизни было наперечет.
Пока он шел к часовне, начал накрапывать дождик, который его не смутил, потому что он был в пальто, надетом из-за холодного ветра. Вокруг потемнело. Войдя в часовню, он пожалел, что солнце скрылось и нельзя лишний раз полюбоваться прекрасными витражами. Он медленно прошел к алтарю и опустился на колени перед решеткой. Но прежде чем начать молиться, он, непонятно почему, вдруг вспомнил об одной из немногих размолвок, которые все-таки случались у них с сэром Чарльзом за время их долгой дружбы. Три года назад некий лондонский репортер, вознамерившись написать о его времяпрепровождении здесь, в Ривер-Парке, обратился с расспросами к одному из слуг дома. Тот в общем виде обрисовал его обычный распорядок дня. Заметка появилась: ничего обидного, тем более оскорбительного, в ней не было. Однако сэр Чарльз счел поступок слуги предательством и не на шутку разгневался. Провинившемуся немедленно дали расчет. Никакие уговоры и увещевания не помогли - сэр Чарльз наотрез отказался изменить свое решение. Что делать, что делать, Чарльз всю жизнь был таким... всегда гордился и дорожил их дружбой, всегда чуть что - бросался на его защиту. Помнится, уволенный слуга потом прислал ему письмо - трогательное, полное раскаяния, в котором признавал, что сэр Чарльз наказал его совершенно справедливо... Несколько минут он стоял на коленях, прислонившись головой к решетке алтаря, затем поднялся и вышел из часовни. Выходя, он с удивлением заметил на крыльце мужчину и женщину. Они стояли к нему спиной и, по-видимому, изучали надпись на вделанной в стене мраморной доске. Он вспомнил, что около часовни есть тропинка - всего несколько ярдов, ведущая через подстриженные кусты тиса к ограде имения, к тому месту, где выход на небольшую проселочную дорогу. Этот выход - дверь в стене - обычно запирался на замок, кроме тех дней, когда на службу в часовню приглашались соседи и жители ближней деревни. И теперь, проходя мимо странной пары, не обратившей, кстати на него никакого внимания, он подумал, что, должно быть, выход на дорогу по оплошности забыли запереть, и эти люди прогуливаясь случайно сюда забрели. Но Едва он сделал еще шаг вперед, его схватили сзади мертвой хваткой. Ворот пальто и пиджака грубо рванули вниз, и не успел он обернуться или закричать, как в плечо, сквозь рубашку, ему вонзилось что-то острое.
(Дверь в ограде имения, о которой он вспомнил, была заперта как обычно. Просто замок был взломан).
Нести грузное тело было нелегко, но вдвоем они быстро управились: до фургона за оградой было всего несколько ярдов. Там его положили в задний отсек на расстеленные одеяла; хлопнула дверца, и фургон тронулся с места.
За рулем сидела жена Шубриджа. Она проехала немного вдоль ограды и свернула влево, на шоссе, предварительно пропустив машину, шедшую с включенными фарами по причине дождя и надвигавшихся сумерек. Через триста ярдов фургон остановился. Шубридж вышел, поднял воротник, обмотал шарфом нижнюю часть лица и быстрым шагом направился назад к сторожке. Рукой в перчатке он опустил в щель для почты письмо, адресованное сэру Чарльзу, и тут же позвонил в звонок. Сквозь занавески было видно, что в комнате справа от входной двери горит свет. Он снова надавил на кнопку, быстро повернулся и побежал к машине. Пока сторож шел к двери и поднимал с пола письмо, фургон успел уже отъехать на полмили.