И вот я пришла с кипой сочинений. Один вид их тетрадей привел ребят в безудержное движение. Но я на это не обратила внимания. Ни один класс не усидит на месте, глядя на свои "труды" в руках учителя. Так дети не могут быть спокойными, когда видят свои игрушки в чужих руках.
Кричат:
— Раздайте! Скорее!
Но я — внешне равнодушно, с внутренним страшком — сказала:
— Я буду вести урок так, как наметила. А теперь слушайте.
Сочинения вы написали плохо. Уже одно то, что из 27 работ 8 двоек, доказывает мои слова. Но учтите, что я ставила оценки только за грамотность, не беря во внимание то, как раскрыта тема. Если б я оценивала и содержание работ, двоек пришлось бы поставить куда больше.
— У-У-У! — отозвался класс.
Я продолжила:
— По содержанию ваши работы — избитые, стертые штампы. Первый их недостаток в том, что в них вы оперируете не жизненными наблюдениями, а лишь тем, что вычитали из книг и газет.
— У-У-У!
— А поэтому получилось, что во всех тетрадях — одно и то же: Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой, Александр Матросов…
— А разве они не совершили подвиг?! — выкрикнул кто-то очень громко.
— Да, конечно, разве они не совершили подвиг?! — подхватило несколько голосов, и весь класс заходил ходуном.
Я входила уже в азарт, какой обычно охватывает меня за шахматной доской в турнире, когда противник, которому пора сдаваться, заявляет, что у него выигрышная позиция:
— Да! Они совершили подвиг! Но до каких пор мы будем прятаться за героев войны?!
— А мы писали и о героях мирного времени…
— Да, правда, писали. Все вы очень старались меня убедить, что и в мирное время можно совершить подвиг. Почти каждая работа меня уверяла: не только в военные годы, но и в мирные дни есть место подвигам. Я уже поверила, согласилась: " Да, да, вы правы". Но следующий автор, как будто делая великое открытие, опять уговаривал меня:
— Слушайте, Юлия Тарасовна, в мирные дни тоже…
Ехидство этого замечания развеселило класс, и ребята уже более дружелюбно слушали, что я говорила дальше:
— Это предложение вам было нужно, чтобы механически связать две части сочинения: о войне и о мире. Вы не смогли найти логической связи и прибегли к этой грубой "веревке". И потом начинали: целина, стройка — чем не подвиг?
— У!У!У! Конечно! — опять гудит класс.
— Я вам сейчас полистаю одно типичное ваше сочинение.
На фоне гула, повысив голос, чтобы они себе на зло все расслышали, быстро читаю:
— Наша страна…
— Мы, советские люди…
— Перед нами открыты все пути…
— Мы счастливы, что живем в такой стране в такое время…
— У нас нет преград для подвигов…
— Всегда в жизни есть место подвигам.
Кончила.
— Разве это плохое сочинение?
Я молчу, они орут.
— Ну, хватит! Теперь я прочту вам сочинение одной ученицы ШРМ.
— А сколько ей лет? Тридцать?
Такая обида всколыхнулась у меня в душе, когда я уловила эту реплику. Перед глазами встала Вера Гончарова с испуганными глазами, без кисти левой руки, молоденькая, совсем девочка.
— Сейчас ей двадцать. Когда она писала эту работу, ей было восемнадцать.
— Ого! — удивился кто-то. Стало чуть-чуть тише. Я начала читать.
Каждая строчка сочинения Гончаровой, написанная, наверное, со слезами, усиливала большую обиду в моей душе. Обиду за нее, эту девчонку, потерявшую в войну родителей, мечтавшую скорее вырасти, выйти замуж, родить детей, иметь свою семью и…потерявшую в несовершеннолетнем возрасте на производстве кисть руки.
Мне от подступивших к горлу слез было очень трудно читать. Ребята притихли. В классе, казалось, вообще никого нет. Я, прикрыв глаза рукой, опустилась на стул, попросила:
— Читайте, Бармакова.
Девушка быстро, при общем молчании, вышла к столу, стала читать. Я видела: это сочинение трогает десятиклассников, как и меня, сильнее, чем "Детство" и "В людях" Горького.
Бармакова дочитала сочинение до конца. Села на место. Ребята все еще молчали, призадумавшись.
Я почувствовала, что наступил перелом. Теперь они будут не только слушать меня, но и соглашаться со мной. И слушаться.
— Вот, товарищи, — начала я, пальцем вытирая слезы в уголках глаз, — мне кажется, что каждый из вас смог бы написать такое же глубокое по содержанию сочинение, если бы внимательней пригляделся к жизни. Но скажите, можно ли жизнь этой девушки назвать героической? Как вы думаете, Ермаков? — я назвала его фамилию, потому что мне хотелось поскорее узнать, что за человек секретарь комсомольской организации школы, который часто бывает в кабинете директора.
Юноша встал и вполне серьезно ответил:
— Нет, нельзя.
— Почему?
— Потому что она всю свою, пока что короткую жизнь отстаивает себя, лишь свои права. А подвиг — это борьба за счастье народа. И самопожертвование во имя его.
— Верно, садитесь. Послушайте, какую рецензию к этому сочинению написала я: "Ваше сочинение говорит о большой силе воли, о твердом характере, настойчивости. И о том, что пока еще трудно живется у нас человеку. Но подвиг вы совершите только тогда, когда будете не просто преодолевать препятствия лично на своем пути, но и бороться за то, чтобы их вообще ликвидировать, облегчить жизнь и других людей. И на такой подвиг, по-моему, ваша натура способна":