— Не знай, что ваш Иван Иванович Юльке присоветует, а меня он так и огорошил: пусть работает! Работает?! — Наталья опустила на колени вязанье, горестно уставилась на дочь. — Ну, какой же из тебя работник? Почтальенишко жалкой по подъездам спотыкаться… Но если ты учиться не желаешь! — мать подняла вязанье и так задвигала кистями рук, что только спицы засверкали.
— Хочу я… — неуверенно запротестовала дочь. — Но разве я виновата, что память у меня тупая и алгебру я не волоку!
— Добиваться надо, чтобы помочь предоставляли, кто получше. Вон, Юлька, была школьницей, и без конца — то к ней табуном ходили. Она им все долбила, про себя не думала, медаль прозевала…
Затосковала мать по несбывшемуся, приумолкла.
Медаль…Слово-то какое…Как мед, сладкое.
— Наш математик на лечении, а этот отнекивается. Если бы, говорит, без меня по моей дисциплине организовали дополнительные, я бы здороваться перестал с тем преподавателем.
Замешкалась мать с ответом Лидии, но ее суждения и не потребовалось. Прибыла с задания Юлька, сияющая, и сразу, не дожидаясь расспросов, принялась отчитываться:
— О работе он даже не заикнулся. Я открыла журнал. Чуть ли не у всего класса двойки. Будут дополнительные. Учеников не касается, кто на кого из учителей будет пенять. — она говорила, а душа ее ликовала: как просто все получилось! Вот что значит быть грамотной. И не проведут тебя, и другим сумеешь пригодиться.
— Но ты смотри! Старайся! — шутя грозит Юлька сестре. — Следить буду.
— Естественно! Естественно! — согласно трясет головой Лида и улыбается робко, благодарно.
И довольна Юлька. Довольна, что Лида моложе ее. На младших легче влиять. Они хоть не отбрыкиваются, когда о них хлопочешь. И результата можно добиться. А старшие… Вспомнив Галину, потупилась Юлька, села на жесткую кровать.
Галина… Разумеется, в тот злополучный день она так просто не сдалась. Правда, с костюмом ее номер не прошел. Отец догнал ее, отнял вещь. Но зато Галина, протестуя против грубого с ней обращения, уехала назад, в свою деревню, прихватив набитый платьями мешок. На прощание она заявила сестре — "предательнице".
— Негодяйка! Я тебе этого никогда не прощу. От этого платья зависела вся моя жизнь!
Когда она ушла, Юлька подняла с полу клочок бумаги, на котором почерком старшей сестры было написано: " Увожу твой комсомольский билет, чтобы его сжечь".
Уничтожать документ она, конечно, не собиралась. С помощью этой угрозы она хотела заманить к себе мать. Разжалобить ее. Потом, по ее просьбе, вернуться домой, уже победительницей, и все начать сначала Вышло все так, как она хотела. Отцу тогда на обратном пути стало плохо. Еле дотащилась с ним мать до дома. Узнав, что тут еще без нее совершилось, препоручив дочерям отца, не присев ни на минутку, поспешила она к "злодейке" спасать Юлькин комсомольский. Добравшись до Галининой деревни, первым делом стала мать "завлекать "дочку домой. Договорились уехать на следующие утро. А за ночь выпало столько снега, что можно было подумать: не он падал, а дома с неба упали и провалились в вековые сугробы. Все дороги замело, машины ходить перестали. И пришлось матери, чтобы скорее успокоить среднюю дочь, маршировать до города на своих двоих. А дочку с мешочком подбросила первая попутная машина.
Приехала и опять за свое. Дома почти не бывает. Ночами спит плохо. Разговаривает вслух во сне. Поднимается с кровати и бормочет с закрытыми глазами: "Санечка…Марксизм…Марксизм…Санечка…"
Смешно и жутко слушать ее. И Юлька подсказывает матери:
— Мама, намекни Галине. Пусть носится поменьше. Пусть дома учит. У меня предчувствия нехорошие…
— Что? Что еще? — охваченная суеверным страхом, вздрогнула мать. Спица выскользнула из ее пальцев, зазвенела на полу, нагнувшись, Наталья нащупала ее и, поднимая спустившиеся петли, запричитала:
— Неужели сызнова что-нибудь? Ой, господи, какая же она невезучая, несчастная. А ты еще ей доказываешь. Но вы не друг дружке доказываете. Вы мать наказываете. С твоим билетом 25 км плелась. Шутка дело. Идешь-идешь…Никого, ни избушки. Снег да кусты. Всю дорогу шла плакала. А отец… Еле тогда оклемался. Не распустила бы язык, ничего бы не было.
— Вот как! — вскрикнула Юлька пораженно. — Значит, я во всем виновата! Галина творит дела, я лишь говорю о них, и с меня весь спрос!
— И до чего же она скучливая, — продолжает мать мечтательно, не замечая Юлькиной вспышки. — Легли спать- обнимает, плачет. А на рассвете не отпускает, плачет…
И Юлька потупилась, уязвленная. Вот чем старшенькая угодила родителям, усахарила мать — горькими слезами. Сумела внушить, что больше, чем средняя дочь, из-за которой мать рисковала попасть в метель, нуждается в ее сочувствии. Ну, какие у Юльки неполадки в ее-то двадцать лет? Кругом все благополучно: и с ребятами, и в учебе. Комсомольский только сплыл, так вот он, цел и невредим. А у нее, у Галины? Всюду лишь одни загвоздки: и Санечка не любит, и с институтом невпроворот. Мать и растрогалась. И готова уже средней дочери достижения ее поставить в укор, а старшей — ее срывы в заслугу. Вот ее материнская логика. Еще норовит и Юльку сбить с панталыку. Советует не мешать старшей сестре. В чем не мешать? Быть неудачницей? Засыпать семью своими неприятностями? Сама не ведает, на что настраивает.
— Нет, не люблю я таких! Надо жить, а не киснуть, как заквашенные! — возражает Юлька.
— Пожила бы ты там, в ее селе.
— Подумаешь, село! Час езды до города, Почти дома. Сейчас куда только не едут люди. Вот на целину хотя бы…
— На голую кочку?
Юлька улыбнулась: такой красивой показалась ей фраза матери. И давай дальше просвещать родительницу:
— Почему на голую кочку? Такая техника, все быстро устроят. Трудно, безусловно. Но что же делать, когда в городах хлеба не хватает? Когда давятся в булочных, двери ломают? Нет, я обязательно поеду, куда меня пошлют! — говорит все это Юлька, настороженно вглядываясь в лицо матери. Скоро, скоро промелькнет последний студенческий год, и уложит она свои книги в чемодан… Каким-то будет прощание с матерью? Станет мама изводиться у голой этажерки, всякими подозрениями терзаться?: как-то живется-можется дочери в стороне чужедальней. Заранее была Юлька склонна пожалеть мать, не знающую отдыха от разлук с дочерьми, то с этой, то с другой…
Но произносит вдруг Наталья без всякого смущения, без запинки, как о давно решенном:
— Поезжай. За тебя я не в страхе.
Оторопела Юлька: целый год мать подбивала ее как-либо за город зацепиться", чтобы жить всегда" около мамы". И вот, пожалуйста, согласна расстаться раньше проводов. Галина все ее помыслы захватила, и нет у матери за младших боязни. Галина слабенькая, невезучая от рождения. И в правду мать убеждена, что это так, и будет трястись над нею, покуда обманщица не сживет со света всю семью. И не заметит мать, не скажет спасибо тому, кто о ней заботится, кто ее любит и не на словах, а на деле. Она хочет быть доброй, необходимой. Потребность у нее такая. Но считает, что внимательной следует быть лишь с теми, кто ей на горло наступает, домогаясь этого внимания. А тем, кто ничего себе не требует, думает, ничего не надо: ни справедливости, ни участия. Да, несладко жить честным людям рядом с добрыми, вот с такими, у которых, по ее же словам, глаза" не спереди, а сзади", кто все понимает лишь после времени…
И резко, пряча слезы обиды, Юлька говорит:
— Не пропала бы твоя Галина. А пропала б, туда ей и дорога. От таких проку мало, тиранят лишь всех.
— Ой, Юленька! — не поняла мать переживания дочери. — И никого-то тебе не жалко. Сердце у тебя какое глухое.
— Нет, неправда! — все больше и больше хмурясь, говорит Юлька, отвернувшись от матери. — Не такая я. Но к Гальке у меня нет снисхождению Сделать подлость у нее хватает характера, а на хорошее — силы воли нет.
Чуть было не излила Юлька на мать всю свою горечь, но вовремя одумалась. Заметила, что мать как-то странно притихла, глаза опустила. А что если не свои она пожелания высказывает? Да, видно, это ее отец настропалил, чтоб "не тормозила" среднюю дочь. Пусть едет. Скатертью путь. Через полгода его "протеже" отбудет свой деревенский срок, вгнездится дома, в городе. А им двоим, Галине и Юльке, под одной крышей, как двум медведям в одной берлоге, не ужиться. Отец должен был сделать выбор и сделал. Кого он мог еще выбрать, как не Галину? Хоть крепко он тогда озлился на любимицу свою, но все же не проклял ее за корысть. Сумела снова примениться она к нему. Прикинулась овечкой кроткой. В тот час, когда она прибилась к дому, отец тоже дома был. Заходит она и объявляет:
— Прощаю всех! Ни на кого зла не держу!
У него от сердца и отлегло. Он даже похвалил ее:
— Вот молодец. Так и надо. На своих нельзя долго дуться. Свой своему поневоле друг.
— А Юлька не захотела притворяться и угождать его словам. Что подумала, то и сказала с возмущением:
— Вот это да! Всем насолила и она же всех извиняет. Мне такой милости от нее не надо.
Пообещала Юлька с горяча, что пожалуется на сестру в райком комсомола, пусть прочистят ее с песочком, чтобы впредь неповадно было так поступать. Эти юлькины слова и отвратили окончательно отца от нее. Как он тут опять взвелся:
— Сор из избы! Неслушница! Противница! Отвергну! Изгоню!
Вот и отвергает, вот и прогоняет. А мать, провинившись перед ним, лишь вину заглаживает свою. Советует скандалистке по-хорошему, пока до плохого не дошло, покинуть отчий дом. Не к матери, к отцу ей надо отнести все свои претензии. Ясно это было Юльке, но все же от ясности такой не полегчало ей. И сидит она, как чужая, навалившись плечом на спинку кровати, и уныл и пуст ее взгляд.
Но вдруг в полутьме передней различает она старшую сестру, бредущую с поникшей головой. Не Галина шла, а сама беда перешагнула порог их дома и надвигалась неотвратимо на отца и мать…Точно к проруби шла Галина…Вот, значит, чего боялась Юлька все это время, но и в мыслях такое не могла допустить. Так это было не ко времени сейчас, так страшно, невероятно! Санечка…Марксизм…Марксизм…Санечка…От этого платья зависела вся моя будущность… — всплыли в памяти эти афоризмы сестры, и стыдно стало Юльке от того, что она вдруг поняла. Мгновенно улетучилась ее обида на родителей. Влекомая тревогой, устремилась она вслед за Галиной в девичью комнату, плотно прикрыла за собой дверь…
Вспомнился Юльке случай. Несколько лет назад, десятиклассницей, ездила она по бесплатной туристической путевке в Москву. Дома ей всучили две тысячи и строго наказали — достать подкотиковую дошку для сестры. А что она достала потом из чемодана, побывавшего вместе с ней в столице? Костюм шерстяной, синий — для отца, платье кашемировое, темно-вишневого цвета — для матери, туфли дешевенькие, но на высоченных каблуках — для себя, ворох разноцветных лент — для Лиды. Как бесновалась Галина над этими подарками! Чуть не вышвырнула за окно. Как надрывалась:
— Подлая обманщица! Бесчеловечная негодяйка! Чужой человек и то не поступил бы так. А это ведь сестра! Родная кровь! О! О!
Конечно, догадывалась она, что поперечная девчонка может подложить ей свинью. Но что же делать, если подкотиковые шубы продаются лишь в Москве? А туда, кроме Юльки, никто из ее родных не едет! Пришлось рискнуть.