Ясно было мне: девчушка влюблена в паренька, а он безразличен к ней. К концу пути он признался мне в любви. .
В Москву мы прибыли рано утром. Из Москвы Сергей должен был уехать вечером. В нашем распоряжении с ним оставалось 12 часов. Целый день мы провели вместе. Бродили по столице. Побывали на Красной площади, послушали бой курантов. Долго сидели в скверике у Большого театра. Я любовалась прекрасным произведением архитектуры, мечтая попасть когда-нибудь в этот театр, посмотреть какой-либо из моих любимых балетов с Галиной Улановой в главной роли: "Ромэо и Джульетта", "Бахчисарайский фонтан" или хотя бы "Умирающего лебедя" Сен-Санса. . я глядела на здание, а Сергей, как зачарованный, — мне в глаза. .
Бесспорно, пылкость его чувств тронула меня. Но я ему сразу сказала:
— Все это невозможно. Я же старше тебя. Ты школу только что закончил, а я — институт.
Признаюсь: разница в возрасте у нас была невелика и меня озадачило другое. Сергея надо было ждать еще дольше, чем Женьку. Но он влюбился в меня, как я в Евгения. И это не могло не льстить мне. Пока я жила в Москве, он каждый день присылал мне открытки, письма, полные мольбы и уверений. Такие же послания стали приходить в Магнитку, когда я вернулась домой. Но они уже мало занимали меня. Во-первых, потому что здесь был Женька, во-вторых (и эта причина, надо полагать, была более веской, чем первая) я начала работать, конфликтовать с начальством, и любовные переживания отошли у меня на второй план…
Я уже говорила о том, что пока училась в институте, чуть ли не все кафедры убеждали меня, что надо продолжить учету в аспирантуре, расхваливали мои курсовые работы. Но я сама не находила в них ничего особенного, потому что писала их довольно легко. Меня тянуло заниматься трудным делом — творчеством, поэтому я и выбрала на случай, если не поступлю в литинститут, школу, о которой имела какое-то представление, так как сама совсем недавно сидела на ученической скамье. Ведь именно в школе, где так тяжко. с одной стороны, а с другой — так интересно, потому что здесь сама, вечно меняющаяся жизнь. а не только сухие науки (успевшие мне еще в институте порядком надоесть), здесь сложные характеры, острые конфликты, другими словами, именно то, что и нужно, чтобы, ничего не выдумывая, писать. Я так рассуждала, будучи студенткой.
Чего хотела, то и получила, даже больше. чем требовалось. Попала я в настоящую мясорубку, как мои родители и дед в тридцатые годы. Не жизнь у меня получалась, а форменный роман. Садись и пиши, что я и делала, как говорится, по горячим следам событий, Несколько тетрадей, исписанных тогда и во время обыска изъятых у меня, вернули мне, ничего криминального не найдя в них. Безусловно, я использовала эти свои наброски теперь, чтобы оживить свое повествование о том, что ушло уже в прошлое.
Но одна глава, где говорится о последних днях, проведенных мною в общеобразовательной школе, почему-то осталась незаконченной. Сейчас нужно восполнить этот пробел и тогда уж идти дальше. .
Задумав провести в выпускном классе разговор о подвиге, я преследовала одну лишь цель: разбить розовые очки, сквозь которые десятиклассники смотрят на мир, также привить иммунитет против всего мучительного и трагического, что может впоследствии преподнести им жизнь. 0 большем под конец хрущевской "оттепели" я не помышляла. Однако реакция на мои слова этих мальчиков и девочек в ученической форме, до сих пор вполне законопослушных, превзошли все ожидания, какие только у меня могли быть. .
Подошел как-то ко мне на перемене в коридоре один из подростков, ничем не примечательный, неприметной наружности (таких обычно неформальные лидеры в ученических коллективах использует в качестве "шестерки") и, напряженно мигая белесыми ресницами, испуганно озираясь по сторонам, спрашивает, не состою ли я в какой-нибудь запрещенной организации и как им записаться в нее всем классом. Тоже мне! Додумались, новоявленные молодогвардейцы: в запрещенную — и всем классом сразу! Я уже забыла, что именно ответила тогда этому пареньку, ног под собой со страху не чуявшему, но все-таки жаждущему заодно с другими, смелыми ребятами совершить подвиг. Помню только: этот инцидент ускорил мое расставание со школой.
О своей намерении покинуть их не ставила я в известность старшеклассников, не думала — не гадала, что будут какие-то осложнения после того, как я уйду. А они были. Когда в одно прекрасное осеннее утро (даже до зимы не продержалась я в новой школе. В первой, стало быть, меня терпели три года, во второй- три месяца. А из третьей (прикидывала я) если надумаю когда-нибудь вернуться, по идее придется вылететь через три дня?! Ничего себе перспектива!) Итак, когда в одно морозное, но ясное ноябрьское утро в класс, вместо меня, вошла другая учительница (понятия не имею кто, не выясняла), ученики 10-А, смекнув, что это протеже директрисы, выжившей меня- и эти ребята узнавали от кого-то все подробности моих отношений с администрацией — устроили новенькой литераторше такой "горячий" прием, что она, не успев открыть рта, поспешила. . закрыть дверь с другой стороны и больше уже не рискнула приблизиться к этой, ей противопоказанной двери. Дети думали, что все дело в Татьяне Павловне, невзлюбившей за что-то меня. Ее, запанибрата державшуюся с ними, нисколечко не боялись они. Им казалось, наверное, что директор сама побаивается их и стоит ее чуть-чуть припугнуть, она запляшет под их дудку, а я вернусь к ним. Возможно, чтобы подкрепить свой пошатнувшийся авторитет, Платова, этот "молодой руководитель коммунист, депутат горсовета", и пошла бы на уступки ученикам под их нажимом. Но загвоздка была в другом, в том, что я не хотела никому и ни в чем уступать. Вернуться, конечно, можно было, но работать по-прежнему нет: слишком времена переменились. Упорствовать в этих обстоятельствах значило лезть самой в пекло и тащить за собой несовершеннолетних. А это было бы уж чересчур революционно. .
Хочется еще вот что подчеркнуть. На том, проведенном под видом урока комсомольском собрании никто из десятиклассников, хихикая над Хрущевым, ни слова неуважительного не сказал о Ленине. Когда я о нем говорила, на меня так строго они смотрели, так требовательно, словно предупреждали: попробуйте, мол, только тронуть его, разнесем вас самое в пух и прах. А это ведь значило: дома у них, когда разоблачали культ личности Сталина, никто не усомнился в Ленине. .
Теперь, в 90-ые годы. сокрушили и Ленина. Обличают его и глумятся над ним. Но я, помня тот решительный настрой моих учеников, как бы их наказ, не спешу отрекаться от него. Ленина мы любили как свою надежду, как свою мечту. И если она оказалась неосуществимой, если нельзя сделать так, чтобы в обществе не было бедных, то стоит ли злорадствовать по этому поводу? Не уместнее ли будет погрустить! Первые годы советской власти — это наше детство. А детству свойственно мечтать и заблуждаться. Взрослея, мы должны, конечно, преодолеть свой романтизм и от иллюзий избавиться. Но это еще не значит, что нам позволено осквернять то, что совсем недавно было для нас же самих святыней. Ведь не зря же поэт, которого, слава богу, мы чтим и поныне, сказал в свое время:
Так храм оставленный — все храм,
Кумир поверженный — все бог!
Допустим, Октябрьская революция была ошибкой, тогда сверху это было, само собой разумеется, видно сразу. Я таком случае Ленин понял это раньше других, но у него уже не было возможности и сил изменить ход событий, хотя он и сделал такую попытку, перейдя к НЭПУ. Трагически пережив свою вину перед народом, он умирает. Сравнительно ранняя смерть Ленина во многом его оправдывает. Я так считаю. Среди тех, кто претендовал на власть после него, достойных не было. Если ты такой нашелся, он должен был бы начать с признания неправоты большевиков. Но этого не случилось. Кровожадный Сталин, упорствуя в своем заблуждении. Перешагивая через горы трупов, вел к несбыточной цели, намеченной в 17 году. Смехотворный Хрущев, отмежевавшийся поначалу от злодеяний Сталина, а потом, хотя и неуверенно, попытавшийся пойти его же путем, продолжал обманывать народ, обещая коммунизм в ближайшем будущем.
Его приспешники, потешаясь над ним, тоже не спешили открыть народу глаза на истинное положение вещей. Они торопились, пользуясь неведением миллионов, извлечь выгоду из засекреченной ошибки Ленина. И извлекли, разграбив страну, доведя народ до нищеты. Так скажите, с кого же надо спросить за те трудности, которые мы теперь переживаем, над кем издеваться и глумиться? Над Лениным, который уже ничего не может сказать в свою защищу, или над теми, кому нечего сказать? Роль КПСС в истории СССР мне была ясна уже в 56 г.
И я удивляюсь, как некоторые, довольно известные наши писатели, прекрасно устроившиеся в послевоенное время под крылышком у правящей партии, без конца эксплуатируя военную тему, вполне сознательно игнорируя проблемы современности, за исключением одной экологической, теперь, когда прикрывающее их крылышко сломалось, прикидываясь наивными, извиняясь перед читателями за то, что своевременно не били тревогу, бьют себя в грудь и вопят: "Мы так верили! Так верили!". Хочется мне сказать им в ответ:
— Дамы и господа, богатые и процветающие на фоне бедствующего народа! Хватит оправдываться и пудрить нам мозги. Верить простительно было до 56 года. Ведь даже дети, мои ученики из общеобразовательной школы в 19б7 году с одного раза все это поняли. .
События 1959 года были подготовлены 56-ым. Именно в этом году, доведенная де отчаяния нападками со стороны администрации и тем, что вдруг открылось всему миру, я поняла: происходящее со мною — не частный случай, а один из миллионов подобных. Меня как бы осенило, и я за один присест написала два стихотворения политического характера, какие прежде даже в голову мне не приходили. Вот они.
Ложь
Ой. как сердце болит у меня,
Словно грудь придавил мне Памир.
Эта боль от людского лганья-
Слышишь ты, изолгавшийся мир!
Как проворный, непойманный вор,
Ложь свободно шныряет кругом,
У Кремля отломала запор,
В каждый цех пробралась, в каждый дом.
Ложь ограбила правду дотла
И пустила по миру с сумой.
Клеветою ее назвала,
Душит ссылкою и тюрьмой.
И меня, и меня ждет беда.
Это чувствую я всей душой,
так как с юности и навсегда
подружилась я с Правдой большой.
Хрущеву Н.С.
Каждых день газета
Вся в его портретах:
Он прослыть мечтает
новый божеством.
Но народ бывалый
В бога верит мало-
Фокусником окрестил его.
Русские Иваны
Ходят в брюках рваных:
Покупать костюмы
денег, денег нет.