Не заботясь о том.
А сами меня целовали в губы.
Что потом
Могут люди сказать…
Я молчала,
Где была в эту пору?
Предсказаниям тем
Как оставила Вас без надзору,
и поцелуям внимала.
Хотя бы в моем сне,
Я не знала, что это сон.
Ваша Таня?
Был, наверное, длинный он.
Говорили Вы, словно гадали
И спросила я, к Вашей
Мне:
Большой голове прижимаясь
— Ты некрасивая, Валя…
И ничуть не жеманясь:
А сами меня целовали.
А бы я краше,
Но не такой бесшабашной,
— Ты дерзка, безрассудна,
Разве Вы бы тогда
Слишком!
целовали
Как какой-то бедовый
Ту, другую, хорошую Валю,
мальчишка
Жизнь твоя будет очень
Хотя бы в моем сне?
трудной.
И вы тихо ответили: нет…
Предсказывая мне дни невеселые, Николай Павлович пытался насторожить меня, хоть немного укротить и оградить от неминуемой беды. О себе же не беспокоился вовсе, считая, что ежели он, писатель, чьи произведения проходят цензуру и пока без всяких осложнений; вполне лояльный гражданин, в отличие от меня, не позволяющий себе идущих вразрез с политикой партии выступлений на людях, то он застрахован от всяких напастей. И как же он глубоко заблуждался, так рассуждая. Забыл, в какой живет стране. А ведь тогда шел всего-навсего 1959 год, то есть минуло только три года с тех пор, как миру всему было доказано: чтобы погубить человека в советской стране, очень мало надо. Нужно лишь, чтобы этого кто-то очень сильно захотел…
Что мне готовит будущее, я и без " гаданий" Воронова прекрасно знала. И писала уже об этом. Понимала, что рискую, продолжая везде и всюду высказываться от чистого сердца, щеголяя своей смелостью. Ждала беды, но все же надеялась, что придет она не так скоро. Только после того, как успею что-то значительное сделать-дописать, например, свой антипартийный роман. Наивная, так они, враги мои, сидели бы и ждали, когда я "развернусь". Сигналы же поступали в КГБ со всех сторон…
Одну уступку тем, кто держал меня на прицеле, я сделала: ушла из школы. Верила: в библиотеке, в этом "тихом" учреждении, отсижусь, пока роман не закончу. Как бы не так!
Заведующая, которая плакала, не соглашаясь отпустить меня, когда я соскучившись в безмолвии читального зала, надумала вернуться в школу, изводила меня, когда я работала под ее руководством, своей повышенной чувствительностью и партийной бдительностью, везде и во всем усматривая крамолу.
Как-то сделала я пачку из книг для какого-то филиала, обернула в газету и не заметила на ней портрета Ленина. Что тут было! Настоящую истерику закатила, оскорбившись за вождя мирового пролетариата, эта коммунистка с большим стажем. Каких только обвинений не бросила мне в лицо:
— Вам 25! По годам я вдвое старше вас. Но в душе я моложе, потому что нет для вас ничего святого! — она ползала на коленях перед той злополучной пачкой, сдирая с книг газету и как бы молясь на портрет.
Я сама тогда, повторяю, критикуя коммунистов, ни на йоту не сомневалась в Ленине, но на раболепие седовласого ребенка мне было смешно смотреть. Что бы она, застрявшая в прошлом партийка, сказала теперь, если бы дожила до наших дней и посмотрела, что делается вокруг…
Ее обвинения в свой адрес не оставила я, разумеется, без ответа. И поклясться готова, что после этого нашего неприятного для обеих разговора, не мешкая ни часа, отправилась моя идейная противница "на горку" ("горкой" в Магнитке в те времена называли горотдел КГБ), чтобы сообщить властям о вопиющей "аполитичности" одной из ее подчиненных, чем, дорисовав начатый Кривощековой, Лионовой, Платовой портрет "антисоветчицы", ускорила приход ко мне незваных гостей.
Всецело поглощенная просветительской деятельностью в городе, ставя общественное мнение выше личного, проглядела она в свое время собственного сына. Он умер от туберкулеза легких в тридцатилетнем возрасте. Этой жертвы ради "светлого будущего" человечества ей казалось недостаточно. Очень хотелось верноподданной до умопомрачения Марии К. с помощью карательных органов и моей жизнью распорядиться по-своему. У кого нет головы на плечах, тому ничего не стоит лишить ее и других…
***
Красные маки, маки махровые
Буйно цветут в саду.
Юные годы, годы суровые —
Беда обгоняет беду.
Маки увянут, осыпятся маки,
И обнажится плод.