— Я просила дать мне полчаса, — призналась Беликова.
— Значит, надо торопиться. У меня к вам просьба.
— Все, чем могу.
— В этой тетрадке я написал, почему и как я сделал... то, что сделал. Сможете позаботиться, чтобы не была она похоронена в архивах следствия? Чтоб узнали...
— Не знаю, — тихо ответила она, — я не думаю, что это... пойдет на пользу...
— Спасибо за откровенность, — усмехнулся он и, вдруг став серьезным, спросил: — Екатерина Юрьевна... А вы смогли бы меня полюбить... Если б мы встретились с вами раньше... До всего этого?
Беликова растерялась, не зная, что ответить.
— Мне казалось, что я вам не противен, — он посмотрел на нее с таким жалобным лицом, что она решительно сказала:
— Да, наверное, смогла бы...
— Спасибо, — он улыбнулся, — даже если врете — спасибо... А теперь отвернитесь, пожалуйста... На минутку...
— Может быть... — неуверенно начала она, но Смоляков остановил ее властным жестом:
— Не говорите глупостей. Все идет так, как надо...Спасибо вам за эти последние дни... А теперь все же отвернитесь.
Она медленно отвернулась к окну. По стеклу ползли ручейки — шел дождь. Она достала из сумочки папиросы и закурила, заметив, как сильно дрожат пальцы... Папироса не успела истлеть до середины, как за ее спиной сухо хрустнул выстрел. Выкинув окурок в форточку, она подошла к мертвому, на груди которого медленно расплывалось багровое пятно, и погладила его по небритой щеке:
— Я не врала... Если б все было не так...
Взяла со стола тетрадку и медленно пошла к дверям...
Дома, поджав хвосты, собаки смотрели на нее виноватыми глазами.
— Догадываюсь, — вздохнула Беликова, — по куче уже наделали? Но это не ваша вина. Хозяйка у вас безалаберная, за целый день и пяти минут для вас не нашла. Не вам, а мне перед вами извиняться надо... Подождите, мои хорошие, сейчас я переоденусь и покормлю вас.
Пройдя в комнату, на мгновение остолбенела от неожиданности: весь стол был завален охапками красных роз. Беликова недоуменно оглянулась на дверь, посмотрела на ключ в своей руке, снова на цветы...
— Проходной двор, — покачала она головой, — заходи кто хочет, бери что хочет... Хотя брать-то особо нечего... А вы куда смотрели? — укорила она собак. — А еще звери. Непутевые из вас охранники.
Поверх цветов лежала записка:
«Забыл поблагодарить. Вы — классная тетка, хоть и мент... Был бы я лет на двадцать постарше...»
— Сынок, — невесело рассмеялась Беликова, — если бы ты был лет на двадцать постарше, ты бы знал, что шестидесятилетней женщине надо дарить не цветы, а корм для собак и слабительное для нее... Вот так-то, — пояснила она собакам, — в кои-то веки заинтересовала сразу двух мужчин, так и тут один оказался вором, а другой маньяком.
Выгуляв и накормив собак, она взяла томик Цветаевой и устало прилегла на диван. Долго думала о чем-то, потом раскрыла наугад:
...Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? — Чья победа? — Кто побежден?
Кто был охотник? — Кто — добыча? — Все дьявольски — наоборот! Что понял, длительно мурлыча. Сибирский кот? И все-таки — что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль?
У К А Ж Д О Г О – С В О Й Д О Л Г…
Когда Протей вошел в палату, больной даже не пошевелился, лишь покосился на посетителя — презрительно и чуть раздраженно, словно его отвлекали от какого-то важного дела.
«Интеллигент, — со спокойным высокомерием подумал Протей, — смотрит, словно запачкаться боится. А ведь это твой выбор, не мой. Мне-то все едино: кого, за что...»
— Я от Игнатия Ростиславовича, — назвал пароль Протей. — По поводу решения ваших проблем...
Больной чуть заметно кивнул. Был он стар, седовлас и изможден. Не надо было иметь медицинское образование, чтобы понимать, что больному осталось совсем недолго мучиться в этой тихой и стерильной палате.
— Почему вы настояли на личной встрече? — спросил Протей. — Вы же понимаете, что это гигантский риск. Если б не настоятельная просьба Игнатия Ростиславовича...
— Дело таково, что некоторые детали я хотел объяснить сам, — скрипучим от долгого безмолвия голосом ответил старик. — Да и посмотреть на вас хотел... Когда вы... начнете, меня, скорее всего, уже не будет. А мне надо знать... Хотя бы представить... ТЕХ я не могу даже представить, так хоть вас...
— Вам сказали, что за это я возьму с вас дороже?
— Неважно, — поморщился старик. — Деньги для меня уже не имеют значения. Мне все равно уже не выйти отсюда, а здесь у меня есть все... Но все равно — спасибо. Мне объяснили, что так не делается, но я очень просил... Ник... Игнатий Ростиславович — мой старый друг, и, зная, что меня опасаться не стоит, он пообещал вас уговорить... Пусть мое имя останется для вас тайной — оно все равно не играет роли... — «Тайной, — усмехнулся про себя Протей. — В моем деле ничто так не раздражает, как тайны. Раз тайна — значит, опасность. Ты — Михайлов Анатолий Викторович, профессор мединститута, шестидесяти трех лет. Все я про тебя знаю: и адрес, и семейное положение, и... причину...» — Дело сложное, — сказал старик после некоторой паузы, — нужно не только... наказать, а еще и найти всех, кто замешан в этой истории... Я и не успел... Да и не смог... Вы сможете?
— Работу будет контролировать Игнатий Ростиславович. Я буду находить людей, сообщать ему степень их виновности, он будет «утверждать». Но вы понимаете, что в данном случае «заказов» может оказаться много? Почему вы не хотите наказать только виновника?
— А там нет невиновных! — Неизвестно откуда взялась ярость в этом высохшем теле, но умирающий даже приподнялся на кровати, сверкая сухими, полубезумными глазами. — Те негодяи, с камерой... Это не первое их дело... Они зарабатывают на этом, я узнал... Нет-нет, всех... Всех, чтоб и следа их поганого на этой земле не осталось... Всех!..
Вспышка ярости угасла, и он обессилено откинулся на подушки, сипло втягивая воздух. Узловатые, перевитые сильно выступающими венами пальцы хищно сжимались и разжимались, комкая одеяло.