— Перестань!
— Я просто сказала, что всегда буду с тобой, — говорит мамаша.
— В том-то и дело, черт побери, что ты всегда здесь! Не надоело? Катись отсюда и оставь меня в покое!
— Когда я была девочкой, то тоже хотела быть сама по себе, но потом, с возрастом, поняла, что жила неправильно. Знаешь, о чем я жалела больше всего? О том, что мало общалась со своей матерью. Прошлое никогда не вернется, Иан.
— И слава богу!
— Я хочу сказать, что была не очень-то счастлива в детстве. Вот почему я так баловала тебя. Пожалуй, слишком баловала и теперь жалею об этом.
— Баловала? Баловала?!
— У тебя всегда были самые лучшие игрушки! Помнишь тот велосипед, что я тебе купила? Новехонький! У меня самой никогда не было нового велосипеда. Ни у кого такого не было.
— Что значит ни у кого? У кого-то ведь должен был быть! Чем тогда, по-твоему, занимались велосипедные фабрики — выпускали подержанные?
— Все равно у тебя был совершенно новый!
— Я помню. Ты его купила только потому, что дядя Брайан пропил старый. Кстати, новый он потом тоже заложил, и мы их больше никогда не видели.
— Да, Брайан — он разбил мое сердце! А тебе было наплевать! Я выплакала все глаза, но тебя это нисколько не интересовало, так ведь? Ты всегда заботился только о себе. Эгоист!
Я помню, как ушел дядя Брайан. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, и следующие две недели были худшими в моей жизни, а если я так говорю, это кое-что значит. Мамаша орала, что он бросил ее из-за меня, и дралась как черт. Я ходил весь в синяках и в конце концов не выдержал — сбежал из дома. Пробегал почти неделю, чуть не помер с голоду, а потом меня привела назад полиция. Мать сказала им, что синяков мне наставил Брайан, вот, мол, я и убежал, но теперь все в порядке, потому что она его выставила. Я слышал весь разговор из спальни. Она столько раз потом повторяла эту ложь разным людям, что и сама в конце концов поверила. Когда фараоны уехали, она заперла меня в спальне и не выпускала целое лето — боялась, что снова сбегу.
— Иногда я просто ненавижу себя, — продолжает мамаша.
— Это я могу понять.
— Ты всегда был эгоистом!
— Я не эгоист.
— Неправда! Ты думаешь только о себе и делаешь только то, что тебе нравится. А о моем счастье ты когда-нибудь думал?
— Ты о нем думала за двоих. У меня своя жизнь, а не продолжение твоей!
— Если бы не я, у тебя вообще не было бы жизни! Я пожертвовала всем ради тебя, а где благодарность? Я, я, я — от тебя это только и слышишь!
— Врешь! Ты никогда ничего для меня не сделала, только держала при себе и коверкала мою жизнь!
— Я — твою жизнь?! Ты же мое дитя, я родила тебя, мы с тобой — одно целое. Я столько раз слушала тебя, и теперь твоя очередь меня выслушать!
Слушать ее? Я этим занимаюсь полтора месяца, уже крыша едет. Крейга не видно и не слышно. Эдди говорит, он продолжает кутить — «наверстывает потерянное время». Сволочь! Выходит, все время, что он провел со мной, — потерянное? Это еще вопрос, сколько бы он потерял, если бы не я!
Снова один, совсем один…
Почти.
— Я надеялась, что до этого не дойдет, но ты просто не оставляешь мне выбора. Извини, но если бы ты послушал меня с самого начала, все было бы иначе. Я ТВОЯ МАТЬ И ТРЕБУЮ, ЧТОБЫ ТЫ НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИЛ ЭТИ ДУРАЦКИЕ УБИЙСТВА И ЗАНЯЛСЯ ЧЕМ-ТО ДОСТОЙНЫМ!
Боже мой, никогда так не смеялся!
Я хохочу до боли в боках, до полного изнеможения, потом вспоминаю эти слова и начинаю хохотать снова.
— Ты слышал, что я сказала?
— Прекрати, ну пожалуйста, прекрати! Сколько можно… — умоляю я. По моему лицу катятся слезы.
— ЭТО ПРИКАЗ!
— О-хо-хо! А-ха-ха! Убейте меня, больше не могу!
— Я серьезно! — визжит она. — Я твоя мать, и ты будешь делать то, что я скажу!
— НЕТ! — ору я. — Я не желаю больше тебя слушать! Убирайся вон! Вали отсюда!
— Своих так называемых друзей ты слушаешь! Воров, убийц, шлюх ты слушаешь! А меня, значит, нет?! Что ты за ребенок? Мне стыдно за тебя! Ты меня позоришь!
— Ты сама себя позоришь! Да какая ты мать? Ты худшая мать на свете! Ты для меня ничто, и я рад, что ты умерла!
— Нет! Нет! Нет! — всхлипывает она. — Ты не можешь так говорить! Не можешь! Я никогда…
Ее прерывает шум у входной двери.
Я мгновенно разворачиваюсь, падаю на пол и выхватываю пистолет.
Тишина.
Лежу, затаив дыхание, и прислушиваюсь. Ничего. Только сердце гулко стучит в груди. Вот — опять! За дверью. Там определенно кто-то есть. Ни звонка, ни стука, но кто-то там стоит. Жду и слушаю. Попытаются войти? Оборачиваюсь — сзади дома ничего не слышно. Только здесь, за дверью. По бетонной дорожке шуршат шаги. Я направляю «глок» на дверь, в левый верхний угол. Глушитель на месте — как всегда, когда я дома. Нет смысла тревожить соседей, верно?
Три выстрела, быстро — левый верхний, правый нижний, снова верхний. Зачем возиться с лишними трупами: вдруг это какой-нибудь начинающий Свидетель Иеговы? Достаточно отпугнуть. Теперь быстро к окну: может, потребуется прицельный выстрел. Опять же интересно, кого там носит нелегкая.
— Не стреляй! Бриджес, мать твою, это же я! — вопит Крейг, ныряя в живую изгородь.
Я рывком открываю дверь и прикладываю палец к губам. Все-таки это Лондон. Соседи, разумеется, и не почешутся, если мой дом загорится или я начну звать на помощь, лежа связанный в спальне, но некоторые фразы все-таки привлекают внимание.
— Тихо, не ори! — машу я пистолетом. — Заходи.
— Что ты тут делаешь?
— Подслушиваю, — пожал он плечами. — Решил вот навестить тебя, а ты тут с кем-то ругаешься.
— Тебе было слышно?
— Ну да. С другого конца улицы. С кем это ты?
— Не важно.
— Похоже было на твою мамашу.
— Забудь об этом.
— Ты вроде говорил, она померла?
— Да.
— Понятно теперь, зачем тебе понадобилось так орать. Ладно, Бриджес, убери пукалку и поставь чайник. Лучше прикончим по чашечке чаю.
Мы уселись за кухонный стол, я достал кружки. Пистолет заткнул за пояс.
— Ну так и что там у тебя с твоей мамашей?
— Не стоит об этом.
— Может, расскажешь? Мне интересно.
— Спасибо за заботу.
— Ну ладно, расскажи!
— Это тебя не касается.
— Не хочешь, не надо. Только я бы на твоем месте рассказал, а то я, чего доброго, подумаю, что ты псих. Ты уж успокой меня, а?
— Я не псих.
— Ну тогда просвети меня. — Он помолчал и добавил решающий аргумент: — Ну же, Бриджес, не будь гадом, колись!
— Ладно, ладно, дай подумать.
Черт возьми! Всегда неприятно, когда говоришь сам с собой и тебя подслушивают, но когда сам с собой ругаешься… Попробуй-ка, объясни! Может, сказать, что я псих, да и дело с концом? Нет, надо объяснить — мне и самому не вредно понять.
— Просто детство у меня было дерьмовое… Мать меня ненавидела — считала, что это я мешаю ей найти мужа. Сам понимаешь, кому нужна мать-одиночка? Особенно тогда, в семидесятых. Вот она на мне все и вымещала, и чем старше мы оба становились, тем паршивее становилась моя жизнь. Врагу не пожелаешь. — Я налил в кружки кипятку и бросил туда пакетики с чаем. — Глупо, конечно, было все это терпеть — ты, наверное, думаешь, почему я не сбежал? Она здорово умела давить на психику. Доводила меня до истерики и заставляла чувствовать себя виноватым. Понимаешь, о чем я говорю?
— Ну да, более или менее.
— Я сто раз пытался уйти, но она не давала. Понимаешь, все мужики, один за другим, ее бросали, и она поклялась, что уж ее сын, ее собственная плоть и кровь, останется с ней. Не знаю даже, как толком объяснить — в общем, крыша у нее поехала. Доставала меня везде: в школе, в библиотеке, на работе. Приходила и устраивала скандал. Думала, я сбежал. Ты не поверишь — даже в тюрьму явилась и стала тащить меня домой!
Тот день даже не хочется вспоминать. Меня тогда только посадили, и вдруг говорят, что пришел посетитель. Мамаша. И сразу начала:
— Все, хватит, мне это надоело! Мы уходим.
Спятила, короче. Но я и представить себе не мог насколько.
— Мама, я в тюрьме, я не могу уйти!
— Ничего, мы сейчас посмотрим, как ты не можешь! Иди со мной, и никаких возражений! — Она стащила меня со стула. — Быстро, пошли!
— Я не могу!
— Э-э… извините, мадам, что вы делаете? — спросил мистер Эмери.
— Забираю ребенка домой!
Все, кто был в комнате для свиданий, так и заржали.
— Боюсь, не получится, — усмехнулся мистер Эмери.
— Не получится?! Я его мать! Это мой мальчик — он идет со мной!
— Разумеется, но через некоторое время. Не беспокойтесь, о нем здесь позаботятся.
— И слушать ничего не желаю! Иан, пошли!
— Бриджес, стоять!
— Я никуда и не иду…
— ИАН! Ты идешь со мной!
— Мадам, давайте выпьем чаю и обсудим все спокойно.
— Прочь с дороги! — Мамаша схватила меня за руку и потащила к двери. Эмери попытался оторвать меня от нее, увертываясь от пинков. Остальные заключенные и их жены уже катались по полу от смеха. — Он мой мальчик, мой сын, он не ваш! — орала мамаша.
Понадобилось трое охранников, чтобы ее оттащить.
— Я его мать, он принадлежит мне! Руки прочь!
Боже мой, ну и денек был!
— Самое смешное, — продолжил я свой рассказ, — что за решетку меня засадила как раз она! Наверное, думала, что со мной поговорят, отшлепают по заднице и посоветуют впредь слушаться мамочку. Вряд ли она могла предполагать, что мне дадут срок. Я ведь еще ребенок! Кому наказывать маленького мальчика, как не его матери?
— Она умерла, когда ты был в тюрьме?
— Да. После того визита я ее не видел. Отказался от свиданий. Она умерла уже после того, как я получил пожизненное. Не знаю, почему мы до сих пор разговариваем. Я не псих, мне не кажется, что мать жива и все такое — просто представляю себе, что бы она сказала сейчас. Само собой, она только и делает, что ругает меня и все, что я делаю, — как в жизни.
— Понятно. Ну, в конце концов все мы в той или иной степени того. Если тебе нравится спорить с мертвой мамашей — ради бога, мне-то что. Одно только плохо…
— Что?
— Мне показалось, что в этих спорах ты проигрываешь, — улыбнулся Крейг и отхлебнул из чашки. — Если бы я решил спорить с кем-то воображаемым, то уж, во всяком случае, постарался бы настоять на своем.
— Спасибо, утешил.
— Слушай, раз уж мы говорим начистоту… Я давно хочу спросить…
Что-то в его лице, какое-то самодовольное ехидство, сразу заставило меня насторожиться.
— О чем? — опасливо спросил я.
— За что тебя посадили? Тогда — в первый раз?
Этого вопроса я не ожидал.
— Ограбление.
— Да ну? — улыбнулся он. — Я не смеюсь над тобой, ты не подумай, только мне говорили совсем другое…
Чертов Логан! Я же просил его никому не рассказывать. Вот и верь после этого людям!
— Я правда не издеваюсь, просто интересно. Говорят, ты воровал женские трусы.
— Вот как?
— Ну да. Я только хотел узнать, правда это или нет? То есть мне-то все равно, просто любопытно. Мало ли кто как чудил в детстве — что было, то прошло. Важно то, что мы делаем сейчас, а теперь ты большой человек. И все-таки — зачем ты это делал?
— У меня пушка под рукой — ты знаешь.
— Я просто так спрашиваю, ей-богу, клянусь чем угодно!
— И я просто так — хотелось мне и все!
— Я слыхал, у тебя их было двести пятьдесят штук. Зачем столько?
— Да не знаю я, это было так давно… Так получилось.
— Эдди говорит, ты снимал их с веревок, воровал в прачечных, даже в квартиры вламывался и по комодам шарил.
— И Эдди знает? Мать вашу!
— Да все вокруг знают! А что? Знай я, что это секрет, не стал бы и спрашивать.
Я закрыл лицо руками и застонал. Прошлое… Никуда от него не денешься.
— Не переживай, — добавил он. — Логан сказал, что все давно уже знают. Никто ведь плохо о тебе не думает из-за этого.
— А что тут такого?
— М-м… а все-таки интересно: что ты делал с двумя сотнями трусов? Надевал или нюхал?
— Ты не устал задавать вопросы?
— Извини, просто любопытно. Ставлю десятку, что надевал.
— Нет. И не нюхал.
— На самом деле каждый чем-то таким занимался. Хочется сравнить, вот и все.
— Я правда не знаю, зачем их брал. Ничего не мог с собой поделать. Для меня был важен сам акт кражи. — Тюремный психолог в свое время долго об этом распространялся. — Мне они были не нужны, я ничего с ними не делал — просто складывал в мешок и держал под кроватью.
— И мамаша их нашла?
— Да. Она не могла понять, откуда все это взялось, а потом отнесла в участок, чтобы мне там объяснили, как это нехорошо.
— И они объяснили?
— Само собой. Только вот трусов было многовато, и многие были из квартир, так что преступление оказалось серьезным. Больше пятидесяти краж со взломом, хотя большинство женщин так и не узнали, что их ограбили. Мне даже хотели пришить что-то на сексуальной почве, но поскольку нападений не было — да и не могло быть, — то по статье я не пошел.
— Ого! В тюрьме, наверное, тяжко пришлось.
— Еще бы. — Первые месяцы даже вспоминать не хотелось.
— Ну ладно, бывает. Зато, если бы не это, ты не был бы тем, кто ты сейчас. Есть о чем подумать, верно?
— Спасибо, мистер Фрейд. Всегда приятно вспомнить прошлое. — Я допил чай. — Ну что скажешь теперь?
— Что скажу?
— Что я псих.
— Черт побери, Бриджес, с какой стати? У каждого свои тараканы в голове. Знаешь, в чем твоя беда? Тебе нужно больше бывать на людях. Сидишь взаперти, делать нечего — только и остается, что с покойниками базарить. Так и в самом деле свихнуться недолго.
— Когда полжизни проведешь в тюрьме, еще и не к тому привыкнешь. Да и друзей у меня нет.
— Как же нет, а я? Только не подумай чего, — добавил он опасливо. — Я и мой папаша.
— Папаша?
— Ну да. Разве я вас не представил? Вон он — в углу, трахает твою мамашу.
Я посмотрел, куда он показывал, и усмехнулся.
— Ничего удивительного.
Мы расхохотались.
— Его зовут Харви, — сообщил Крейг.
— Кстати, а что случилось? Сто лет тебя не видел — и вдруг заявился.
— Есть работенка.
— Какая?
— В жизни не догадаешься.