Она всегда давала мне пятерку на такси. Да, а когда мы куда-нибудь ходили вместе, совала мне двадцатку на оплату двенадцатидолларового счета в кафе и никогда не заикалась о сдаче. Марго – не первая женщина в моей жизни, с которой у меня сложились подобные отношения, но зато она была намного моложе и очень привлекательна. Сначала я поражался ей, а потом осознал, что это следствие ее дикарской, беспощадной прямоты.
Однако нынешним вечером привычной пятерки не появилось. Вместо этого она сказала:
– По прошествии четырех месяцев, Родерик, вынуждена сообщить, что твои услуги больше не требуются.
– Прошу прощения?
– Твоя служба закончена, – усмехнулась она.
– Но, Марго...
– Ну-ну, милый. Не говори ничего, все это вздор.
– Но...
– Напоследок хочу тебе кое-что показать. Пойдем со мной. Я последовал за ней, сбитый с толку и встревоженный, в ее кабинет – маленькую уютную комнатку рядом с кухней, где был стол, за которым она сидела и подписывала чеки, и длинный диван, на котором я всегда ненасытно жаждал ее и на котором моя жажда никогда не была удовлетворена. Она указала мне на этот диван:
– Посиди тут, пока я поищу.
Я уселся. Слева за окном виднелась река и, поодаль, Лонг-Айленд и Куинс. Много ниже, вне поля зрения и ближе к дому, – авеню Ф.Д. Рузвельта и стоянка такси. Сквозь окно проникал легкий ветерок, навевая ароматы Куинса и принося гул Манхэттена.
Марго шарила на столе.
– Интересно, что из тебя выйдет, Родерик? – как бы рассеянно говоря сама с собой, спросила она.
Ну, я-то успел ее узнать. Она никогда не бывала рассеянной, а всегда полностью отдавала отчет в своих словах. И это обстоятельство наносило удар моему, так сказать, профессиональному самолюбию. Сейчас, например, я понимал: она шарит там, на столе, только для пущего эффекта – и все сказанное давно ею продумано и рассчитано. Я молча внимательно слушал.
– Ты стареешь, – продолжала она, – через несколько лет твоя рыночная стоимость станет опускаться, и ты, – она усмехнулась, – уже никогда не найдешь снова такой интересной работы, как у меня.
Все это было верно и составляло горькую правду – с ее стороны было особенно жестоко высказывать это в момент моего увольнения. Я сделал непроницаемое лицо и стиснул зубы.
Наконец она подала мне обычный конверт, сказав:
– Прочти это. Полагаю, тебе будет интересно. Внутри конверта лежал единственный листок бумаги без адреса, исписанный ее мелким, убористым почерком.
"Я, Марго Эвинг, добровольно и честно сознаюсь в убийстве своего мужа Чарльза.
Я убила его вследствие невозможности дальнейшего с ним проживания, но он никогда не давал мне поводов для развода, а я не могла существовать без его денежных средств.
Более никто – в особенности мужчина – в этом деле не замешан.
Я пишу это признание, так как, к моему удивлению, оказалось, что у меня есть совесть. Никогда не думала, что стану терзаться из-за смерти Чарльза, но произошло именно так. Я не в силах вынести это бремя.
Я трижды выстрелила в Чарльза из автоматического пистолета 25-го калибра марки “Стар”, который он мне подарил как-то на Рождество. Убив его, я стерла отпечатки пальцев и выбросила оружие в пруд Центрального парка с пешеходного мостика.
Сразу вслед за этим я стала сожалеть о содеянном.
Марго Эвинг”.
Оторвавшись от этого впечатляющего документа, я уставился на Марго, наблюдавшую за мной, как за подопытным кроликом.
– Ты убила Чарльза? – прошептал я.
– Что? – Она издала презрительный смешок. – Что за глупости! Конечно нет!
– А.., это.., это...
Выдвинув ящик стола, она вытащила что-то и кинула мне на колени. Я дернулся, и на пол соскользнул ее пистолет 25-го калибра.
– Вот, – сказала она, – он ведь не в пруду, верно?
– Я не.., не...
– Ты не понимаешь. Это напишут на твоей могиле, Родерик. – Она засмеялась и покачала головой, как снисходительная учительница. – Мне надо уходить, через полчаса сюда явится Чарльз.
– Что ты хочешь от меня, Марго? Скажи попросту, ради Христа!
– А надо ли? – Секунду помолчав, она вздохнула и произнесла:
– Да уж, видно, придется.
– Я не столь хитроумен, – не выдержав, съязвил я.
– А кто тебя знает, Родерик. Я призналась в убийстве и указала орудие убийства. Если бы Чарльз погиб, как там написано, – знаешь, Родерик, что бы ты мог сделать?
Я отрицательно покачал головой.
– Ты бы мог меня шантажировать!
– Я мог – что?
– Родерик, у тебя было бы вещественное доказательство против меня. Ты бы мог, шантажируя меня, с комфортом прожить до конца жизни. Признаюсь, я бы лучше до конца жизни терпела тебя в качестве шантажиста, нежели Чарльза – в качестве мужа. Потому что знаю, дорогой Родерик, – ты станешь держаться в рамках разумного. – Ее усмешка становилась все холоднее и злее. – Разве не так?
Ее мысль становилась пугающе ясной.
– Ты, ты хочешь, чтобы я...
– Ничего я от тебя не хочу, – отрезала она. И добавила:
– Знаешь, не было еще человека, который бы мне отказал. Мне даже не надо просить – они сами все делают. Интересно, что бы случилось с тем, кто посмел бы мне отказать?
– Ты давно это задумала, да? Поэтому и наняла меня, так?
– Ты просто глуп, неужели ты и вправду думал, что мне нужно кого-то нанимать? Я терпела твое слабоумие по необходимости, но теперь могу сказать, что испытывала отвращение, платя тебе за услуги, так же как когда ими пользовалась. Вот это удар.
– Ты не жаловалась, – выговорил я.